Фледлунд

* * *

Душа не бывает без изъянов. Одни приходят в этот мир вместе с человеком, другие появляются на ней со временем. Душа портится так же, как и все на свете. Как уникальны все люди, так и неповторимы их изъяны.

Но самое главное – душа существует. И Морфей был тому доказательством. Для его синтезирования требовалась специальная технология, которую не каждая химическая компания могла себе позволить. Ноу-хау пока было исключительно у «ФЕМА», хотя Рудяк скорбно заметил, что если препарат выйдет на массовые рынки, в конечном итоге найдутся способы сделать его доступным.

Несмотря на секретность, окружавшую проект, слухи о нем уже поползли по Германии и Дании, и барыги по необычным «колесам» начали стекаться во Фледлунд. Их не останавливало, что они имеют дело не с чистым Морфеем, а его отходами, смешанными с другими отработанными материалами. Но даже эти грязные выжимки творили чудеса, что уж говорить про сам препарат, который прятали за семью печатями.

Изначально «ФЕМА» планировала создать на основе Морфея новое поколение антидепрессантов. Но во время исследования прояснилась его темная сторона. У некоторых групп тестируемых он вызывал жесткую и опасную зависимость. Выявить причины пока не получалось, и они муссировали гипотезу о генетике, но подтверждений пока не было. Дальнейшие наблюдения показали, что механизм действия препарата перестраивался в зависимости от разновидности психического расстройства. Морфей оказал фантастический эффект на некоторые виды психопатии и социопатии. Этого от него не ждал никто. По словам Рудяка, он развивал в больных настоящую эмпатию, которой они были лишены, и сильно снижал агрессию. Но и здесь реакции на препарат разнились от испытуемого к испытуемому. Часто встречалась частичная потеря памяти, словно это была плата за излечение от невротических симптомов. У кого-то начиналась неудержимая рвота, доводившая до обезвоживания. Пару раз пациенты погибали, так как без Морфея теряли контроль над собой. При увеличении дозы у некоторых возникал пока необъяснимый феномен расширенного сознания. Пациенты начинали спонтанно читать мысли других и все твердили про постижение некой мистической сути вещей.

Команда Рудяка чуть ли не рвала на себе волосы, это уже было за гранью логики и их знаний. Не будь они учеными, то сказали бы, что препарат выбирает, кого спасти, а кого убить.

– Мы непреднамеренно создали разумное лекарство, – гипнотически вещал Рудяк, впившись в Кирана поблескивающими триумфом глазами. – Нам еще не ясен принцип его действия, и нужно больше времени, чтобы понять его пути, но одно неоспоримо: Морфей знает, что с тобой не так. Он сам находит трещины, заполняет их, и люди становятся целыми. Но если реакция с чем-то в человеке идет отрицательная, Морфей фактически настраивает организм на самоуничтожение. Двое больных с идентичными историями болезней и физическими данными могут пережить Морфей по-разному. Единственное, чем я пока могу это объяснить, – некоторым фактором X. В нашей головушке есть еще что-то, и оно или уникально повреждено, или уникально цело. И Морфей работает именно с этим. Иными словами, он – доказательство души, но не в мистическом понимании. Душа – это высшая ипостась нервной системы, синтез всех рецепторов в человеке. Раскрыв тайну действия Морфея, мы найдем научное обоснование ее существования.

Имелась еще одна особенность: препарат действовал только во сне, используя его фазы для конвертации больного в здорового. Рудяк видел здесь прямую взаимосвязь с фактором X. Сон был и оставался одной из самых больших загадок человека. Никакие анализы и наблюдения не могли проникнуть за эту завесу, а Морфей любил делать свою работу в темноте, когда все глаза закрывались.

– Поэтому осуждайте меня и компанию сколько влезет, но мы на пороге открытия. Считайте, что в этих стенах идет битва между мной и богом сна. Я пытаюсь его разгадать, он сопротивляется. Нам нужно понять не только механизм, но и как держать его в узде. Ибо любое лекарство в больших дозах – яд. Ну, и к сведению, Морфей противопоказан при болезнях, поражающих кору головного мозга. Например, Альцгеймер. Такого пациента он буквально сожжет, – развел руками доктор, завершив свою бурную тираду.

Киран стоял у подоконника, сложив руки на груди, и пока не понимал, что делать. Доверять им дальше или же валить, наконец, из этого города, где вся земля пропиталась неизвестным наркотиком? Эрик полулежал на стуле, прикрыв глаза, и для него рассказ доктора явно был не внове.

– И что со мной было не так? Раз вы говорите, Морфей знает, в чем изъян душ? – нарушил молчание Киран.

Рудяк загадочно усмехнулся и сообщил:

– С вами очень много чего могло быть не в порядке. Это мне еще предстоит выяснить, так как Морфей все же пока не панацея. После прекращения приема часто наступает рецидив. Наиболее удачного эффекта мы достигли, в микродозах комбинируя его с некоторыми другими препаратами. Сам по себе, как я уже сказал, он несколько неуправляемый. Но по вашим рассказам смею предположить, что у вас точно были какие-то проблемы с самоконтролем. Потому что первичный эффект, который вы сами наблюдали, – это подавление агрессии. Вы не могли дать сдачи, принимали все тумаки, хотя вас, судя по всему, годами тренировали убивать людей, и, раз вы работали наемником, угрызений совести у вас явно не было. Уж простите мою прямолинейность. – И под усами доктора расплылась щербатая улыбочка.

Об этом Киран задумался еще во время монолога Рудяка. Он вспоминал ту первую снежную ночь, когда просто закрывал голову руками и испытывал глубокий ужас от того, что с ним делают. И как брякнул Лекану позже, что насилие – это не выход. И как долго сопротивлялся, даже до сих пор, всему тому, что некий старый Киран то и дело пытался вытворять. Были противны мысли о том, что он может кого-то ударить, что ему нравится душить и, что хуже всего, убивать.

«Я не хочу быть плохим человеком…» – думал он все это время.

Но Киран-наемник был плохим. Делал странные, осуждаемые многими вещи. Нанимался к каким-то полевым генералам в чужих странах, подряжался на темные дела, копал наркоту. Узнав правду о природе своей амнезии, он еще больше убедился в том, что не хочет быть тем, кем он был. Тот Киран еще не совсем проснулся, но с каждым разом становился ближе.

– Вы сказали, что можно вернуть мне память, – с промедлением сказал он. – Как? И что будет с моим нынешним сознанием?

– Вам нужно почистить кровь, – сообщил Рудяк, откинувшись в кресле и глядя на Кирана с непонятным весельем. – Сделать плазмаферез, если по-научному. И предполагаю, что большая часть вашей личности после этого быстро восстановится. Может, и вся. Вы даже не заметите. Сейчас вы видите контрасты, потому что препарат вас сдерживает. Но стопроцентной гарантии дать не могу, Морфей тот еще чудак.

– А если я не хочу вспоминать?

Эрик, изображавший до этого сонную кому на стуле, вдруг весь подобрался и уставился на него непроницаемым взглядом. Рудяк тоже загорелся любопытством.

– То есть вы хотите остаться хорошим парнем? – не без иронии спросил он.

– Я… не знаю, – честно ответил Киран. – Может, вспомнив старого себя, я только обрадуюсь. Но сейчас… я ни в чем не уверен. Особенно в том, что моя прежняя личность мне нравилась.

Рудяк опять голосисто расхохотался. Временами казалось, что он сам что-то принимает, настолько избыточным был весь его позитив.

– Ну тогда не торопитесь. Морфей дал вам выбор. Я за вами понаблюдаю, а вы подумаете. Если что, дадим вам новую дозу, чтобы сохранить, так сказать, результат…

– Принимать эту дрянь я тоже не буду! – воспротивился Киран.

Рудяк умиротворяюще помахал руками и зашикал.

– Никто не заставляет. Препарат вас пока держит, раз вы ничего не помните. Вы все еще в стране грез…