Проклятые туманом

Не удивительно, что разговор не подействовал. В следующий раз, когда приманки Койне снова появились рядом, отец написал жалобу в территориальный совет. Он позаботился о том, чтобы все в кооперативе знали, откуда Койне берет омаров. Люди отказались покупать его улов, но что же еще? Ничего.

Ничто не помогло и не остановило его. Он просто продавал свой улов в соседнем кооперативе несмотря на то, что дорога туда занимала час. Им плевать откуда улов. Затем возвращался в «Сломанный Клык», а мы были унижены.

Поэтому я подкупила Леви тем, что он будет вести лодку, пока я порчу ловушки Койне. Леви был бы счастливее дома, рисуя мангу или сидя на крыше с Сетом и Ником, разговаривая об аниме. Он согласился, потому что я была его старшей сестрой и попросила его о помощи. И потому что ему нравилось гулять в ночное время. Я считала это оплатой по счетам и, если никто не хотел помогать, значит я решала все сама. В тот вечер вода была гладкой как стекло, а океан и море встали на мою сторону. Туман окутал нас, словно нежный поцелуй. Испортив все двадцать приманок Терри Койне, я смеялась на протяжении всего пути.

Мы с Леви, все еще улыбаясь, подошли к пристани. Возбужденные от того, что мы сделали это вместе. Он спрыгнул с палубы первым и протянул мне руку.

Мне и в голову не пришло, что Койне мог быть на воде. Вероятно, он заглушил двигатель одновременно с нами, так чтобы мы не услышали его приближения.

— Эй, Диксон, — прокричал он.

Мы одновременно обернулись, когда Койне материализовался перед нами из тумана. Увидели пистолет, но слишком поздно, чтобы успеть среагировать. Он выстрел дважды.

Звук был похож на щелканье проволоки, глухой и пронзительный. Разнесся эхом, уходя вдаль. Я поняла, что произошло, но не осознала. Даже после того, как Леви споткнулся о лодку и упал на меня. А темная кровь расползлась по футболке. Потом он начал захлебываться. Воздух выходил из его груди, а не из горла. Мое тело двигалось само по себе, я не думала.

Тишина поглотила меня. Я нажала кнопку на нашем аварийном радиобуе. Связь с треском ожила, посылая сигнал бедствия береговой охране. И так как сигнал бедствия предназначен для моря, на нем вспыхнул стробоскоп (Стробоскоп — прибор, позволяющий быстро воспроизводить повторяющиеся яркие световые импульсы.).

Ослепленная светом, я опустилась на палубу и накрыла рукой дыру в груди Леви. От него исходил жар. Темная пена пузырилась между моими пальцами. Промелькнула мысль, что серая дымка, которая задержалась над его грудью — уходящая душа.

Но ночь была холодная. Поэтому это пар, который исходил от его горячей груди, так же, как и от моего дыхания. Над нами работал спасательный маяк, а свет отражался в тумане жуткими узорами.

— Береговая охрана в пути, — сказала я Леви.

А он произнес свои последнее слово:

— Хорошо.

Я задумалась. Жалко, что отец не курил. Всегда, когда смотрел «Взвод», он говорил нам, что пластиковая обертка на пачке сигарет может закрыть пулевое отверстие. Вставь и будешь как новенький. Глупости, но кто знает, может, правда?

Именно об этом я думала, пытаясь спасти брата.

После ухода мисс Парк, отец наконец зашел в дом. Пока я отмывала грязь и воспоминания со своей кожи в душе, слушала, как он разговаривает с матерью на кухне.

Слов разобрать не могла. Слышала только его голос, то повышающийся, то понижающийся. Голос матери был странный и мрачный. Возможно, они говорят обо мне. Не знаю, не могу разобрать. Но по интонациям звучало, как обвинение.

Для моих родителей всегда было очевидным то, что случилось той ночью. Более того, вся деревня знала и понимала. Это наша территория. С той же легкостью Койне мог нарушить границы кого-либо еще.

Не так уж и много было, чем поживиться в водах «Сломанного Клыка». С каждым годом улов становился меньше. Бейли не вернется обратно. Степень в области политологии не принесет ей пользы здесь. Такие умные, как она, уезжали в Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Лондон. Никто из таких, как Бейли, не возвращается.

Кроме туристов или романтиков, живущих в Новой Англии. Нетронутая дикая местность, все деревенское. Затем они все заасфальтировали и перекрыли наши пляжи. Развели истерику по поводу того, какой шум идет от гавани, когда народ собирается на рыбалку. Устраивали собрания в кооперативе из-за вони селедки, которая витала в воздухе, даже когда мы отплывали.

Но гавань все, что у нас есть. Наши семьи и город. Кладбище полно сланцевых фамильных надгробий, имена начинались с 1600 года.

Уошберны, Даерсы, Диксоны, Арчамбальты, Уэллеты.

Соседи поступили бы так же, как и я. Такие, как Койне, приносили с собой хаос. Никто в «Сломанном Клыке» не обвинит меня.

Опустив голову под воду, я позволила теплу течь по моим волосам и пробегать по губам. Вода всегда пахнет кровью, особенно если сделать ее горячей. Пар лишал меня возможности глубоко дышать. Я вздрогнула, когда песок собрался на дне ванны и пополз к сливу.

Внизу голос отца стал громче, а затем хлопнула задняя дверь. Я не столько услышала, сколько почувствовала неожиданную пощечину. Выключив кран, я прислушалась к тишине, а затем к тихому звуку отъезжающего пикапа.

Они всегда знали, что я сделала, но сегодня признали. Я никогда не боялась неприятностей из-за того, что испортила приманки Койне. Испугало меня другое — признание. То, что мне пришлось произнести вслух перед отцом и матерью, что это я виновата в смерти Леви.

Не как-нибудь запутанно, что-то вроде «бабочки-в-Африке-принесли-ураган-в-штат Мэн». Мой младший брат стал бы таким же, как Бейли. У него была нежная улыбка и блокнот, заполненный рисунками, хорошими песнями. Ник и Сет подобрали для них плохую музыку. Он снимал замедленные фильмы, много читал и не планировал связывать свою жизнь с морем. Он смог бы, он бы это сделал.

Вот только в ту ночь я прислонилась к его двери. Ждала, когда он вытащит наушники и спросит меня:

— Чего, Уиллард?

И вместо того, чтобы сказать: «Давай поищем мистера Грея» или «Ничего, я просто хотела сказать, что съела твой кусок торта», я бросила ему ключи от «Дженн-а-Ло». Он поймал их с первого броска.

Грей

Она снова думает обо мне.

Я перекладываю циркуль в левую руку и смотрю на музыкальную шкатулку на столе.

Катушки затянуты, часовые механизмы закреплены. Посторонних звуков нет, когда я подношу ее к уху.

Поворачивая медный ключ, я придерживаю его — повелитель времени, Бог фигур, дрожащих на крышке ящика. Они будут танцевать только по моему желанию. Либо висеть вечно в ожидании, но это тоже зависит от меня.

Но я отпускаю ключ, и он медленно раскручивается. «Регтайм кленового листа» — это больше, чем вальс. Фигуры кружат друг вокруг друга, их медная кожа блестит с каждым механическим поворотом. Поставив ее на подоконник, наблюдаю, как любовники покачиваются на фоне линии горизонта.

Сегодня закат красный и яркий — радость морякам.

И у меня тоже, потому что она думает обо мне. Вероятно, также, как и когда-то я, она осознала, что на этой скале кто-то живет. Завтра я буду стоять на утесе и ждать. Я стану бледной звездой, мерцающей на горизонте. Такой неземной и соблазнительной.

Если в мире есть справедливость, хоть какое-то равновесие между небом и землей, она заметит меня. Разве не в этом смысл проклятья? У меня нет ни малейшего шанса собрать тысячу душ.

Ни у Сюзанны, ни у каких-либо других мистеров Греев, некогда стоявших на этом острове. Единственное спасение — через другого человека. Волевой, хотя и глупый выбор — она сама должна сказать «Да». Самостоятельно выбрать этот рок.

Я верю, что она придет. Я мог бы пожелать, чтобы она появилась за завтраком точно также, как книги, игрушки и другие вещи. Но правила проклятия ясны — все, что я захочу, будет моим.

Только благодаря случайности и небольшому сдвигу тумана, я могу получить то, что мне нужно.

Завтра я буду сдерживать туман и устраиваться поудобнее. Ветер будет трепать мои волосы, пока я стою и жду. Если и есть хоть какая-то справедливость, я встречусь с ней глазами и очарую ее. Она уже думает обо мне. Сейчас мне нужно чтобы она пришла.