Ежегодный пир Погребального братства

РЕЧЬ БИТТЕЗЕЕРА, ИЛИ ВВЕДЕНИЕ ЭКОЛОГИИ В ЮДОЛЬ ПЕЧАЛИ

Слово взял церемониймейстер Биттезеер; как явствует из его имени, он был родом из провинции Артуа, из Сенгенан-Веппа, загадочной деревни, жителей которой считают (видимо, облыжно) поедателями кошек.

— Погребальный люд! Собратья! Прежде чем снова настанет час развлеченья и сказания о любви усладят нам ушные раковины, прежде чем вино запечатает их надежней пчелиного воска, прежде чем заполонит нас удовольствие пьянства и радость забвения, я должен еще раз вернуться к скорбному нашему ремеслу. Нет смерти, что прошла бы мимо нас! На наших плечах лежит груз человечества!

Погребальный люд, польщенный таким зачином, поворотился к оратору; Сухопень же стал гадать, что за новую предосудительную инициативу предложит Биттезеер, и загодя ее опасался, ибо знал, что стороннику прогресса неведомы пределы разумного.

— Собратья! В воздухе веет переменами. Вы сами видите — во всем мире горят деревья, вымирают животные, на планете потепление, земля отравлена, небо затянуто черным дымом — недолго осталось нам ждать Великого истребления! Вскорости не станет и могильщиков, и некому будет хоронить мертвых… Где был гаудеамус, останется гумус!

(Тут пир содрогнулся ропотом яростного испуга. Что такое? Все помрут? А кто похоронит похоронщиков? Кто станет могильщиком могильщику? И тело последнего человека, брошенное воронью, осквернит собой землю?)

— Пока же этого не случилось, друзья и собратья, что нам делать? Как можем мы, исходя из скорбного нашего ремесла, помочь планете? Положа руку на сердце? Прежде всего отказаться от продуктов на базе формалина. Как это? Уже предвижу возражения, крики и даже головомойку. А ведь это не лишено смысла, братья мои!

Посмертные инъекции! Как они загрязняют окружающую среду! Формальдегид вреден, это мерзкий яд! Он течет по венам… Но в мире все течет… Гробы — не исключение… Зачем же бальзамировать? Что толку в этой косметической химии? Сомнительные уколы, наследие ушедших времен! Жуткий посмертный макияж! Откачивание крови, закачивание в тело формалина, пять литров яда, которые рано или поздно окажутся в почве! Дорогу сухому льду! Даешь погребение быстрое и чистое! Гробовую древесину достойную и без лака: дуб, ель! Формалин — пособник лейкемии!

Могильщики переглянулись. Раздавалось лишь редкое бульканье, хлопки пробок и хруст челюстей: все онемели. Ждали, что разразится собравшаяся гроза. Что восстанут бальзамировщики. Но заговорил хозяин собрания, Марсьяль Пувро:

— Что? ай да Биттезеер, взял и зарезал без ножа! ну фанфарон, ну соглашатель, — в жилах у тебя не кровь, а сок от репки! Вот кому давно пора принять формалину! Полную чашку выпить фаянсовую! Чтобы прочистить мозги! Ты хоть понимаешь, какой это будет убыток? Ты понимаешь, что формалин — это наша денежка? Что обработка покойника — хлеб наш насущный? Останутся у нас в счетах четыре еловых доски — и все, конец! Забудь тогда про телятину, говядину, свинину! Забудь про большие сиськи и толстые булки!

— Марсьяль Пувро, наш радушный хозяин в этом году, — встрял Сухопень, еще раз представляя оппонента Биттезеера тем, кто мог и запамятовать, кто он такой, после случившихся в первой части пира гендерных прений.

— Ах, Пувро, Пувро, ты заблуждаешься! Бродишь в потемках! — возобновил Биттезеер. — Ты ведь знаешь, что Евросоюз уже запретил формалин? Из соображений охраны почв? Нам разрешили в виде исключения, но пригрозили исключением?

— Вот сейчас-то и надо, чертова печенка, общипывать клиента, кромсать и обкалывать покойника! Потом будет поздно! Манна иссякнет! Сегодня, скажу я вам, надо не быть формалистом — и накачивать формалином!

— Пувро, господи, да как тебе объяснить-то. Говорят же тебе, это все — яд! Хочешь свежего мясца, выпечки, деньжат — ясное дело, кто не хочет! Пувро, надо придумать экологичные похороны. Вот где золотое дно! Наше братство должно получить зеленый сертификат! Надо шагать в ногу со временем! Служить на благо планете! «Ради милой Земли чисто-быстро хорони».

— На благо планеты, Биттезеер, на благо планеты? Ха-ха-ха, да ты, может, еще косички заплетешь?! Наденешь детский комбинезончик?! Заговоришь по-шведски?! Нечего нас учить! Экологическая истерика не пройдет!

Тут поднял руку могильщик откуда-то с юга; Биттезеер был настолько ошеломлен словами Пувро, что охотно дал ему слово. Выступавшего звали Вандебу. Вандебу был беарнец; и говорил с раскатистым «р», словно то журчал по камушкам стремительный пиренейский ручей. Вот вот, кажется, плеснет хвостом форелина.

— Церемониймейстер Биттеэеер, собрат Пувро, хочу опровергнуть вас обоих: формальдегиды уже запрещены как при кремации, так и при захоронении. Это факт, так что забудьте про консервацион-ную обработку. Фьють — нет ее больше. Может, еще вернуться к природному битуму, бальзамировать и укутывать в льняные полосочки, как в Египте? Да ведь, черт побери, покойничек и на холодильном столе долежит свеженьким, сколько надо! Теперь и проветривать помещение не надо, не надо открывать все окна и вынимать из тела кишки да потом выкидывать внутренности на соседскую помойку… Видел я, как ребята бросают людскую требуху собакам, не приведи господь! А другие, случается, пускают ее на зельц!

Только со всякими биоштуковинами тоже надо держать ухо востро: экологичное кладбище — это кладбище зеленое, и никакого вам мрамора и дорогих гробов! Будете тыкать в землю малюсенькие такие деревянные таблички — и много вы с них заработаете? Слезы. Слезы!

— Ты прав, Вандебу, — снова вступил Биттезе-ер, — природное кладбище — суровое место для могильщика, вся прибыль — в минус. Прощай, мрамор, позолота, памятники, обелиски, барельефы, склепы… Прощайте, ангелочки и позолоченые ручки гроба, прощай, пурпурная обивка из переливчатого муслина. Прощайте, посмертные радости! Здравствуй, суровый аскетизм — путевка в вечную жизнь! Прощай, цветочная лавка, никаких венков.

Зато можно отыграться на земляных работах! Дерите с клиента за высадку деревьев, общее озеленение, весеннюю обрезку: словом, пора нам стать садовниками!

— И что, не посыпать дорожки щебенкой и не лить гербициды? — шепотом изумился кладбищенский сторож, явно знавший свое дело. — Ведь нашим подопечным рак уже не грозит.

— Да будет земля им пухом — но пухом натуральным! — хихикнул Пувро.

— Хихикай сколько хочешь, Пувро, а будущее все равно наступит, — ополоснул глотку Биттезеер, доказывая, что при наличии опыта можно говорить и пить одновременно.

— Да это будущее у нас уже наступило, — сказал севрский гробовщик. — У нас в округе уже открыли первое биокладбище, Ниорский природный кладбищенский парк Суше. Такая зелень, аж в глазах рябит. Могилы разделены деревянным брусом. Никаких надгробий, так — кусок белого известняка с именем, и все. И куда ни глянь — трава, цветы, кусты. Все растет как на дрожжах! Гробы-то некрашеные, что внутри них — тоже отлично разлагается, того и гляди грибы пойдут!

— Пермакультура на субстрате из мертвецов! Дадим покойнику вторую жизнь! За ними — будущее! Пусть дружнее всходят!

Могильщики встретили захватывающий поединок дружными аплодисментами; Марсьяль Пувро с досады бурчал соседу на ухо какие-то непристойности — он чувствовал, что партия экологов одерживает победу. Он схватил стоявший перед ним кувшин с туренским гаме и наполнил себе бокал чуть не с верхом; затем осторожно подвел усы к краю, как тигр наизготове ползет на брюхе по бамбуковой роще к источнику, терпеливо и опасливо, секунду понюхал нектар, прежде чем погрузить в него верхнюю губу и отпить, хлюпая и наслаждась, первый сантиметр жидкости, и, устранив всякую опасность расплескать, схватил бокал за ножку (за ногу бери, за ногу! А то согреется! Это ж тебе не коньяк, разрази меня гром! — выкрикивал он каждый раз, как заставал кого-то за нарушением золотого правила, и выкрикнул бы эту фразу и в Елисейском дворце или в Букингемском, вздумай английская королева или наш президент хлестать вино пузатыми бокалами) и вылил его содержимое в широко открытый рот, одновременно откидывая назад запястье и лоб, а потом возвращая голову и плечи к строгой прямоте, и сглатывая, и выдыхая бесконечное «уф!» сытого удовлетворения, и с жадностью поглядывая на запеченные устрицы по рецепту Александра Дюма, которыми уже обносили столы; осторожно, горячие! — говорил снабженный перчатками официант, накладывая беленькие плошечки с запеченными в сыре устрицами — любому, кто пожелает. Пувро, хозяин пира, устроил истинное обжорство; он знал, что до первых мясных блюд непременно надо подать еще три-четыре закуски и супы. Ему очень хотелось устрицу с пармезаном, шампанским и запеченным сыром, но прежде следовало ополоснуть рот; поэтому он вооружился стаканом для воды и наполнил его шененским вином из Уарона по той же методике, что ранее была описана для красного, и осушил его точно так же, разве что булькал вином в горле гораздо звучнее, дабы смыть с нёба всякий след танинов. Он сделал знак человеку, несшему моллюсков; их печеная плоть красиво отливала перламутром; ракушки прибыли из эгильонской бухты в нескольких лье от аббатства Майлезе, где они вольно плодились тысячами на забытых деревянных сваях и устричных подложках.

Старинная трапезная аббатства чавкала челюстями девяноста девяти гостей, и беседы, более или менее приватные, возникали вдали от главных солистов Братства — церемониймейстеров, магистров и великих магистров, — те быстро начинали цапаться по поводу разных инициатив и предосудительных новаций; к счастью, этот год не предусматривал выборов и переназначений, то был пир середины электорального цикла, пир общий, а не одна из тех бурных встреч, где гости под конец швыряли кофейные эклеры, аки молнии — Зевс-громовержец, и обращали в пух и прах пирожные шу со взбитыми сливками.

Биттезеер, конечно, смаковал победу на экологическом фронте, но еще больше — лангустов, которых он очищал от панциря и макал в майонез, приправленный лимончиком и — хорошего мало не бывает — еще толикой оливкового масла, отчего соус искрил зеленью, как отмель при низкой воде. Марсьяль Пувро мог показаться чуть неотесанным и в идейном плане слегка отсталым, но хозяин он был отменный. Биттезеер вспоминал один во всех смыслах провальный пир, проходивший несколько лет тому назад в шикарном отеле в Виши, где они все чуть не околели от холода и голода, где вино было просто отвратное, а заявленный взнос дико накручен: хозяин, видимо, решил наживиться на коллегах, как привык наживаться на покойниках; итак, размышлял Биттезеер, надо бы вспомнить, что он уже принял внутрь бутербродик с рийетом из вувре; ломтик утиного паштета; мисочку соленых огурцов для сопровождения вышеуказанного; одно фаршированное яйцо «мимоза», то бишь две половинки; две профитрольки с козьим сыром, размером чуть больше обезьяньей мошонки; шесть лапок, то бишь трех лягушек; шесть или восемь больших улиток; буше по-королевски с телячьим зобом; тарелку консоме с гренками и фуа-гра; яйца пашот с красным соусом мерет и шкварками; хрустящую раковую запеканку; шесть (за количество он не ручался) устриц в гратене; восемь, — пардон, еще штучку, — девять лангустинов с майонезом; в честь праздника — три стаканчика белого с кассисом (белое вино — пикантный сомюр); бокал отменного красного шинона; столько же густо-желтого уаронского шенена; радовало то, что он еще только осваивал закуски; и хотя понятно было, что этот Пувро внакладе не останется, нынешний пир обещал встать в ряд с лучшими и самыми примечательными собраниями последних лет — с тем, что организовал Сухо-пень в одном вогезском шале, — изумительно вкусным, долгим и выстроенным по нарастающей, но все же жирноватым застольем, и в этот момент Биттезеер, чьим любимым блюдом было приготовленное женой мясо, тушенное в пиве «Артуа», увидел, как официант выносит блюдо жаренных в панировке настоящих крабовых клешней и пряный соус самого аппетитного вида, — эта волна, идущая с моря, прилив и отлив, оставляющий дары на песке (сначала устриц, потом лангустинов, потом крабов), наводила на мысль, что не за горами и рыба, и ему не терпелось узнать (о чувстве голода не могло быть и речи, о нем забыли уже три-четыре закуски назад), какие еще сюрпризы готовит нынешний пир.