Ежегодный пир Погребального братства

8 января

Знаменательный день: впервые в жизни сходил на охоту. Даже разок пальнул из ружья. Встал в 5 утра, чтобы быть на месте до рассвета. На месте — прямо посреди равнины, на стыке бывших межевых полос, в нескольких километрах от деревни, между Ажассами и Ла-Тайе, а точнее, возле небольшой рощицы, окруженной полями, вместе с собакой Гари, ружьем Гари и самим Гари. Старый «ниссаи-патрол» оставлен на опушке леса. Свет сначала возникает со всех сторон, идет непонятно откуда; кажется, сочится из деревьев и камней, ползет из кустов; туман начинает светиться; пес дрожит от нетерпения и пышет паром, как настоящий дракон. Поскуливает, но не лает. Мороз кусает щеки и нос. Гари расчехляет оружие. Он выбрал ружье с двумя гладкими дульными стволами (я не сразу понял, зачем дробь запыживают — это для кучности, если верить интернету: я так же слаб в баллистике, как и в электричестве). Ружье многоцелевое, боеприпасы, по словам Гари, он на всякий случай взял разные: «Даже если случится подстрелить лишь пару ворон». На исходе ледяной ночи Гари объясняет мне, что такое «выслеживать дичь»: это значит идти по равнине со спаниелем, который «рыщет», пока не учует; и тогда собака делает стойку, чтобы обозначить присутствие дичи, и ждет подхода охотника, не теряя фазана — если это фазан — из виду (или, скорее, из нюха); затем, когда охотник изготовился, бежит к птице, чтобы вспугнуть, и, наконец, когда взлетевшая дичь подбита, находит и подносит тушку. В общем, мне все ясно. Это в теории.

Что касается практики, то сначала минусы: первый враг охотника — колючая проволока. Грех сказать, но я чуть не оставил свои бубенчики висеть рождественской гирляндой на первой же изгороди, пока Гари не сказал мне со смехом, что лучше под них подныривать или идти вдоль, между рядами, а то, неровен час, штаны порвешь. Шлепать по грязи сквозь колючку с винтовкой на перевес — конечно, я и слова не промолвил, но это больше напоминает Сомму 1917 года, чем департамент Де-Севр XXI века. Удачно совпало, как раз столетие победы в Первой мировой. И вторая смертельная опасность для нас, солдатушек — бравых ребятушек, — месиво грязи. Грязь налипает на подошвы и засасывает, опасно утягивает вглубь, хватает за ботинки, а если они чуть великоваты (как в моем случае), то с каждым шагом рискуют свалиться. О этнограф будущего, читатель этого дневника, не пытайся бежать, с тобой случится то же, что и со мной, то есть растянешься ты на пузе, и лицо твое будет вылизывать псина, и одна твоя нога будет обута в сапог, а другая — торчать голышом, и зеленое пластиковое голенище твоего ботфорта будет торчать из глины уродским кактусом у тебя за спиной, словно мимо просвистел снаряд и разул тебя смертельным дуновением взрыва! Думаю, Гари до сих пор потешается, и собака его тоже. Ну-ну-ну.

За вычетом этого легкого унижения — что за утро!!! Оранжевая полоса предвещает восход и отчеркивает горизонт чистого неба от полос тумана, повторяющих изгибы равнины. Все вот-вот зашумит, забурлит, встрепенется — от собаки до птиц, от кустов до высоких вершин. Природа охвачена дрожью — мы идем молча, навстречу поземке, по окраине леса; спаниель делает быстрые зигзаги, опустив нос к земле. «Сейчас пора куропаток и фазанов, — сказал Гари. — И еще лесных голубей. И кроликов». Дикий фазан очень умен и при малейшем подозрительном звуке не показывается, вот какой хитрюга! В отличие от кролика, который тут же пускается наутек, прямо по открытому полю, и в итоге получает дозу свинца. А фазан прячется, заранее готовя себе укромные местечки. Гари объяснил мне, что фазанов домашнего разведения тоже выпускают для охоты, но они бродят вдоль дороги как неприкаянные и в итоге попадают в ощип (который и есть их жизненное предначертание).

Мы прошагали не меньше получаса, пока спаниель не сделал первую стойку — возле развалин мельницы, на перекрестке дороги на Ла-Тайе, за рощицей, пес встал намертво метрах в двадцати от нас. Его морда указывала направление. Гари защелкнул ружье и быстро подошел; спаниель, почувствовав хозяина рядом, шагнул вперед и поднял на крыло большую птицу, против света казавшуюся черной; Гари вскинул ружье, но не выстрелил; «Сорока», — сказал он с досадой и отругал пса. Если я правильно понял, черноклювая сорока — мусорщик равнины, настоящий пернатый санитар. Ест все, что попадется. Родственники обычных ворон, по весне их ловят сетями или отстреливают из засады на полях. Но это не благородная охота.

Мысль, что в охоте есть благородство (которое я начинаю потихоньку улавливать) и что именно это слово использует простой крестьянин, очень мне понравилась: привилегия даровать жизнь или смерть, некогда бывшая уделом избранных, сегодня доступна всем или почти всем. Вот оно, завоевание народа и Революции!

Вторая стойка случилась на большом поле, которое спускается к реке, перед лугами с пробивающейся порослью травы. Там я и растянулся самым жалким образом, а Гари не смог выстрелить, поскольку был занят — корчился от смеха и попутно поднимал меня на ноги, помогал доковылять до второго сапога и натянуть его. (Даже собака переживала и обслюнявила мне все лицо, — животным вообще свойственна жалость, а также жуткая вонь из пасти.)

Потом шел вдоль реки, со стороны лугов, добрый час (и тут колючая проволока едва не лишила меня мужской гордости). Первый выстрел — мимо, кролик юркнул в изгородь, для второго патрона не хватало видимости. С дичью как-то не заладилось: время шло к одиннадцати, а мы так и ходили с пустыми руками. Гари объявил передых (думаю, из жалости ко мне, я еле волочил ноги и, как бы ни был прекрасен мой свитер цвета хаки с погонами на плечах, дрожал от холода и весь вымазался в земле). Поваленное дерево вместо скамьи, термос, две пластиковые чашки и палка колбасы. Перед нами зеленый дол уходил вверх к равнине, зимнее солнце, оранжевое и далекое, ложилось на влажные травы; я смотрел на ружье, которое Гари на всякий случай разрядил, на пса, усевшегося рядом в надежде на подачку (видимо, у них такой ритуал), и вдруг мне вспомнились индейцы, команчи, шайены: прекрасный день для смерти, как говорят в тех краях. Гари налил мне чашку дымящегося кофе, потом отрезал ломтики колбасы. Посидели минут двадцать. Сделал несколько снимков. Потом пошли дальше.

Если честно, вторая часть утренней программы показалась мне затянутой. (На момент стойки собаки и победного выстрела Гари я отстал от них на полсотню метров и как раз снимал свитер, поэтому ничего не видел, а только слышал детонацию. Мы же все время топали, а на мне три слоя одежды — я сначала мерз, потом стал спекаться.) Гари подстрел ил самку фазана. Когда я подошел, спаниель ее как раз притащил. Гари похвалил его и в награду чем-то угостил. Трофей (добыча?) напоминает ку рицу и, кстати, называется курочкой, но перышки коричневые с черными прожилками. Тах что я издали приложил руку к гибели этой зверушки с длинной, безвольно повисшей шейкой. Я не чувствовал ни радости, ни отвращения — ничего. Наверное, мы более чувствительны к смерти млекопитающих, чем к смерти птиц. Или я пообвыкся. Гари был доволен. В конце концов, все в норме: мы на охоте, цель — убить, подумал я. Иначе что толку ходить с собакой и ружьем? Кстати о ружье; чуть дальше, когда я уже не надеялся дойти живым до машины, Гари спросил меня, не хочу ли я разок стрельнуть. Я обрадовался как мальчишка и с ходу согласился. Гари выбрал огневую позицию: небольшой уклон к лугу, чтобы видеть траекторию дроби, и в качестве мишени ржавую жестяную банку (надетую на кол, чтобы тот не сгнил). Гари подозвал собаку и сказал ей: «К ноге!» — на всякий пожарный случай; потом показал мне, как прицеливаться. Ружье оказалось тяжелым, целиться было довольно сложно. Гари посоветовал расслабиться — не получилось. Я стиснул зубы и весь съежился, как коммунар перед расстрельной командой версальцев. (Почему «версальцев»? Ружье-то держал я.) Я сделал все, как сказал Гари, — с точностью до наоборот:

закрыл глаза и выстрелил. Громкий шум (ухо немного заложило), едкий запах, небольшая отдача приклада, но я так зажался, что ружье едва дернулось.

Я тут же подумал: блин, забыл сфотографироваться для Лары; поэтому мы начали все по новой, Гари за главного оператора, я — в роли Тартарена. Пес вертелся рядом и тявкал — решил, видимо, что мы стреляем по каким-то невидимым зверям, не имеющим запаха. На втором заряде я нервничал чуть меньше, но все же закрыл глаза, что прекрасно видно на фото, хотя кадр вышел удачный: глаз у меня прищурен, морда азартная, на виске морщинки; из ствола вылетает желтая вспышка.

Потом еще примерно два часа топали до машины — и по домам, голодные, но счастливые, усталые, но довольные.

— В следующий раз пойдем в лес — будешь загонщиком по крупной дичи, — сказал мне Гари.

Прямо не терпится.

После обеда (кровяная колбаса с пюре у Матильды и Гари, — нет, не быть мне веганом) под рассказы о подвигах присутствующих охотников на кур (чувствую, история сапога, увязшего в грязи, обойдет всю деревню) около трех часов дня я послал Люси эсэмэску с вопросом, не будет ли у нее времени со мной встретиться; она ответила, что надо собрать капусту и порей для воскресного утреннего рынка, и предложила ее сопровождать. Тут, надо признаться, я засомневался: сколько можно месить грязь, с собакой или без нее, но диссертация не ждет, так что придется тебе, Давид, расплачиваться натурой. Я надел кроссовки «Найк» (Nike™) — с сапогами покончено! — оседлал Попрыгунчика и помчался в сторону болот до местечка Мопа, где находится земля Люси (или, вернее, ее бывшего, если я правильно понял), на границе департамента Де-Севр и Вандеи. (Не забыть спросить у нее, есть ли какие-то различия в плане почвы, законов, дотаций и т. д.) Через двадцать минут езды на мопеде я уже постигал науку срезания капустных кочанов и выдергивания порея — и правда очень симпатичное дело. Оказаться на большом поле, укрытом от ветра живой изгородью, на свежей черной земле с редкими оранжевыми точками забытой морковки, с убегающей вдаль плотной зеленью капусты (Brassica oleracea capitata), по локоть в порее — что за счастье! Как будто попал в волшебную страну. Розетки салата мирно зимуют под полотнами ткани, защищенные от мороза. Кудрявятся жирненькие грюнколи. Роскошными букетами разворачивается белый, желтый и красный мангольд. Но вообще-то отпахали два часа; я выдернул, не знаю, стволов сорок порея и срезал два десятка капустных кочанов. У Люси фигура настоящей спортсменки. Она подарила мне целый ящик овощей, я не посмел сказать, что не знаю, что с ними делать (с ума сойти, без пяти минут эксперт в деревенских делах, а суп сварить не умею, чему нас учат в докторантуре? Есть ли у Бурдье главы про суп? А у Жан-Пьера Легоффа? Может, и есть. Зато у Гюго супов — пруд пруди. И похлебок. Вот с кого надо брать пример. Сварю-ка я похлебку. И напишу Кальве, вдруг у него есть собственный рецепт варева). Нельзя же просто взять овощи и выбросить. Можно отдать Матильде.

Или пойти на сайт «Сам себе повар», а потом оторвать задницу от стула и сготовить этот гребаный суп.

«Девяносто третий год» в одном месте предлагает вот такой рецепт: «Суп делается из воды, масла, хлеба и соли, ломтика сала и куска бараньего мяса».