Прощай, Германия

* * *

Через пару дней скорый поезд привёз ссыльного капитана из Северной столицы в приграничный Брест и Громобоев прибыл из одного легендарного города-героя в другой, не менее легендарный. Белорусский провинциальный город-герой Брест по-прежнему ещё сохранял следы европейской архитектуры и быта, несмотря на долгие пятьдесят лет пребывания под властью Советов. Каменные не типовые дома, кривые улочки, многочисленные кафешки, магазинчики, всё было не по-нашему, не по-российски. Народ разнообразно и неплохо одет, чувствуется близкое дыхание и влияние заграницы.

Поезд прибыл на вокзал строго по расписанию рано утром, Громобоев сдал огромный чемодан в камеру хранения и отправился на экскурсию по городу. Капитан был одет в гражданку: джинсы, джинсовая рубашка-батник, французская ветровка, кроссовки — обычный турист. Он не торопливо прогулялся по старым улочкам, по зазеленевшим свежей, молодой листвой аллеям парка, заглянул в не похожую на обычные советские общепитовские тошниловки уютную пивную. Заведение более напоминало бар или бистро, неоднократно виденные во французских кинофильмах. В помещении стояла тишина и приятный полумрак. Коричневатый каменный пол, низкий потолок, тихая музыка, в углах столики, никакой суеты и шума. Забавный мягкий польско-белорусский говорок бармена и официантки ласкал слух.

«Ну вот, наконец-то я приближаюсь к Европе…» — подумал и улыбнулся Эдик.

Капитан с наслаждением не спеша выпил кружку неплохого свежего пива, а затем примерно два часа побродил по мемориальным развалинам, которые как ему казалось, по-прежнему пахнут войной: порохом, гарью, кровью и смертью. Громобоев прошёлся вдоль монументов, памятников, стел, памятных знаков и надгробий. Эдик задумчиво изучал надписи, перечитывал списки погибших солдат и офицеров, долго размышлял. Выходило, что почти все они в момент гибели были гораздо моложе его, даже руководители обороны почти ровесники.

Громобоев припомнил накануне прочитанную трагическую повесть Бориса Васильева «В списках не значился», и перед глазами вдруг снова отчётливо встала своя недавно пережитая война: самый тяжёлый бой в окружении в кишлаке, упавший в ущелье горящий вертолёт, переползание под огнем противника к тлеющим трупам. Он проникся моментом встречи с давно минувшей войной, ведь в том же сорок первом году где-то под Москвой погиб дед по материнской линии. К горлу подступил ком и во рту запершило. Капитан смахнул с уголка глаза набежавшую слезинку, хорошенько прокашлялся и направился к выходу из крепости.

На обратной дороге вновь заглянул в уже знакомую пивную-рюмочную, хлопнул стопку водки, закусил беляшом, потом неторопливо выцедил пару кружек понравившегося светлого пива. С трудом рассчитался, потому что никак не мог наскрести необходимую сумму, а ведь точно помнил, что был небольшой запас денег. И куда могли запропаститься отложенные в дорогу рубли? Может карманники слоняющиеся среди туристов в крепости стянули?

«Сволочи! Ничего святого за душой!» — ругнулся Громобоев.

Эдуард кое-как насобирал мелочи, высыпал в блюдечко на стойку буфета, вышел на улицу и матерясь, двинул обратно на вокзал. Теперь-то обратной дороги точно нет — случись что-то не предвиденное, не на что вернуться в Ленинград! Благо проездной билет выписан до немецкого Франкфурта и с транспортом проблем не должно быть никаких.

Прошло всего-то ничего с момента прибытия его утреннего поезда в Брест, но как разительно изменилась обстановка на пограничной железнодорожной станции — никакой сонной тишины, вокзал бурлил и клокотал, словно пробудившийся вулкан, толпы народа с баулами и мешками сновали туда-сюда.

Присесть уставшему от трёхчасовой экскурсии офицеру оказалось некуда, все проходы лавки и скамьи занимал возбуждённый, шумный и пьяный торговый люд. Неорганизованная армада «мешочников» с баулами, коробками, чемоданами заполонили здание вокзала и подходы к нему. Громобоев сделал круг по залу ожидания, приткнуться не вышло — духота, теснота, толчея, запах потных тел. Джинсовая рубашка (один из последних сохранившихся трофеев, что привёз из Афганистана) сразу намокла и неприятно прилипла к телу, струйки пота потекли по спине и животу в джинсы. Пришлось выйти на свежий воздух, чтобы отдышаться и проветриться.

У входа стояла большая группа новоявленных дельцов — мужчины, и женщины разных возрастов — они громко разговаривали, обсуждая цены в Польше, подсчитывали вероятные барыши, рассказывали, кто из знакомых и на чём крупно прогорел, а кто наоборот, немало наварился. Толковали о мафии в Польше, рэкете на родине в Белорусии, о свирепствующей милиции на многочисленных постах.

Эти современные спекулянты галдели, активно жестикулировали и нервно курили. Курили абсолютно все: и мужчины и женщины, причём особенно жадно жевали фильтры сигарет и глотали дым именно дамы. Торговки были все как на подбор дородные, грудастые, жопастые и горластые. Эдик никогда не курил, и не любил запах табачного дыма, поэтому отошёл чуть в сторону, но продолжал невольно подслушивать не стихающую болтовню на смеси языков русского, украинского, белорусского и литовского.

Внезапно раздался какой-то известный каждому барыге сигнал, народец как по команде ломанулся, толкаясь, и наступая друг другу на ноги внутрь душного зала ожидания.

— Что уже посадка? — спросил Эдик у кареглазой плотной молодухи, которая нетерпеливо уперлась крупной грудью ему в спину и невольно подталкивала капитана вглубь вокзала. Это ощущение агрессивного натиска женской груди было столь неожиданным и в то же приятным и волнующим, что Громобоеву нестерпимо захотелось очутиться со знойной красоткой в одном купе тет-а-тет на всю ночь.

— Конечно, ковалер, нэ зевай, вже пора! Покуда границу пройдэму поезд подадут… — ответила девушка певучим украинским голосом и при этом задорно, и многообещающе подмигнула.

Громобоев с трудом подавил внезапно возникшее острое желание резко отстраниться назад, и ещё плотнее прижаться к этим крупнокалиберным соскам, или же ущипнуть дивчину за бок или задницу. Сдержавшись, крякнул, и поторопился в камеру хранения, надеясь позже отыскать девушку в поезде, а там уж… как повезёт. Эдик рассчитался за хранение, подхватил свой красный кожаный чемоданище и вновь влился в суетливую толпу.

Нетерпеливые пассажиры болезненно толкались и яростно ругались с менее расторопными соседями (мол, вас здесь не стояло, нет, я ранее занимал), и все вместе потихонечку продвигались к заветной стойке.

Эдуард тоже медленно перемещался по тесному обшарпанному помещению, мелким гусиным шагом следом за плотной тёткой обладательницей необъёмного зада одетого в джинсы, и попутно читал развешенные на стенах объявления о правилах прохода границы и строгих карах за нарушения. Перечень наказаний за контрабанду золота, валюты, оружия и наркотиков был устрашающим. Сроки заключения — многолетними. Ушлые и бывалые барыги, внешне были спокойны, а нервничали только новички, которые готовили взятки, зажав полтинники и десятки в потные кулаки и кулачки.

Громобоев был спокоен как удав, никакого мандража, ведь у него ничего незаконного не было. Что с него взять, да и за что? Кошелёк пуст и мутный похмельный взгляд абсолютно честен: из драгоценностей лишь на безымянном пальце обручальное кольцо, а из денежных средств в кармане звенело несколько последних медяков, ну и в чемодане разрешённая к провозу поллитровка водки.

— Документы! — буркнул недовольно таможенник, и ожёг капитана недобрым неприязненным взглядом. — Мужчина! Чего ждём и стоим столбом? Нужно особое приглашение?

Даже кристально честному советскому офицеру от этого пронзительного взгляда стало не по себе.

— Пожалуйста…

Эдик торопливо выложил из бокового кармана новенький служебный загранпаспорт обернутый в коричневую кожзаменительную корочку на стойку и улыбнулся в ответ.

— Что везем? — хмуро спросил служака.

— Кроме водки ничего! Свой! Проверенный товарищ… — ответил капитан, повторив и слегка перефразировав строчки из песни Высоцкого.

— Так уж и ничего? Почему не указали в декларации валюту?

— У меня её нет, — чистосердечно ответил Эдуард и мысленно продолжил фразу, дескать, никогда и не было.

— А ЭТО ЧТО ТАКОЕ? — воскликнул чиновник, брезгливо, двумя пальчиками взявшись за обложку паспорта, словно за важный вещдок, и потряс им перед носом капитана.

— Что? — искренне не понимая и не ожидая подвоха, переспросил Эдик. — Я вас не понимаю.

— Вот это!!! Что такое, я вас спрашиваю?

Таможенник дрожащим пальцем указал на червонец, который лежал засунутым под отворот обложки, снова посмотрел на Эдика и даже засиял от восторга. Ещё бы, поймал нарушителя границы!

«Вот ты чёрт!» — искренне изумился и даже матюгнулся вслух Эдик. «А мне в рюмочной пива не на что было попить и посидеть по-человечески, карманников поминал злым словом!»

— Ну, подумаешь, десятка. И что из того? — вновь не понял Эдик. — Совсем забыл о ней…

— Это не десятка! Это контрабанда валюты! — взвизгнул инспектор.

— Какой ещё валюты!!? Ты мне статью не шей! Зачем горбатого лепишь? — возмутился Громобоев.

— Советской валюты! — ехидно пояснил таможенник, слегка багровея своим крупным рябым лицом. — Контрабанда валюты в крупных размерах. И попрошу не оскорблять Президента страны!

Глаза сотрудника государственной организации торжествовали. Белорусский «Верещагин» невольно сиял от счастья — им пойман опасный преступник! План задержаний на сегодняшний день выполнен и с минимальными затратами сил! Громобоеву не понравилась эта его радость. Дело явно принимало нехороший оборот.

— Я ни кого не оскорблял, это присказка. А насчёт валюты… Сейчас мы мигом исправим оплошность, — заверил Эдик сотрудника таможни, ловко выхватил из отворота паспорта злополучную десятку и мгновенно разорвал на кусочки. Вначале рванул купюру пополам через портрет вождя пролетариата, прямо по известной на весь мир монументальной лысине, а затем от уха до уха. Капитан кромсал красную бумажку, отпечатанную на фабрике Гознака согласно напечатанной на ней даты в одна тысяча девятьсот шестьдесят первом году (как раз в год рождения Эдуарда), рвал всё мельче в клочки. Кромсал ещё и ещё, по отдельным цифрам и по буквам, чтобы нельзя было собрать и склеить. Ничего не значащие теперь обрывки Громобоев сжал в кулаке и оглянулся в поисках — куда бы выбросить мусор. Ну почему у нас никогда и нигде нет урн?..

Инспектор-белорус на минуту потерял дар речи, выпучил свои белёсые рыбьи, слегка на выкате глаза, и даже выронил паспорт на стойку. Капитан Громобоев мгновенно подхватил его и крепко сжал в другой руке. А таможенник, обретя голос, сипло прошипел:

— Вы шо таке зробыли?!

— В смысле?

— Шо вытворяете!

— Что я сделал? Порвал случайно забытый чирик…

— Вы уничтожили валюту!

— Какую валюту? — уточнил Эдик.

— Это же советские деньги… — прохрипел служака.

— Ах, эти… — Громобоев поискал глазами куда бы бросить клочки (на пол нельзя — сразу оштрафуют или как раз за это и дадут пятнадцать суток), поэтому ссыпал обрывки в карман.