Рассказы о необычайном

– Все четыре конечности ее уже заледенели, – кричал отец служанки, – какой тут еще может быть разговор о ее жизни?

– Не ори, – сказала Чан-э. – Допустим, что она не оживет! Ну что же? Известно ведь, что на то есть у нас судья!

С этими словами она вошла в горницу, потрогала труп. Глядь – служанка уже оживает и встает вслед за движением ее руки. Чан-э повернулась и закричала гневно:

– К счастью, наша прислуга не умерла. Как ты, вор этакий, холоп, мог тут так бесчинствовать? Свяжите-ка его соломенными веревками и отправьте в управление!

Человек не мог ничего возразить, стал на колени и умолял простить его.

– Ну, раз ты сознаешь свой проступок, – сказала Чан-э, – я тебя временно избавлю от суда. Однако такие, как ты, скверные людишки все то так, то этак – ничего определенного. Если оставить у нас твою дочь, то в конце концов она станет для нас утробой всяких бед. Нужно будет, чтобы ты ее сейчас же увел отсюда, а уплаченные за нее деньги – сколько там было? – изволь поскорее вернуть и устраивайся как знаешь!

И послала его под конвоем нескольких человек, велев им позвать двух-трех стариков из его деревни и просить их подписаться в качестве свидетелей под контрактом. После этого она крикнула служанке, чтобы та подошла к ней, и велела ее отцу самому спросить, нет ли у нее какого-либо нездоровья.

– Нет, – отвечала та.

Только после этого она вручила дочь отцу и отослала их. Затем она собрала всю прислугу, стала им делать выговор за выговором и всех поколотила.

Кроме того, она позвала Дянь-дан и наложила на нее в этом смысле строжайший и срочный запрет.

– Теперь только я поняла, – сказала она Цзуну, – что тот, кто стоит над людьми, даже в улыбке не может себе позволить легкомысленной несерьезности. Начало всех этих штук идет от меня, а зло, видишь, потекло теперь так, что и остановить невозможно. Вообще, кажется, горе – это мрак, радость – это свет[278], и когда свет достигает предельной высоты, рождается мрак. В этом заключается определенная судьба людей, идущая по какому-то кольцу. А на эту беду со служанкой я смотрю как на некоторое постепенное осведомление наше, идущее от духов того света[279]. И если мы будем по-прежнему пребывать в грубом помрачении, то вслед этому настигнет нас и полная, сокрушительная погибель.

Цзун с большим почтением выслушал ее, а Дянь-дан со слезами на глазах молила вытащить, освободить ее. Тогда Чан-э ухватила ее за ухо и отпустила руку только через некоторое время. Дянь-дан на минуту погрузилась в забытье и вдруг словно пробудилась ото сна, бросалась куда попало и в радостном восторге пела и танцевала.

С этих пор в женской половине у Цзуна стало чисто, чинно: никто не смел шуметь.

Служанка добралась до своего дома и внезапно, без всякой болезни, умерла. Отец ее вручил выкупные деньги деревенским старикам и поручил им просить от его имени Чан-э сжалиться над ним и простить. Она согласилась и, кроме того, пожертвовала ему, из чувства к своей бывшей прислуге, дерево на гроб, с чем и отпустила стариков.

Цзун часто горевал, что у него нет сына. Как вдруг Чан-э в животе своем услышала плач мальчика. Взяла нож, распорола себе левые ребра и вытащила – впрямь: мальчик!

Не прошло и небольшого времени, как она опять понесла. Опять раскрыла себе правое ребро и вытащила девочку. Мальчик был ужасно похож на отца, а дочь на мать. И того и другую просватали за детей потомственной знати.

Историк этих странных случайностей скажет при этом следующее:

«Ян-свет в зените, инь-мрак рождается» – верховные слова! А все-таки, если у меня в спальне завелась фея, которая, на мое счастье, может довести до апогея мою радость, уничтожив мои беды, может вскормить мою жизненную мощь и задавить мою смерть, – то в радостях подобного царства состариться – что ж? Хорошо бы! А фея, видите ли, о нем тоскует!

Конечно, то, что она сказала о вычисленном в небесных вращениях судеб вечном круговом движении, – правильно, и рассудку надлежит это признать. Тем не менее чем, скажите, объяснить, что в мире бывают люди, находящиеся в долговечном горе, без единого просвета?

При Сун, говорят, жил человек, искавший бессмертного блаженства, но не нашедший его.

– День побывать бессмертно блаженным, – говаривал он, – и тут же умереть! Нисколько не было б обидно!

На такие слова я, знаете, не мог бы уже улыбнуться!