По зову рода

— Это тебе всякие мордофили сказывали! — вмешался молчавший до этого Мороз, тотчас получив подзатыльник от Уветича, но продолжил: — Сестра Талмата наоборот раскрасавица каких в Белозерске не сыщешь… — с пылом прошептал он. — Говорят, однажды к печенегам в стан приехал от хазар наместников «рука»… что-то там по поводу дани выяснять, которую и те, и те брали с одной деревни, и никак не могли решить, кто своём праве. Дык, тот, значится, увидал девку енту, так головы и лишился.

— Чего, спятил что ль? — с интересом буркнул Деян.

— Да нет, отрубили ему голову, — довольно оскалился Мороз. — Только вот говорят, что тот был так восхищён красотой сестры Талмата и Карамы, что и помирал, улыбаясь от радости.

— Я ж говорю, спятил, — хохотнул Деян.

— Ну, так и чего, эта сестрица их и кнес наш… того? — ёрзая от нетерпения спросил Казимир.

— Мне девка одна из терема Велерада сказывала, что кнес сам её запросил, — кивнул Путята. — Но для того, чтобы не обидеть Талмата отказом Зимавки, он вроде как нашёл тому другую бабу, а мы, стал быть, за ней нынче и едем!

— Но Талмат же мёртв, — озадаченно протянул ведун.

— Была бы невеста, а жених новый найдётся, — резонно заметил Деян. — Теперь Карама всем правит у печенегов. Значит он и есть новый жених.

— Ну, допустим… — ведун выглядел изумлённым. — Свадьба — это ж хорошо… Неужто, обязательно посылать войско? — Казимир никак не мог понять, кто с кем собирается нынче воевать.

— То-то и оно, — хмыкнул Уветич. — Раз идём с войной, стал быть, вогуличи бабоньку свою зажали. Кнес не просто так их щит с собой взял… Он бросит его в ноги ихнему вождю.

— Зачем? — ведун не понимал ровным счётом ничего из обычаев и нравов людей, среди которых оказался.

— Чтобы все видели и запомнили, — медленно протянул Деян. — Это вызов на бой. «Ты положил свой щит к моим ногам, но забыл, чему он служит. Защищайся, потому, что теперь будешь бит». Как-то так…

Казимир вдруг вспомнил разговор кнеса, который оборвался, после известия о смерти Талмата: «А я ведь ему уже и невесту присмотрел подстать…». Рассказав об этом товарищам, ведун вдруг понял, о чем именно шла речь.

— Получается, Талмату дважды отказали, сначала сестра кнеса, а потом девчонка из вогуличей… — прошептал он, словно боялся своей догадки. — Велерад просто не мог такого спустить! Он хотел сделаться родней печенегам, а названного брата посадить править вогуличами…

— А Талмату вновь отказали… — кивнул Путята.

— А потом и убили, — мрачно закончил Уветич.

— Может, вогуличи и наслали на Талмата эту мразь… купили голову печенега, чтобы отвести от себя повеление нашего кнеса, — прошептал Деян, сплюнув под ноги. — Изу-бей давно просится на копьё… Да чтоб тебя! Сам и помянул не к ночи! — и помолчав, добавил: — Но Велерад нас бережёт, не даёт повода хазарам сжечь Белозерск…

— Ой, это ещё кто, кого сожжёт! — заносчиво бросил Путята, сжимая кулаки.

— Поэтому Велераду нужны покорные вогуличи, чтобы враги не ударили с двух сторон, — закончил за всех Казимир.

— С трёх, — поправил его Уветич. — Если не дать печенегам хоть что-то… то с трёх.

Казимир призадумался. Он-то считал, что кнес идёт в завоевательный поход, а по всему выходило, что это отчаянный рывок, чтобы отвести угрозу от Белозерска.

«До чего же непростые дела творятся в большом городе, — подумал ведун, следя за тем, как угасает пламя в костре. — Я таких чаяний и не знал раньше… Интересно, как там Стоян? Чтобы он сказал обо всём этом?».

Глаза сомкнулись, и ведун провалился в глубокий сон. Ему снились высокие горные вершины, заметённые неглубоким снегом. Снежинки искрились в тёплых и ласковых лучах света, то и дело взлетая. Радужные отблески наполняли мир блестящими сполохами всех цветов. От нестерпимой рези в глазах, потекли слёзы. Ведун прижал ладони к лицу, наслаждаясь передышкой. Опустившаяся на голову тьма нарушалась редкими разноцветными искорками, но вскоре угасли и они. Когда он отнял руки, опасливо щурясь, то понял, что вокруг больше не лежит слепящий снег. Казимир стоял в пещере, каменный пол которой холодил ноги даже сквозь плотную кожу сапог. Пахло сыростью и серой. Осмотревшись по сторонам, ведун осторожно пошёл вдоль стены, касаясь её рукой. Стена была до того гладкой, что он невольно пригляделся. В полумраке оказалось не просто рассмотреть хоть что-то, но приблизив лицо почти вплотную… Казимир увидал своё отражение. Поверхность, которой касалась его рука, целиком состояла из драгоценного камня чистого и прозрачного, словно слеза.

— Это алмазные покои, — в голове ведуна зазвучал высокий и звонкий, словно горный ручей голос.

Ведун оглянулся, ища источник звука. Смолкнувший голос, казалось… звоном отскакивал от стен, резонируя и эхом проносясь сквозь человеческое тело. Мурашки пробежали по коже, заставив Казимира непроизвольно вздрогнуть. Он снова протянул руку, касаясь стены. Поверхность была идеально отполирована.

«Человеку не под силу такая чистая работа, — подумал ведун. — Невозможно!».

— Ты прав, — заметил высокий и звонкий голос. — Это сделал не человек.

— А кто? — неожиданно для самого себя спросил Казимир, вглядываясь в пещерный мрак. — Это сделала ты?

— Да, — голос звучал холодно и отстранённо. — Тебе нравится?

— Очень, — признался ведун.

— Ты чувствуешь силу, что таится в этом камне? — спросил звенящий голос.

— Чувствую, — с трудом шевельнув пересохшими губами, ответил ведун.

— Ты не можешь чувствовать, — звенящий голос внезапно надвинулся, став стократ громче, он словно исполинская волна обрушился на ведуна, выбивая из равновесия, заставляя сжаться от подступившего животного страха. — Здесь нет твоего тела!

— Чтобы чувствовать не обязательно трогать… — тихо возразил ведун, извиняющимся тоном.

— Неужели? — голос снова стал тише, но его звон таил невыразимую скрытую угрозу.

— У меня не хватает слов, чтобы описать само совершенство, — продолжил ведун, чувствуя себя маленьким и ничтожным. — А можно мне…

— Увидеть? — подсказал ставший ласковым, но всё ещё остававшийся холодным, женский голос.

— Да, — робко прошептал ведун.

— Нельзя, — Она не дразнила, не испытывала, не играла. — Если здесь станет хоть на толику светлее, ты ослепнешь.

— Очень жаль, — с искренней досадой в голосе, пробормотал Казимир. — Но я думаю, ради такого не жалко ослепнуть.

— Ты храбрый, — заметил голос, эхом удаляясь и возвращаясь вновь.

— Вовсе нет. Во мне зияет пустота… Я готов идти на край мира, чтобы её унять.

— Понимаю, — тихим шёпотом ответил голос, и Казимиру показалось, будто что-то коснулось его плеча. Он так надеялся, что это произойдёт вновь, что замер в ожидании… Но этого не повторилось.

— Кто ты? — жадно воскликнул ведун.

Некоторое время было тихо. Так тихо, что ему стало грустно. Взметнувшаяся, словно снежный буран, печаль окутала душу, сжимая и оставляя кровоточащие раны. Если она не ответит… не ответит… никогда?! Казимир прижался лбом к гладкой и холодной поверхности стены.

«Если она не ответит, я разобью себе голову об этот камень», — решил он.

— Тайку́, — коротко обронил звенящий голос, возвращаясь, как долгожданная весна, после долгой зимы.

Казимир замер, не в силах дышать и даже думать. Догадка, скользнувшая откуда-то из недр души, вспыхнула огненным пылающим цветком, распускаясь где-то в районе живота.

— Я понял, кто ты, — тихо прошептал он, чувствуя, что по-детски и наивно улыбается. — Ты самое прекрасное, что есть на свете… сама сила… мудрость… и красота. Ты и есть тайга!

Он очнулся от того, что смеётся. Заливисто и глупо хохочет, да так чисто и легко, аж живот заболел. Ведун сел, сбрасывая отцветающие остатки пережитого сна. Ему было очень тепло. Он испытывал невероятную, немыслимую нежность… какую не чувствовал никогда прежде. Рядом посапывали спящие плотники, то и дело раздавались лошадиные всхрапы. Солнце ещё не встало, но тьма, окутывающая всё вокруг, уже начала проясняться. Это был краткий миг перед рассветом, когда кажется, что все окружающее приобретает алый оттенок, становясь стократ чище и уютнее.

— Тайку, — прошептал Казимир, словно ласкал языком таинственное и только одну ему известное имя, боясь его забыть. — Тайку.