Ежегодный пир Погребального братства

19 октября

Забодай ее чумка, эту администрацию. Сегодня случился полный облом: отказались засчитать мой диплом как эквивалент документа специалиста-агрария. Ну не скоты?! В письме из сельхозпалаты так прямо и говорится: «Несмотря на полученные Вами знания и навыки, подтвержденные успешным завершением магистерской программы второго цикла и написанием в данный момент диссертации по антропологии, мы не считаем их соответствующими перечню компетенций, нужных для управления фермой[29]. Соответственно, как уже указывалось по результатам первичной оценки Ваших знаний, Вам предлагается пройти один из указанных учебных курсов с целью получения сертификата о допуске к работе в сельском хозяйстве». Оценка знаний — самая унизительная штука, какой меня когда-либо подвергали: Гонтран, советник из нашей сельскохозяйственной палаты, к которому я попал, просто сообщил мне, что компетенций у меня никаких нет, кроме одной — учиться и приобретать компетенции[30]. Чтоб он сдох, чтоб ему голову расшибло куском тофу, как говорят японцы.

Засада в том, что в теории на данный момент легально трудиться может только Люси; что создает массу проблем в моей части работы, которую мы назвали «финансовое управление, делопроизводство, торговля и стратегическое планирование»[31]. Подготовка бумаг, поиски дотаций и т. д. для открытия собственного дела, — без этого чертова диплома все дико сложно. Ладно, придется опять ехать в Ниор, записываться на новую встречу в сельскохозяйственной палате с моим личным советником Гонтраном, который опять будет смотреть на меня, как баран на новые ворота, пока я снова стану объяснять ему нашу ситуацию («Я все равно не понял: к сельскому хозяйству вы не имеете никакого отношения, а, наоборот, пишете диссертацию по антропологии, — зачем вам тогда разводить овощи?»), — ну да, конечно, решение неожиданное, внезапное, взять и завести кооператив, но живем-то мы всего один раз, мсье Гонтран, и вы знаете, что у меня есть небольшие средства, полученные в наследство от покойного отца, и я намерен вложить их в нашу землю, во французскую землю, в землю Де-Севра, и выращивать на ней французские овощи, севрские, которые будут расти из той же земли, в которой лежат наши отечественные покойники и дают углерод, нитраты, микроэлементы, необходимые для роста капусты, моркови, кукурузы и пшеницы, и всех наших культур, осененных сельскохозяйственной политикой Евросоюза, которая является величайшим позором в политическом, промышленном, экологическом и продовольственном плане, когда сотни и сотни миллионов евро тратятся во вред планете, во вред потребителям, животным и самим крестьянам, во вред всем и на благо никому, просто из-за бездарного управления, а я это точно знаю, потому что пишу диссертацию, господин Гонтран. Короче. Жизнь — сложная штука. Мы просто хотим попытаться спасти планету, господин Гонтран. Если каждый спасет гектар планеты, то все, дело в шляпе, господин Гонтран, можно будет жить счастливо, гладить собачку и раздельно сортировать мусор.

Так, о чем бишь я? Что я рассказывал в этом дневнике? Ах, да. Значит, чуть больше шести месяцев назад, в апреле, после того, как похоронили деда Люси, и задолго до того, как администрация начала мне лезть в печенки, и когда еще ничто, естественно, не предвещало создания совместного предприятия, а мы с Люси только два месяца как встречались, идиллия была в самом разгаре, а я все же как-то пытался писать этудисертацию, которая должна была вознести меня на вершину славы, — вот тогда я узнал из рассказов деда, надиктованных предыдущей осенью и совершенно оставленных тогда без внимания, о книге, которую написал о предках Люси (прадедушке и прабабушке) местный учитель, примерно в 1950-е годы. Обалдеть. Я, конечно, первым делом обратился к родственникам и убедился, что ни Люси, ни ее отец ничего об этом не слыхали. Сколько могло быть в то время учителей в начальной школе Пьер-Сен-Кристофа? Как узнать их имена, чтобы найти следы книги, если она действительно существовала? Я проявил недюжинную смекалку и отправился на следующий день с расспросами к мэру-гробовщику Марсьялю Пувро, и через два дня получил ответ: учителя звали Марсель Жандро, его дочь мадам Беллуар до сих пор живет в деревне; а знает это мэр Пувро, поскольку он собственноручно хоронил этого Жандро не далее как в декабре прошлого года.

Связаться с этой мадам Беллуар оказалось довольно легко, я поговорил с ней об отце и спросил, нет ли у нее экземпляра той книги. Она дала мне почитать небольшой сборник его стихов под названием «Музы болот», где встречался неизвестный мне доселе жанр — эклога. Слово звучало забавно, но загадочно, и я тут же полез в «Толковый словарь Робера» (Robert®):

EGLOGUE [eglog], сущ. f. — 1375; лат. egloga, гр. ekloge «выбор».

♦ Маленькое пасторальное или буколическое стихотворение > буколика, идиллия, пастораль. Эклоги Вергилия и Ронсара.

(Удобно иметь дома словарь.)

Стихи, ей-богу, показались мне вполне прекрасными — про реки, болота, несостоявшуюся любовь, которая растаяла в тумане, про половодье, про залитые поля, про деревушку, стоящую на вершине холма с названием Шалюссон, откуда открывается вид на всю долину Севра.

О Шалюссон — ты грозовой маяк,
Царящий над зеленым краем!
Здесь Феб лучами прорывает мрак
И сеть из облаков свивает.
О, эта сеть и прочна, и тонка!
И если будет сброшен с небосвода
На землю расшалившийся Икар,
Он здесь не разобьется никогда,
А спустится по тонкой нити в воду…

Но больше всего, конечно, изумила меня книга «Зов природы…» — именно так, с тремя точками.

Краткая повесть в серой обложке без указания издательства, сошедшая в Ниоре с печатных станков типографии «Широн» в 1956 году. Тон задавался с первой же фразы:

Природа обладает силами возрождения и обновления, которые иногда столь мощны, что способны сломить человека. И как бы они ни назывались — судьба, случай или Промысел Божий, — но человек, неосторожно сделавший первый шаг и запустивший их механизм, уже не избежит их яростной кары.

А дальше было еще неожиданней: там рассказывалась чудовищная история Луизы, прабабушки Люси; как та забеременела без брака, как родился дедушка Люси; как родители Луизы неизвестно почему выдали дочь за другого — бедного и грубого крестьянина по имени Иеремия; и как Луиза, несколько лет прожив в браке, вроде бы снова забеременела, к вящей радости Иеремии; но, по несчастью, потеряла ребенка, когда Иеремия, призванный в 1940 году на войну, стоял во французских Арденнах, и она не осмелилась сообщить ему письмом о том, что произошло; и как Иеремия, вернувшись домой летом 1940 года, обнаружил, что его жена теперь уже не беременна и вроде бы изменяет ему с кем-то из деревни; и как Иеремия ушел в болота, и зажил там отшельником, и стал колдуном, браконьером, лесорубом, и воротился в Пьер-Сен-Кристоф только в самом конце войны, в ночь, когда проходил Бал освобождения, вернулся для того, чтобы отомстить; и устроил такую месть, что через две недели Луиза зачахла от какой-то загадочной болезни; и как Иеремия, сам погибая от тоски и угрызений совести, нашел в себе силы, прежде чем повеситься, запугать и унизить жителей деревни и отомстить своим заклятым врагам, принимавшим его за полудикаря, дебила, ничтожество.

Но трогательней всего в этом «Зове природы…» были описания повседневной жизни села и полевых работ: выращивание зерна, разведение коров, устройство огородов и садов, все эти птичники и скотные дворы, и торговля, которая еще широко присутствовала в деревне, где были и свой булочник, и бакалейщик, и несколько кафе; раз в неделю по понедельникам или средам приезжал фургон мясника, если в этот день не случалось рынка; чувствовалось, что учитель старался описать все как можно тщательней, создать этнографический документ, который послужит для будущих поколений; о крестьянах писал чуть покровительственно — «местное население», «они» — они такие-то, они живут так-то; но при этом с отеческой нежностью — они люди простые, грубоватые, но честные и симпатичные. И в этом его тоне чувствовалась другая эпоха, послевоенное время и тот особый статус, который придавало людям образование, относившее ученого человека к элите и возвышавшее его над рядовыми жителями деревни.

Я отсканировал обе книжки, стихи и повесть, и отдал все это Люси для передачи отцу — вместе с копией аудиозаписи ее дедушки.

Люси прочитала историю своих предков буквально в один присест, с огромным интересом; периодически даже комментировала, как будто мы с ней вместе смотрели сериал: «А этот! Ну что за сволочь! А тот! Ты подумай, какой гад!» И даже как будто припоминала каких-то участников и события, а потом сдалась и признала очевидное: все это было слишком давно, поколение Луизы и Иеремии полностью исчезло, а следующее поколение (ровесники ее деда с безразмерными ушами) тоже вышло на самый верх возрастной пирамиды и более или менее дружно откидывало коньки. Да и деревню уже было не узнать: в описываемое время она имела какой-то центр и почти дотягивала до провинциального городка, где существовали четыре кафе, бакалейная лавка, булочная, свой почтальон, врач, ветеринар, кузнец, издольщики, сельхозрабочие, фермеры-арендаторы, землевладельцы, винный магазин, могильщик-гробовщик — словом, совсем другая жизнь. В 1950-е годы на полтысячи жителей, то есть почти столько же, сколько сейчас, приходилось в десять раз больше услуг. Можно было жить в Пьер-Сен-Кристофе и лишь изредка выбираться «в город», то есть в Кулонж, например на рынок, в универмаг или к нотариусу. А сегодня… Нет почти ничего. Не исключено даже, что с выходом на пенсию толстого Томаса закроется последнее заведение в деревне — кафе и магазин «Рыбалка», и тогда не останется вообще ничего, только автомат по продаже багетов перед мэрией[32]. И не говори, милочка, времена пошли — хуже некуда.

Люси, с одной стороны, было приятно узнать про жизнь деда, а с другой стороны, грустно, что жизнь эта оказалась такой безысходной. Она считала, и не без оснований, что такие же противоречивые чувства испытают отец и брат.

Я сделал карточку на Жандро и включил его в свою базу данных; в конце концов, у этнографов принято ссылаться на работы предшественников, касающиеся исследуемой территории, особенно когда этих работ так мало. Можно запросто добавить его в раздел «Вопросы», там ему и место.

Если я когда-нибудь домучаю эту гадскую диссертацию. Пока что шансов немного.

Кстати, обязательно надо рассказать о том, какую позицию занял Кальве, этот великий знаток сельской тематики, когда разразилась война бассейнов; так что придется хотя бы вкратце изложить войну бассейнов.

Все той же весной, через несколько недель после похорон деда, в конце апреля, месяца дождей и ложных обещаний, огромное волнение охватило всю прогрессивную общественность, озабоченную экологической повесткой: вышла программа создания сети резервных водоемов (зимой миллионы кубометров воды закачиваются в огромные открытые искусственные пруды, а летом используются для полива), и в департаменте Де-Севр предлагалось соорудить за пятьдесят миллионов евро (какие пустяки!) шестнадцать бассейнов вместимостью восемь миллионов кубометров воды, выкачанной зимой из водоносного слоя. Проект чудовищен как в ближайшей, так и далекой перспективе по нескольким очевидным аспектам — в первую очередь, он явно будет способствовать развитию в департаменте животноводства, которое и так уже повинно в производстве 14,5 % парниковых газов в масштабе планеты и является кризисной отраслью хозяйства, а также приведет к увеличению числа сельхозполивалок, обслуживающих в основном производителей кукурузы и вечно загромождающих проезжую часть. Даже если бы было точно доказано, что забор миллионов кубометров воды в естественной среде (Болото, долина Севра и т. д.) не имеет никакого отрицательного воздействия, что далеко не так, то все равно, тупо идти против главного направления борьбы с климатическими изменениями и увеличивать содержание метана и оксида углерода в атмосфере — полный абсурд. Наоборот, эти миллионы евро можно использовать для сокращения животноводства на юге департамента. Но нет. Решение об инвестициях принималось под знаком экологического вранья и недальновидности. Вообще поражает эта совершенно бредовая — в двадцать первом веке! — идея о том, что человеческая деятельность может не влиять на природу. А как вам такая фраза: «Мы заберем из рек миллиарды литров воды (точнее, каких-то восемь миллиардов литров), но это ничего не изменит, не волнуйтесь, есть полная уверенность», и это твердит и Сельскохозяйственная палата, и префектура? Лопнуть со смеху. Восемь миллиардов литров воды — все же побольше, чем в стакане, куда на ночь кладет свою вставную челюсть префект департамента. Короче. И венец всего: «Будем брать восемь миллиардов литров воды зимой, чтобы не брать ее летом» — это просто абсурд; хорошо спланированное преступление все равно остается преступлением. В общепризнанном контексте усугубления летней жары и засух следует не иссушать почву зимой, а радикально менять методы землепользования, адаптировать их к новым климатическим условиям и в то же время бороться с глобальным потеплением и последствиями деятельности человека.