Я назвал его галстуком

61

Это было бездонное время. Я считаю, что мы и правда летали. По территории храма, которая была для нас небом. Мы собирали цветы и возлагали их к неизвестным могилам. Ловили цикад. Бабочек. Стрекоз. Отпускали их на свободу, как только поймаем. Сами были свободными. В жару поливали друг другу руки и ноги водой из ведра. Нас кусали комары. Мы гонялись за храмовой кошкой. Слушали заунывное пение монаха. Он сидел там черным холмом. Иногда поворачивался к нам.

«Дети Будды, — говорил он. И бросал каждому из нас по карамельке. — Такое же сладкое на вкус просветление».

Дома я редко упоминал Юкико. Когда родители спрашивали о ней, я чувствовал, что это было вызвано не интересом, а неким беспокойством. «Нужно же понимать, — говорила мама, — с кем ты водишься». Или: «Наше окружение формирует нашу личность».

После этих лозунгов она отпускала меня, и я на ходу чувствовал себя так, словно меня грубо облапали. То ли из-за маминого тона, то ли из-за того, как она кривила губы, когда речь заходила о Миядзима, я догадывался, что рассказывать слишком много опасно. И поэтому я умалчивал, что на куртке Юкико не хватает двух пуговиц, и умалчивал, что мне это совершенно безразлично.

Но чувство неизвестной угрозы оставалось. Маленькое жало в моей груди, оно впивалось все глубже, а даже самое маленькое, крошечное жало, если оно достаточно глубоко, раздирает рану. Оно ощущается инородным телом, которое постепенно ставит твое собственное тело на колени.