Паранойя. Маскарад

Теперь я понимал, почему Тони это сделал. Не знаю, когда до него добрались и сколько он терпел, но понимал, как тяжело ему пришлось. Скорее всего, это началось ночью и продолжалось до следующего вечера, сломало его, подчинило, переварило и только потом позволило закончить мучения.

Нет, вдруг понял я, – это не препараты, ни один наркотик не действует так долго. Ни одна дрянь не вызовет подобного эффекта. Это именно то, о чем говорил Тони, – Бог.

Именно он терзает меня, наказывает, желает моей кончины. Его волю передавал радиоприёмник, его присутствие я ощущал за дверью и его гласу вторят сирены.

В пик моей беспомощности, сжав веки как можно сильнее, сотрясаясь от безграничного воя, я на мгновение увидел его. Расплывчатый образ могилы глубоко под городом, гигантское монументальное и бесформенное изваяние. Окаменелое тело, размером с Масс-Коуст, на костях которого был построен мегаполис.

Неживое и неразумное существо, слишком далекое и чужое, чтобы я мог объяснить то, что ощутил. Но сомнений у меня не осталось, – он воздействовал на мои чувства, насылая кошмары наяву. Чем бы он ни был, он выкорчевал у меня из головы самые сокровенные страхи и заставил их предстать перед глазами. Бог копался в моём сознании, извращая воспоминания и грызя разум, как голодный зверь. Он использовал мой мозг против меня. Но…

Но, почему он не использовал мой единственный реальный страх? Не эти глупые фобии и внутренние переживания, а реальный кошмар, что преследовал меня несколько лет?

Я заставил себя вспомнить яркие синие глаза, что смотрели на тебя так, будто заглядывали в душу и даже глубже. Глаза, что я ненавидел. И только мой страх всплыл предо мной, как изувеченный вой сирены стал тише. Я неожиданно осознал истину.

Я не боялся Бога и всех его трюков, я мог приглушить его, мог бороться, ведь мой самый страшный кошмар не давал Богу захватить меня. Он был барьером, что не пропускал чудовищ глубже. Нельзя свести с ума сумасшедшего.

Как и Зейлин я прошел через войну, что почти сломила меня. Воспоминания преследовали меня, терзали каждый день. И как и Зейлин, я боролся с наваждением более успешно, чем остальные, потому что у человека может быть только один настоящий страх. И с помощью этого страха я мог бороться с Богом.

Сирены затихли, в окно пробивался серый солнечный свет. Стрелки часов показывали семь утра. Я выполз из-под стола, встал у окна, наблюдая за дождливым рассветом, что робко показался между подернутых туманной дымкой небоскребов. Город молчал, хмуро взирая на меня издалека, насупив небеса, он ждал моих действий.

Я не понимал, что я пережил, не верил до конца, что долгая ночь закончилась. И не хотел думать о том, какая истина мне открылась. Несмотря на всё произошедшее, скептик во мне ещё был готов спорить и убеждать, что никаких чудовищ не существует, и что все они лишь плод моего разума. Я вновь вспомнил яркую синеву его глаз. Чудовища существуют. Я отряхнул брюки и достал из пачки последнюю сигарету. Я опаздывал на работу.