Рассказы о необычайном
- Автор: Пу Сунлин
- Жанр: Старинная литература
- Дата выхода: 2022
- Цикл: Иностранная литература. Большие книги
Читать книгу "Рассказы о необычайном"
Придя в Ло, он распростился со спутниками и отправился ночевать к известной певице и гетере Ли; провел с ней вечеров десять… Разменное серебро незаметно пришло к концу. Однако, помня, что у него в мешке лежит еще большой кусок, он не тревожился по поводу этого оскудения. Наконец дошло и до слитка. Отрубил – оказалось, что серебро фальшивое. Чан-ху страшно испугался, мгновенно потеряв на лице краску… А старуха из дома Ли, видя, в чем дело, обрушилась на гостя с холодными словами.
Чан-ху в душе уже потерял покой, но с пустой мошной идти ему было тоже некуда, да к тому же он рассчитывал на то, что гетера вспомнит, как она столько времени с ним дружила, и сразу с ним не порвет.
Но вдруг появились двое каких-то людей с
Чан-ху привели к правителю, который не дал ему говорить в свое оправдание, а велел дать палок, чуть не забив его при этом насмерть. Чан-ху посадили в тюрьму. Никаких денег при нем уже не оказалось, и над ним тюремные надсмотрщики жестоко измывались. Чан-ху ходил по тюрьме и просил милостыню, чтобы кое-как продлить остаток своего прозябания.
Только что Чан-ху ушел, мать обратилась к Чан-фу.
– Вот что, – сказала она, – ты запомни, что через двадцать дней я должна послать тебя в Ло. Дел у меня чересчур много. Боюсь как-нибудь забыть об этом.
– Что это значит? – спросил Чан-фу и просил объяснить.
Но она умолкла, готовая рыдать. Чан-фу не посмел спросил ее еще раз и ушел к себе. Через двадцать дней он спросил ее. Она вздохнула.
– Твой брат, – сказала она, – так же легкомыслен и развратен, как ты в свое время, помнишь, был небрежен к науке. Ведь если б я не рискнула получить дурную славу, то разве ты был бы тем, что ты сейчас? Люди называли меня жестокой, но никто из них не знал, как слезы плыли по подушке.
Сказала и заплакала. А Чан-фу стоял навытяжку, внимательно и покорно слушал, но не смел задавать вопросы. Наконец она перестала плакать.
– У твоего брата, – вымолвила она, – не умерла еще развратная душа, и я нарочно дала ему поддельного серебра, чтобы ее сокрушить. Теперь, по-моему, он уже сидит в оковах. Генерал к тебе относится прекрасно. Пойди попроси его… Ты сможешь тогда избавить его от смертельной опасности и родить в нем стыд и раскаяние!
Чан-фу сейчас же отправился в путь. Когда он прибыл в Ло, то брат уже сидел в тюрьме три дня. Чан-фу пришел в тюрьму, взглянул на брата, а у Чан-ху лицо, глаза были уже как у мертвого духа. Увидя брата, он не смел поднять на него глаз. Чан-фу заплакал.
В это время Чан-фу был заметно отличаем у губернатора, питавшего к нему расположение, так что всем вокруг его имя было известно. Местный правитель, узнав, что он брат Чан-ху, поспешил того немедленно выпустить.
Придя домой, Чан-ху, все же боясь, что мать сердится, пополз к ней на коленях. Мать взглянула на него и сказала:
– Ну что, исполнились твои желания?
У Чан-ху закипали слезы, он не смел пикнуть. Чан-фу стал вместе с ним на колени. Тогда лишь мать крикнула им, чтобы они поднялись…
С этой поры Чан-ху до боли каялся и стал самым прилежным образом вести дела по хозяйству. Если случалось ему полениться, то мать на него уж не кричала и с него не спрашивала.
Так прошло несколько месяцев, а она и не думала с ним заговаривать о торговле. Тогда он захотел было сам у нее попроситься, но не посмел, а сообщил о своем желании брату. Мать, узнав об этом, выразила свое удовольствие. И вот вместе с Чан-фу она кое-что подзаложила, подзаняла и дала Чан-ху денег. Через полгода он уже удвоил капитал.
В этом же году осенью Чан-фу был на испытаниях победителем[254]. Через три года получил степень[255]. А младший брат его расторговался уже до сотен тысяч.
Кое-кто из города заходил в Ло и видел мать Гао. Ей было всего сорок, а на вид – тридцать с чем-то. Одета же просто, скромно, словно из самой обыкновенной семьи.
Вот что скажу по этому поводу я, автор этих странных историй:
Появится к нам то, что черной душой именуется[256], мачеха то есть. Глядишь, и вот снова трагедия сына, одетого в листья-камыш[257], налицо. Так, древнее время и наше – одной ведь норы барсуки[258]! Становится горестно очень!
Бывает и так, что захочет из нас кто-нибудь избежать нареканий и сейчас норовит, выпрямляя кривую, уж слишком держаться строжайше прямой. И вот доходят до того, что, сложа руки, попустительствуют детям: пускай, мол, как хотят! И не приструнят их ни разу. Далеко ль это отстоит от жестких мер и наказаний?
Одно скажу: вот я сегодня, например, ударю мной рожденное дитя – и люди это за грубость не сочтут. А вот таким же поступить порядком с ребенком из чужого чрева – сейчас же явятся толпой и будут тыкать пальцы и поносить со всех сторон.
Теперь что до Си-лю. Она, конечно, не была жестокой только к сыну, что ей достался от другой. Ну а, положим, если б свой вдруг оказался умницей? Сумела бы она и в этом случае такое проявить к ребенку отношение, чтоб обелить себя пред светом и людьми?
Смотрите ж, как она, однако, не уходя от неприязни, терпя хулу и клевету, в конце концов добилась того, что один сын чиновным стал, другой богатым, – все это на людях, все прямо на глазах!
Не правда ли, такое поведение, не говоря уже о женской половине, среди мужчин, и то лишь среди стойких, как сталь, встречается, пожалуй!