По зову рода

Глава 16. Меж трёх огней

На утро воинство Велерада двинулось в путь, подгоняемое западным ветром, мягко толкавшим в спину. Казимир чувствовал нарастающее возбуждение, не зная куда деваться от волнения. Обоз двигался очень медленно, отчего к середине дня силы кнеса растянулись на добрых пару вёрст. Даже находясь на своей земле белозерцы осторожничали. Время от времени ведун видел сновавшие мимо конные разъезды. Чаще прочих среди них попадались братья боровички, видимо они отвечали за сохранность части обоза, в которой, в числе прочих, ехал Казимир. От этого на сердце делалось немного спокойнее, всё-таки слава парней неслась впереди них.

Мимо мелькали провожающие своих отпрысков веси. Каждая деревня отряжала ладных девиц, одетых в цветастые сарафаны и венки из луговых трав. Они кидали под копыта боевых коней свежие цветы и низко кланялись, то и дело затягивая звонкие и весёлые песни. Никто не прощался, хоть Казимир, нет-нет, да и замечал, как те, что помоложе украдкой смахивали с уголков глаз слёзы. Войско шло не куда-нибудь, а к Великим горам в тайгу.

Тайга… многое в этом слове страшило ведуна, и одновременно манило неясной для души властью. Чтобы объяснить, что это такое не хватит никаких слов, они попросту ещё не придуманы. Из глубины веков, когда тёмные пращуры бродили по лесам и горам бескрайнего зелёного моря, на потомков теперешних смотрели бесстрастные и суровые глаза стихии особого толка. Тайга — это не просто непроходимые хвойные леса, перейти которые из края в край не хватит и целой жизни… В самом этом слове заключены мрачные знамения и неясные образы, робких духом пугающие, а отважных — манящие. Казимир слыхал разные смыслы, что люди вкладывали в название лесного царства, которым никто не правил. Одни полагали, будто слово тайга означает, буквально, крутая гора, могучая скала. Ведун уже не раз слышал о некой далёкой горной цепи, преодолеть которую возможно лишь по морю, либо пройдя такими потаёнными тропами, о каких ведают лишь шаманы из племени чудь. Иные полагали, что тайга означает «конец», край мира, шагнув за который, упрёшься в абсолютную пустоту, узреть которую смертному не суждено при жизни.

Привалы устраивали не часто и всегда на закате дня. Когда обоз докатывался до условленного места, там уже вовсю кашеварили, а кто-то и вовсе видел третий сон, впрочем, и уходя по утру раньше. Конные разъезды, сновавшие от головы к началу колонны, сменялись, а разведчики возвращались с донесениями для кнеса. Пока что припасов было в достатке, но ведун сразу подметил, что тем, кто не держит в руках оружие его выделялось кратно меньше. Когда выдавалась возможность, он пытался насобирать ягод или грибов, иногда угощали шальными дарами леса в виде ненароком битой утки или зайца.

Только в самом начале Казимир не знал куда приткнуться, то и дело ловя себя на мысли, что робеет от неизвестности. Но вскоре настали дни суровых испытаний. Конь ногу подвернёт — к нему, у кого живот скрутит — к нему, простуда — опять к нему, старая рана хандрит — снова к нему. Конечно, ведун не жаловался, но, порой, трудиться приходилось, что называется без продыху. Интереса лесной нечисти Казимир не опасался. К такому воинству только от безысходности пристанешь, да и то ненадолго. Пару раз он замечал леших, но сделать подношение не удавалось. Едва он отделялся от общей колонны, как за ним увязывались воины, видимо, приставленные хранить ведуна, как зеницу ока. Леший осторожничал и не давал людям приблизится, тотчас исчезая. Однажды Казимир увидал всамделишную берегиню, отдыхавшую на камне у берега речки. Ему очень хотелось заговорить с речной девой, но опасаясь того, как на неё отреагируют ратники кнеса, ведун принялся нарочито шуметь, чтобы её вспугнуть. Мало ли, что? Мужики все при оружии, на взводе, чуть что не так, с горяча могут и стрелу пустить, не приведи великие боги!

На четвёртый день пути, Казимиру удалось затесаться в группу плотников, пристроенных обслугой камнемётов. Его несколько тяготило постоянное следование попятам хмурых воинов, а хотелось просто почесать языком. Плотники были мужиками бесхитростными, но душевными, приняв ведуна к себе в компанию с радостью. Старший из них, ещё в силе, но уже совершенно седой старик по имени Деян, завидев скучающего Казимира на привале, поманил к себе. Усадив подле костра, он протянул ведуну тарелку с кашей, не принимая возражений. Когда тот доел, довольный Деян расправил усы, уложил подбородок на кулак, и серьёзно кивнув, благословил:

— Ну, рассказывай.

Казимир усмехнулся, ведь такое уже бывало и не раз. Прознавшие, что с войском идёт не старый ворчливый Белун, на которого у многих имелся зуб, народ присматривался к «обновке», как его называли некоторые.

— Да, нечего особо рассказывать… — протянул Казимир, привычно смущаясь. — Живу на реке… На островке, что за лесом. Коли воротимся, заходите в гости.

— А правда, что ты у нашего прииска целую дюжину кикимор один залупил? — спросил подсевший к костру Путята, крепкий мужик с круглым лицом. Его руки были похожи на брёвна, обтянутые тугими сплетениями вен. Светлые волосы, как у самого ведуна, торчали соломенными копнами в разные стороны, а голубоватые глаза смотрели с прищуром, поблёскивая азартом.

— Брешут, — Казимир покачал головой. — Там были болотники и один до сих пор есть, но он тихий.

— А верно говорят, что ты по зиме реку вскипятил, чтобы искупаться? — вопросил другой мужичок по имени Уветич, черноволосый и жилистый.

— Верно! — Едва не подавившись остатками каши, которые выскрёбывал с миски, Казимир расхохотался, от души веселясь, и даже подивившись, какая слава расползается по округе. — А опосля ещё и уху в ней же сварил! — Заметив, что мужичок аж глаза выпучил от изумления, ведун всё же пояснил: — Врут, конечно же. У меня была одна прорубь для воды, и та всё время замерзала.

— Но изба-то твоя… она взаправдашняя? Говорящая? — с надеждой в голосе спросил самый младший плотник, подмастерье лет шестнадцати по имени Мороз.

— Правда лишь в части, — уклончиво ответил ведун. — У меня живёт домовой, но говорит только со мной. Чужих этот дух не любит, поэтому, ежели рядом окажешься, а меня там не будет, лучше не лезть к нему… он… диковат.

Мужики ещё много спрашивали, и каждый новый вопрос был чуднее предыдущего. В общем, можно сказать дружба у них наладилась. Казимир был и рад, ведь будучи в своём первом походе, он попросту не знал, что делать и как себя вести. Кнес больше не вызывал на беседу, а воеводу он видал только дважды, и то Ратибор каждый раз оказывался до того занят, что не обращал на ведуна внимания, окружённый воителями, принимая многочисленные донесения.

Казимир и сам был охоч поспрашивать. Оказавшись в кругу людей, которые не только считали его равным, но и уважали за профессию, он с жадностью принялся впитывать всё, что только мог добыть. Его интересовали байки и сказки, досужие сплетни и истории о былых ратных подвигах белозерцев. Ведун восполнял пробелы в собственной истории, вытесняя ставшие до облегчения далёкими воспоминания о временах, когда был пустым местом, о которое, к тому же, с радостью вытирали ноги.

— Так куда ж мы всё-таки идём? — спросил он однажды вечером, когда тьма укутала обоз и только пляска благословенных языков костра, жарила протянутые к нему и уставшие ноги. — Я слыхал лишь одно, что к горам. А что за горы такие, да кто там провинился перед кнесом?

Деян поцокал языком, весело глянув на Путяту.

— У нас тут единого мнения нет, — задумчиво сообщил он, подкидывая в огонь свежие полешки. — Я так разумею… Кнес наш добрый, но цену словам знает не понаслышке. Когда мы уезжали, я примерил, над воротами только два щита осталися. Тот, что с рысью зачем-то сняли… А зачем? Всё ж не просто так, не ради потехи делается…

— А почему там эти щиты вообще висят? — спросил Казимир.

— То победы Велерада и его батьки, — пояснил Путята. — Каждый щит — разбитый враг, который признал нашу силу и обещался не безобразничать.

— А почему тогда щита печенегов нет? — с интересом протянул ведун. — Я слыхал, отец нашего кнеса Велизар бил их, да ещё и старшего сына себе в услужение забрал, которого убил этот… как бишь его?

— Не надо, — быстро прошипел Уветич, глянув по сторонам. — Не поминай этого гада, а то ещё накликаешь средь ночи-то…

— А чего такого? — изумился Казимир. — Я ж ничего плохого…

— Это как повернуть, — веско заметил Деян, подняв вверх палец.

— Да как же тут повернёшь, — начал было ведун, но Деян вдруг строго на него глянул.

— Тебе ж говорят люди… не надо!

— Да, что не надо-то? Скажите, я и не буду, — буркнул Казимир, делая вид, что обижен. Ему страсть, как было интересно, что же такое нельзя поминать, и от чего так боятся человека, который убил Талмата, что и имя его не поминают.

— Понимаешь, щита печенегов над воротами нет сейчас, но раньше был, — пояснил Уветич. — Когда отец Велерада скончался, многое поменялось. Велерад рос вместе с Талматом, и даже когда тот уехал, они не перестали любить друг друга, как родные братья. Печенеги верный народ, но и гордый. Велерад знал, что его названного родича угнетает висящее над воротами напоминание, о том, как разбили отца. Он повелел щит убрать, тем самым сделав Талмата себе равным во всем… тобишь союзником, а не слугой.

— Но это ведь хорошо, да и благородно, — заметил Казимир.

— Так-то оно так, если бы не обычаи печенегов. Лишённый присяги Талмат, как старший сын к тому времени покойного Метичая, по всему теперь должен был мстить за позор отца. Его бы свои же и порешили, коль откажись он это делать.

— Вот как… — изумлённо протянул Казимир. — И что же он, мстил? Подожди-ка… а как бишь он уме… — ведун осёкся, поняв, что хочет спросить то, что никак нельзя знать.

— Да не-е-е-ет! — Уветич даже замахал руками, словно в страхе гоня прочь страшное предположение. — Скажешь тоже! Нет-нет!

— Нет-нет! — вразнобой подхватили Деян и Путята.

— Тут другое… Велерад и Талмат хотели всё решить мирно, чтобы никто, стал быть, в накладе не остался, — продолжил Деян. — У Велерада есть младшая сестрица — Зимава. Кнес хотел отдать её за Талмата, они бы породнились! Такой союз уж нельзя нарушать, повязанные родной кровью, названные братья могли бы отринуть клеймо отцовой вражды.

— Но Талмата убили, — догадался Казимир, — и все надежды на мир пошли прахом?

— Тут не всё так просто… — почёсывая бороду заметил Путята. — Слыхал я, что Зимавка-то ещё раньше заартачилась! У них, вроде как, ещё в детстве с Талматом, что-то там было… в общем, она не просто так… и поговаривают, — он сделал страшные глаза, наклонившись к товарищам, — девка в ужасной обиде, да так брату и сказала, мол, хочешь через меня союз тот заключить, то получишь мою голову в петле!

— Может такого и не было, — махнул рукой Уветич. — Это, знаешь ли, ты сам не слыхал…

— Слыхал, али не слыхал, — и глазом не моргнув, продолжил Путята. — А опосля всё перемешалося… Вдруг пришла весть, что сам Кнес наш женится! А у него уже ведь была супруга… Ланушка. Но и долг перед Талматом, вроде как не уплаченный. Так вот я слыхал, что Велерад решился взять в жёны сестру Талмата и Карамы. Никто её сроду не видал, печенеги баб своих прячут, аки самоцветы, но люди сказывали, будто бы она на лицо страх, да и только.