Мистические истории. День Всех Душ

Решив, судя по всему, что сказано достаточно, мой собеседник встал. Вероятно, его сдерживали робость, гордость, страх быть высмеянным, воспоминания о саркастических выпадах, с которыми довелось столкнуться в прошлом; но я подозревал, что в то же время его одолевают прямо противоположные побуждения, такие как старческая словоохотливость, чувство одиночества, потребность в сочувствии и – почему бы и нет – симпатия, которую он столь любезно ко мне проявил. Было ясно, что торопить старика не следует, но я надеялся снова с ним повстречаться.

– Чтобы придать своим словам больший вес, – добавил он, – я, с вашего позволения, представлюсь. Капитан Даймонд, сэр. Состоял на военной службе.

– Было бы приятно снова с вами увидеться.

– Мне тоже, сэр! – И, воинственно – хотя и с самыми дружественными чувствами, – размахивая тростью, мой новый знакомый удалился деревянной походкой.

Обдумав, к кому можно обратиться, я поспрашивал двоих-троих знакомых, известно ли им что-нибудь о капитане Даймонде, но они ничем мне не помогли. Под конец я стукнул себя по лбу и обозвал болваном, так как лишь сейчас вспомнил о том источнике сведений, который ни разу меня не подвел. У достойной особы, за чьим столом я регулярно обедал и чьим гостеприимством пользовались за определенную помесячную плату другие студенты, имелась сестра – особа столь же достойная и куда более словоохотливая. Означенная сестра, известная как мисс Дебора, представляла собой законченный образец того, что зовется старой девой. Будучи калекой, она никогда не выходила на улицу, а днями напролет сидела у окна, между птичьей клеткой и цветочным горшком, и вышивала какие-то мелкие штучки для белья – непонятного назначения канты и оборки. Мастерством, как меня заверили, она владела превосходно, и ее изделия высоко ценились. Неходячая и заключенная в четырех стенах, она, однако, всегда бывала в хорошем настроении, и с ее свежего круглого личика не сходила улыбка. Притом мисс Дебора отличалась острым, подвижным умом и недюжинной наблюдательностью и больше всего на свете любила дружескую беседу. Лучшим подарком для нее бывали минуты, когда кто-то – а предпочтительно, думаю, юный студент-богослов – подсаживался к залитому солнцем подоконнику для «обмена мнениями». «Выкладывайте, сэр, – спрашивала она обычно, – каким очередным художеством порадовала нас библейская критика?», поскольку любила в шутку ужасаться современным рационалистическим тенденциям. Однако сила ее философии была неодолима, и, как рационалист, я уверен, она превосходила нас всех, а при желании могла бы задать такой вопрос, что смутился бы и дерзновеннейший из нашей компании. Из ее окна открывалась перспектива на весь город – или, скорее, на всю страну. Знания приходили к ней сами, пока она сидела в своем кресле-качалке, что-то напевая тихим надтреснутым голосом. Она первой узнавала новости и последней их забывала. У нее копились все городские сплетни и подробнейшие сведения о людях, которых она никогда не видела. Когда я спросил мисс Дебору, откуда она все знает, она ответила просто: «О, я наблюдаю!» «Наблюдайте внимательно, – сказала она однажды, – а где вы находитесь, не имеет значения. Хоть в темном чулане. Нужно только с чего-нибудь начать, а дальше одно потянет за собой другое – все в мире связано. Заприте меня в темном чулане, и, понаблюдав за темнотой, я пойму, что кое-где она гуще. И потом – дайте только срок – доложу вам, где нынче собирается обедать президент Соединенных Штатов». Как-то я сказал ей комплимент: «Ваша наблюдательность остра, как ваша игла, а суждения безупречны, как стежки».

Конечно же, мисс Дебора слышала о капитане Даймонде. Было время, когда о нем болтали на каждом углу, но мало-помалу скандал, связанный с его именем, заглох.

– Что это был за скандал? – спросил я.

– Он убил свою дочь.

– Как так – убил? – воскликнул я.

– Нет, не мышьяком, не кинжалом и не пулей! Словом. А еще говорят, что у женщин язык страшнее пистолета! Он ее проклял… самым страшным проклятием… и она умерла!

– А что она сделала?

– Пустила к себе молодого человека, который ее любил и которому ее отец отказал от дома.

– Дом… ну понятно! Дом за городом, в двух или трех милях отсюда, на заброшенной дороге.

Перекусывая нитку, мисс Дебора смерила меня пристальным взглядом.

– Что вам известно об этом доме?

– Немногое, – ответил я. – Я его видел. Но я бы хотел услышать что-нибудь от вас.

Но тут мисс Дебора, против своего обыкновения, проявила скрытность.

– Вы ведь не назвали бы меня суеверной? – спросила она.

– Вас? Да вы просто воплощение трезвого ума.

– Что ж, в каждой нитке есть гнилое место и в каждой игле – зерно ржавчины. Я бы не хотела распространяться об этом доме.

– Вы не представляете себе, как раздразнили мое любопытство.

– Понимаю и сочувствую. Но меня этот разговор выведет из равновесия.

– Что в нем может быть для вас неприятного? – спросил я.

– Неприятность случилась у одной моей подруги. – Мисс Дебора подкрепила свои слова кивком.

– А что сделала ваша подруга?

– Она выдала мне историю капитана Даймонда, которую он ей поведал под большим секретом. Он был к ней неравнодушен, потому и поделился. Но просил ее молчать и предупредил, что, если она проговорится, с ней случится что-то ужасное.

– И что с ней случилось?

– Она умерла.

– О, все мы смертны. Ваша подруга дала ему обещание молчать?

– Она не приняла этот разговор всерьез и не поверила капитану Даймонду. Она пересказала его мне, а тремя днями позже заболела воспалением легких. А еще через месяц я, сидя на этом самом месте, шила для нее погребальный покров. С тех пор я ни словом не упоминаю эту историю.

– Она очень странная?

– Странная, но притом забавная. От нее бросает в дрожь и одновременно хочется смеяться. Но не надейтесь ее из меня вытянуть. Уверена, стоит мне проговориться, и я тут же всажу себе в палец иглу и не позднее чем через неделю умру от столбняка.

Я оставил мисс Дебору в покое и ушел, но с тех пор регулярно, дня через два-три, приходил после обеда и садился рядом с ее креслом-качалкой. Капитана Даймонда я больше не упоминал, сидел молча и делал ножницами надрезы на тесьме для окантовки. И вот однажды она заметила, что я плохо выгляжу. И бледен как полотно.

– Это я умираю от любопытства, – объяснил я. – Потерял аппетит. Не обедал сегодня.

– Вспомните жену Синей Бороды![46]

– От меча или от голода – какая разница, от чего принять смерть!

Но мисс Дебора молчала, и в конце концов я с театральным вздохом встал и пошел к двери. У порога она меня окликнула и указала на стул, который я только что освободил.

– Я не так жестока, – сказала она. – Садитесь, и если нам назначено погибнуть, то по крайней мере погибнем вместе. – И в немногих словах она поведала мне все, что знала о тайне капитана Даймонда. – У старика был необузданный характер, дочь он любил, но свое слово считал законом. Он выбрал для нее мужа и сообщил о своей воле. Мать девушки умерла, отец с дочерью жили вдвоем. Дом он получил в приданое за миссис Даймонд; у капитана, полагаю, не было ни гроша. После свадьбы Даймонды туда переехали, и капитан завел фермерское хозяйство. У бедной девушки был возлюбленный – молодой человек с бакенбардами, из Бостона. Однажды вечером капитан, вернувшись домой, застал их вместе; юношу он схватил за шиворот, а дочь стал проклинать последними словами. Молодой человек крикнул, что она его жена, и капитан спросил ее, правда ли это. Она ответила – нет! Разъярившись еще больше, капитан повторил свое проклятие, отрекся от дочери и велел ей идти за порог. Дочь упала в обморок, но отец продолжил бушевать, ушел и в сердцах хлопнул дверью. Через несколько часов он вернулся и обнаружил, что в доме пусто. На столе лежала записка от молодого человека, в которой тот утверждал, что капитан убил свою дочь, и, повторив, что состоит с ней в браке, заявил о своем праве самому предать земле ее останки. Тело он увез с собой в кабриолете! Капитан в ответном грозном послании написал, что не верит в смерть дочери, но, так или иначе, считает, что для него она умерла. Через неделю среди ночи ему явился ее призрак. Тогда-то, полагаю, он поверил в ее смерть. Призрак являлся несколько раз, и кончилось тем, что он поселился в доме. Старик от этого страдал, потому что гнев его остыл и сменился горем. Он решил уехать, а дом продать или сдать в аренду, но тем временем эта история вышла наружу, призрак видели и другие люди, о доме пошла дурная слава, и сбыть его с рук не получалось. Другой собственности, кроме дома и фермы, у старика не было, равно как и иных средств к существованию. Лишившись жилья и не получая арендной платы, он делался нищим. Но призрак дочери не знал жалости, как прежде не знал жалости отец. Полгода капитан боролся, а потом сдался. Надел старый синий плащ, взял трость и приготовился покинуть дом и жить милостыней. Тогда призрак смягчился и предложил соглашение. «Оставь дом мне, – заявил дух дочери, – на нем мое клеймо. Уходи жить в другое место. Но чтобы у тебя были средства, я стану твоим съемщиком, ведь другого тебе не найти. Я сниму у тебя дом и буду вносить плату». И призрак назвал сумму. Старик согласился и с тех пор раз в три месяца приходит за деньгами!

Этот рассказ вызвал у меня смех, но, признаюсь, и испуг тоже, потому что мои собственные наблюдения в точности его подтверждали. Разве не был я свидетелем того, как старик явился за очередной выплатой; как, судя по всему, ожидал, пока призрачная квартирантка отсчитывала деньги; как плелся в темноте обратно, пряча в складках ветхого синего плаща монеты, столь странным образом полученные? Я удержал свои соображения при себе, так как решил, что продолжу наблюдать, дам истории созреть и лишь после этого с удовольствием угощу ею мисс Дебору.

– Уверены ли вы, – спросил я, – что у капитана Даймонда нет других средств к существованию?

– Никаких. Ни трудится, ни прядет…[47] дух его содержит. Ценная это собственность – дом с привидениями!

– И какой монетой расплачивается призрак?

– Добрым американским золотом и серебром. Есть только одна особенность: все монеты отчеканены в годы, предшествующие смерти девушки. Странное смешение материального и духовного!

– А щедр призрак или скуп? Велика ли арендная плата?

– Думаю, старик живет неплохо, на табак и вино ему хватает. Снимает домик у реки, вход с бокового фасада, есть палисадник. Там он проводит свои дни, ему прислуживает старая чернокожая женщина. Несколько лет назад капитан много расхаживал по городу, был узнаваемой фигурой, большинству была известна связанная с ним легенда. Но в последнее время он замкнулся в себе; сидит у камелька и ничем не интересуется. Может быть, впадает в детство. Но надеюсь, – сказала мисс Дебора в заключение, – он не утратит способность передвигаться, потому что, если не ошибаюсь, одно из условий сделки заключалось в том, что он должен сам являться за арендной платой.

Ни одному из нас, похоже, не грозила кара за разглашение тайны; мисс Дебору я видел в последующие дни: она напевала за работой и выглядела такой же бодрой, как обычно. Сам я безбоязненно продолжал наблюдения. Я неоднократно бродил по большому кладбищу, но, к своему разочарованию, капитана Даймонда не встречал. Однако же у меня был план, который сулил удачу. Я вычислил, что регулярные походы старика за арендной платой приходились на последний день месяца. Впервые я видел его тридцать первого декабря, а следующий визит в дом с привидениями, вероятно, должен был состояться в последний день марта. Ждать оставалось недолго, и вот заветная дата наступила. Я двинулся в путь вечером, предполагая, что встреча приурочена к сумеркам. Я не ошибся. Недолгое время я слонялся вокруг дома, чувствуя, что сам подобен неупокоенному духу, и тут появился капитан. Он держался так же, как в прошлый раз, и был одет в тот же плащ. Я снова спрятался и проследил за тем, как капитан исполнил перед дверью уже знакомый мне церемониал. В просветах между ставнями загорелись один за другим огоньки, и мне вновь удалась дерзновенная попытка приоткрыть то же самое окно. Снова я видел большую тень на стене, недвижную и исполненную мрачной торжественности. Но ничего другого я не разглядел. Наконец старик вышел, проделал перед домом свой фантастический селям[48] и на шатких ногах удалился во тьму.