Мистические истории. День Всех Душ

Не могу описать, что я почувствовал, когда внезапно тьма ожила: казалось, она перемещается и густеет. Медленно (я употребляю это слово, потому что в напряженном ожидании ощущал минуты как века) она приобрела четкие очертания: большая фигура выдвинулась вперед и остановилась на вершине лестницы. Признаюсь честно, к тому времени меня охватило чувство, которому, как ни крути, надобно присвоить примитивное название – страх. Можно, конечно, прибегнув к поэтическому языку, наименовать свои ощущения Жутью, и к тому же с заглавной буквы, но это было то самое, от чего человек обращается в бегство. Я взвешивал этот страх, пока он рос, и он казался непреоборимым, потому что шел не изнутри, а снаружи и был воплощен в темном образе на верхушке лестницы. С грехом пополам я стал рассуждать – во всяком случае, попытался, как я помню. Я сказал себе: «Мне всегда представлялось, что привидения белые и прозрачные, а это тень, густая и непроницаемая». Потом напомнил себе, что это событие нерядовое, и если придется утратить разум от страха, то, пока он при мне, надо им пользоваться и ловить впечатления. Не сводя глаз с тени, я стал шаг за шагом отступать, добрался до стола и опустил на него свечи. Я сознавал, что самым правильным было бы решительно подняться по лестнице и встретить тень лицом к лицу, но ноги словно налились свинцом. А между тем мое желание исполнилось, передо мной маячил призрак. Я попытался рассмотреть его, чтобы запомнить и без лукавства утверждать впоследствии, что не утратил самообладания. Я спрашивал себя, как долго должен наблюдать и когда смогу с честью удалиться. Все эти мысли, разумеется, молнией пронеслись у меня в голове и были прерваны, когда тень снова зашевелилась. Из темного столба высвободились две белые руки и медленно поднялись туда, где следовало быть голове. Соединившись, они прижались к предполагаемому лицу, а когда опустились, лицо выступило из мрака. Туманное, белое, странное – во всех отношениях призрачное. Мгновение глаза смотрели на меня, рука – на этот раз одна – снова поплыла вверх и помахала туда-сюда. Что-то очень чудное было в этом жесте; он словно бы обозначал негодующее «прочь» и в то же время выглядел обыденным и фамильярным.

На фамильярность со стороны потустороннего Видения я никак не рассчитывал и был, можно сказать, разочарован. Прав был капитан Даймонд, сказав, что это «чертовски неприятно». Меня охватило сильнейшее желание пристойным и по возможности изящным способом удалиться со сцены. Хотелось при этом не выказать себя трусом, и я решил, что продемонстрирую крепость духа, если загашу перед уходом свечи. Отвернувшись, я так и поступил, добрался до двери, нащупал ее в темноте и распахнул. Внешний свет, почти уже потухший, на мгновение проник в дом, позволяя разглядеть пыльную обстановку и непроницаемый черный силуэт в глубине.

Капитана Даймонда я застал на лужайке под проступившими на небе звездами; он стоял, склоняясь над своей тростью. Посмотрев на меня внимательно, но недолго, он молча отошел, чтобы запереть дверь. После этой обязанности он исполнил следующую – прежний ритуал поклонения, а потом, не глядя на меня, заковылял восвояси.

Через несколько дней я прервал свои занятия и уехал на летние каникулы. Отсутствовал я больше месяца, и у меня было достаточно времени, чтобы осмыслить свой опыт в области сверхъестественного. Радовало то, что я не поддался позорной панике – не ударился в бегство, не рухнул без чувств, а выдержал испытание с честью. Тем не менее, отдалившись на три десятка миль от места своего подвига, я, конечно, испытал облегчение и еще долго предпочитал темноте дневной свет. Нервы у меня были очень перевозбуждены; это я осознал особенно ясно, когда под влиянием усыпляющего морского воздуха стал постепенно успокаиваться. Окончательно придя в себя, я попытался строго рационально оценить происшедшее. Безусловно, я что-то видел, воображение тут ни при чем; но только что? Меня охватила сильнейшая досада: нужно было вести себя смелее, подойти ближе и лучше рассмотреть привидение. Но рассуждать легко, а только кто бы на моем месте осмелился на большее? Шагнуть вперед было для меня невозможно физически. Был ли этот паралич вызван действием сверхъестественной силы? Не обязательно, ведь и фальшивый призрак, если в него поверишь, может творить такие же чудеса, как настоящий. Но почему этот темный фантом, махавший рукой, с такой легкостью меня убедил? Почему так глубоко проник в сознание? Безусловно, настоящий или фальшивый, это очень умный фантом. Я бы предпочел, чтобы он был настоящий. Во-первых, потому, что в таком случае я испугался не на пустом месте, а во-вторых, встреча с подлинным, удостоверенным гоблином – это то, чем в наши дни может гордиться человек довольно робкого десятка. В результате я решил, что лучше бы оставить привидение в покое и выбросить его из мыслей. Но против моей воли в уме снова и снова возникал дразнящий вопрос. Предположим, мне явилась дочь капитана Даймонда; если это так, то я действительно имел дело с ее духом. Ну а если, кроме ее духа, было и что-то еще?

В середине сентября я вновь водворился в царстве теологических теней, но с возвращением в дом с призраками торопиться не стал.

Близился последний день месяца – срок очередного визита бедного капитана Даймонда, но на сей раз я не был расположен его беспокоить, хотя, признаюсь, сердце мое сжималось от жалости, когда я представлял себе, как немощный старик один совершает в осенних сумерках свое тягостное паломничество. Тридцатого сентября в полдень я задремал над тяжелым томом ин-октаво[52], и тут в дверь тихонько постучали. Я пригласил посетителя войти, но никто не появился. Пришлось мне подняться и открыть дверь. Передо мной предстала пожилая негритянка – голова обхвачена алым тюрбаном, грудь перекрещена белой косынкой. Гостья молчала и не спускала с меня внимательных глаз, и на ее лице, как часто бывает с немолодыми представителями черной расы, отражались сугубая серьезность и благопристойность. Я стоял, вопросительно на нее глядя, и наконец она извлекла из своего объемистого кармана маленький томик. Это были «Мысли» Паскаля, которые я подарил капитану Даймонду.

– Пожалуйста, сэр, – произнесла гостья слабым голосом, – вы узнаете эту книгу?

– А как же, там на форзаце написано мое имя.

– Ваше – не кого-то другого?

– Если вам угодно, я напишу свое имя, чтобы вы могли сравнить почерк.

Мгновение гостья молчала, а потом отозвалась с достоинством:

– Это без толку, сэр, я не умею читать. Если дадите слово, мне будет достаточно. Я от джентльмена, которому вы дали книгу. Он велел мне отнести ее вам как знак – да, как знак… так он сказал. Он лежит больной и хочет вас видеть.

– Капитан Даймонд болен? – вскричал я. – Он что, очень плох?

– Совсем плох… дышит на ладан.

Пробормотав несколько сочувственных слов, я предложил немедленно пойти к капитану, если черная посланница меня проводит. Она с почтительной готовностью согласилась, и вскоре я следовал за ней по солнечным улицам, ощущая себя персонажем из «Тысячи и одной ночи», которого эфиопский раб ведет к потайной двери[53]. Мы с проводницей направились к реке и остановились на спускавшейся к берегу улице, у аккуратного желтого домика. Поспешно отворив дверь, негритянка впустила меня внутрь, и очень скоро я увидел моего старого знакомца. Он лежал в темной комнате, в постели, и был, судя по всему, очень слаб. Откинувшись на подушку, он неподвижно смотрел в потолок, волосы щетинились еще больше прежнего, выразительные черные глаза горели лихорадочным огнем. В скромной комнате царила безупречная чистота, говорившая о том, что моя темнокожая проводница служила хозяину верой и правдой. Капитан Даймонд, неподвижный и бледный на белой постели, напоминал статую грубой работы, какие встречаются на готических гробницах. Он глядел на меня молча; служанка меж тем удалилась и оставила нас одних.

– А, это вы, – произнес капитан наконец, – тот самый хороший юноша. Я ведь не ошибся?

– Надеюсь, нет. Согласен: я хороший юноша. Но мне очень жаль, что вы болеете. Что я могу для вас сделать?

– Я очень плох, совсем развалился, бедные старые кости так ноют! – С душераздирающим стоном он попытался повернуться ко мне.

Я стал спрашивать, чем он болеет и как долго пролежал в постели, но он едва слушал меня, ему явно не терпелось поговорить о другом. Схватив меня за рукав и притянув к себе, он поспешно шепнул:

– Вы ведь знаете, пришло мое время!

– Ну что вы, не может быть, – возразил я, ошибочно истолковав его слова. – Вы еще встанете, не сомневаюсь.

– Бог весть! Но я не о смерти, это чуть погодя. Я имел в виду, что мне пора идти в дом. Время получать арендную плату.

– И правда! Но вы не сможете пойти.

– Не смогу. Это ужасно. Я потеряю деньги. Даже если я умираю, они мне все равно нужны. Надо заплатить врачу. Нужны похороны, какие подобают приличному человеку.

– Срок – нынешний вечер? – спросил я.

– Да. На заходе солнца.

Он лежал и глядел на меня, а я на него. Внезапно я понял, почему он за мной послал. Я содрогнулся, но только в душе. С виду я был, наверное, спокоен, потому что капитан повторил тем же тоном:

– Я не могу потерять деньги. Нужно, чтобы пошел кто-то вместо меня. Я просил Белинду, но она даже слушать не хочет.

– Вы думаете, другому человеку отдадут плату?

– По крайней мере, мы можем попытаться. До сих пор я всегда приходил сам, так что не знаю. Но если вы скажете, что я очень плох, старые кости болят невыносимо, что я при смерти, то, может, она поверит. Она не допустит, чтобы я умер с голоду!

– Вы хотите, чтобы я пошел вместо вас?

– Вы там уже были однажды и знаете что и как. Вам страшно?

Я заколебался.

– Дайте мне немного подумать, и я отвечу.

Я обвел глазами комнату, где каждый предмет обстановки говорил о благопристойной бедности. Казалось, все эти изношенные, потертые вещи безмолвно взывают к моей жалости и решимости. Между тем капитан Даймонд слабым голосом продолжал:

– Думаю, она вам поверит; вы ей понравитесь; на вас написано, что вы безобидный человек. Сто тридцать три доллара, точная сумма. Спрячьте хорошенько, не потеряйте.

– Да, – сказал я наконец, – я пойду, и, если это будет зависеть от меня, завтра к девяти вы получите свои деньги.

Капитан, похоже, испытал большое облегчение; он схватил мою руку и слабо ее пожал. Вскоре я ушел и весь остаток дня старался не думать о предстоящем вечере, но, разумеется, только о нем и думал. Не стану отрицать, мне было тревожно; собственно, я не находил себе места и то надеялся, что тайна окажется не столь глубокой, как мне представлялось, то боялся обнаружить, что она лежит на поверхности. Часы тянулись медленно, но вот завечерело, и я отправился в путь. По дороге я сделал остановку у скромного обиталища капитана Даймонда, чтобы справиться о его здоровье и спросить, не захочет ли он дать мне еще какие-то указания. Старая негритянка, с видом степенным и совершенно бесстрастным впустила меня и в ответ на расспросы доложила, что капитан совсем захирел, за день ему сделалось еще хуже.

– Вам лучше бы не задерживаться, если хотите застать его в живых, когда вернетесь, – добавила она.