Титановый бардак

— Иосиф Виссарионович, товарищи, тут Николай Нилович озвучил действительно очень серьезную проблему, касающуюся, причем непосредственно касающуюся, обороноспособности страны. Отдельные командиры — не будем называть фамилии, поскольку тогда я неделю их зачитывать буду — сплошь и рядом не подчиняются военным медиками и даже позволяют неуважительно с ними обращаться. Это я так вежливо хамство красных командиров называю, исключительно чтобы без матерщины обойтись. В результате врачи, подвергнутые оскорблениям и унижениям, оказываются не в состоянии спокойно заниматься своим делом по излечению раненых бойцов, что приводит — реально приводит — к дополнительным санитарным потерям и снижает моральное состояние бойцов.

— И что вы предлагаете? Направить в госпитали специальных надзирателей? — Сталин был явно недоволен, что совещание Ставки отвлеклось на какую-то мелкую проблему.

— Нет. Я считаю, что необходимо присвоить всем военным медикам персональные звания, причем старшинство званий врачей установить такое же, как и для командиров НКГБ. Этого будет достаточно для того, чтобы немедленно и навсегда прекратить творящийся в госпиталях бардак.

— Я думаю, что поднятая Гюльчатай Халматовной проблема действительно важна, — высказал свое мнение Шапошников, — и решение она предлагает достаточно простое, к тому же действенное. Я-то вот подчиняюсь равному мне по званию врачу, но формально подчиняюсь лишь по вашей просьбе, — он повернулся к Сталину, — а другие могут и взбрыкнуть. А если принять предложение товарища Суховой, то ей — как и Николаю Ниловичу без сомнений — звание нужно присвоить не иначе как генерал-полковников.

— Кто-то имеет другое мнение? — слегка улыбнувшись, обратился Сталин к остальным сидящим за столом. — Другого мнения нет, значит, сегодня же принимаем постановление в соответствии с предложением Гюльчатай Халматовны. Исключительно чтобы товарищ Шапошников более не переживал, что он подчиняется младшей по званию, — тут уже Иосиф Виссарионович улыбку скрывать не стал. — У вас все? — он повернулся к Гуле.

— Всё, товарищ Сталин. Мы можем идти?

— А если генерал-полковник, то как нам быть с маршалами? — недоуменно поинтересовался Бурденко.

— Идемте, Николай Нилович, не будем мешать людям заниматься секретными делами. А звания НКГБ на две позиции выше армейских, так что маршалы вам первые честь отдавать теперь обязаны, — и после этих слов Гули в кабинете все присутствующие, включая Сталина, откровенно заржали.

— Вот ведь неугомонная женщина, — заметил, после того как за Гулей и Бурденко закрылась дверь, Василевский.

— Неугомонная, и благодаря ей у нас санитарные потери составляют менее десяти процентов, а умирает в госпиталях вообще около трех процентов, — заметил Шапошникгов.

— Это так, мы все ей должны в ножки кланяться, — продолжил высказывание Сталин, — и первыми ей честь отдавать будет уже нашим делом чести. Мне Рокоссовский, кажется, говорил, что на Белорусском фронте солдаты убеждены: если операцию делает Сухова, то раненый наверняка выживет, а она до десяти операций в день делает в Минском госпитале. Уже почти тысячу бойцов спасла, которых мы на смерть посылали…

— Я уточнил, — сказал Поскребышев, — она даже сегодня в Коммунистическом госпитале шесть операций провела, причем четыре на раненых, которых сам Николай Нилович считал безнадежными…

— Представить ее к званию Героя социалистического труда? — предложил Василевский. — а то такой заслуженный врач, а всего один орден Красного знамени…

— Кто готов представить? — спросил Сталин.

— Я и представление напишу.

— Пишите, меня тоже представителем укажите. Думаю, Президиум Верховного Совета представление утвердит. И будет у нас первый дваджы Герой Социалистического труда, — усмехнулся Иосиф Виссарионович, а затем, глядя на ошарашенную физиономию Василевского, уточнил: — Гюльчатай Халматовна почему-то только орден Красного Знамени и носит всегда, хотя у нее уже пять орденов и Звезда Героя соцтруда. Вы правы: врач она действительно заслуженный… а теперь вернемся к вопросам нашего наступления…

Федор Иванович новое назначение получил совершенно неожиданно. Получил приказ Верховного передать дела заместителю и через час вылететь в Москву за этим самым «новым назначением», причем для него даже специальный самолет прислали. Единственное, что его несколько смутило, так это то, что экипаж самолета был полностью женским — но оно и понятно: война, все мужики на фронте.

Вот только оказалось, что и самолет, и экипаж теперь числились за Южным фронтом, командовать которым его и поставили. Причем Василевский, передавший ему приказ о назначении, сообщил, что таких самолетов у него будет три: экипажам же отдыхать иногда нужно, а у командующего фронтом готовый к вылету самолет должен быть круглосуточно. Шапошников же еще сказал, что кроме женщин-летчиц к нему «прикрепляются» и женщины-врачи, причем сразу две бригады по три врача и по четыре медицинских сестры. Которых слушаться требуется беспрекословно.

Ну, с врачами тоже было понятно: Федор Иванович слышал, что «персональных врачей» всем командующим фронтов назначали, чтобы плохое самочувствие не мешало хорошо выполнять работу. А работы было не просто много: фронт «встал» на подготовленной линии обороны, причем сама эта линия генерал-майора изрядно смущала. Первое время смущала: за Южным Бугом были выстроены два плацдарма, причем если плацдарм возле железнодорожного моста был в принципе понятен, то плацдарм напротив Николаева, связанный с «большой землей» отвратительным наплавным мостом, с трудом способным выдержать грузовик, казался заранее обреченным на потерю.

Еще в первый же день пребывания в штабе фронта его очень смутила рота, состоящая из молодых женщин, причем вооруженных «мосинками» — в то время как все бойцы фронта уже перешли на новенькие карабины, а часть получила не те, которые почему-то называли «школьными», а самозарядные карабины Симонова. Но его начаштаба — полковник, выпускник Слащевского института — пояснил:

— Это, Федор Иванович, не просто девушки, а бойцы специальной легкой снайперской роты. У каждой из них уже минимум десять врагов на счету…

— Легкой — это потому что девушки?

— Легкой — это потому что у них винтовки легкие. У нас на фронте еще две тяжелых снайперских роты, там, конечно, только парни воюют — и вот у парней этих винтовки куда как помощнее и потяжелее, конечно. Ребята стреляют с дистанций больше километра, до полутора часто — и вот они в рядах фашистов настоящую панику наводят. Не видно же врагам, откуда эти парни стреляют — а стреляют они весьма результативно.

— Хорошо, а теперь давайте обсудим… давайте, вы мне расскажете, зачем эти странные плацдармы устроены и как мы их должны теперь оборонять в условиях, когда с коммуникациями…

— Я понял ваш вопрос. Смотрите, тут через Буг у нас проложено шесть мостов…

— Какие шесть? Я увидел только один здесь и железнодорожный там.

— Это хорошо, что вы не увидели больше. Значит, и враг их не увидит. Четыре моста у нас напротив Николаева, переправа по ним ведется исключительно по ночам. А не видно их потому что мосты эти притоплены на полметра. По ним и автомобили, и танки даже свободно проходят, а нужно будет — и бойцы вброд перейдут. Еще обустроено по десятку причалов подобных же на каждом берегу, это здесь, в Николаеве, и для перевозки любых грузов у нас сосредоточено до полутора сотен небольших самоходных плашкоутов… тоже перевозки идут в темное время суток.

— Так, со снабжением плацдармов теперь мне понятнее стало… а зачем они? Оборону по берегу реки налаживать ведь проще?

— Конечно проще. Но Николаевский плацдарм нужен, чтобы враг с противоположного берега не мог город артиллерией накрыть, а плацдарм у моста прикрывает единственный на сотни километров реки железнодорожный мост через Буг. Очевидные причины, в том числе и для румын — и румыны стараются эти плацдармы сбить. А так как с боеприпасами у нас вообще никаких ограничений нет, то теряют они в попытках захвата плацдармов свыше тысячи солдат в сутки, а так же огромное количество техники и артиллерии. И немцам, которые их начали сейчас в этом поддерживать живой силой и техникой, тоже достается…

— То есть все же в Генштабе поняли преимущества активной обороны… Тогда мне одно непонятно: вы, Варфоломей Георгиевич, с задачами и сами прекрасно справляетесь. Или в Генштабе постеснялись полковника командующим фронтом поставить? Звания для вас пожалели?

— С обороной я, пожалуй, и сам бы справился. Но полковника мне присвоили три недели назад и крупными войсковыми соединениями я еще не командовал, так что опыта у меня не хватает для планирования наступления. А вы, как мне сказали, командующий опытный, наступление проведете качественно.

— Наступление… а какие нам для этого наступления дополнительные силы дадут, вы уже знаете?

— Да. Еще три мотопехотных полка.

— А еще что?

— А всё.

— И с таким ограниченным составом кто-то планирует наступление?

— Вы планируете. Мы планируем. Мы должны учитывать, то есть должны считать, что у врагов разведка поставлена на отлично. Если в этом мы ошибемся, нам же лучше, но предполагать мы обязаны худшее. Враг знает, что у нас на триста пятьдесят километров фронта двести тысяч бойцов, чуть больше. И так же знает, как и мы, что против нас стоят триста тысяч румын, сто сорок тысяч немцев и около семидесяти тысяч прочих солдат, включая и наших предателей. Поэтому он нашего наступления вообще не ожидает.

— И правильно делает, ведь при таком преимуществе в численности…

— Зато враг не знает, что снабжением нашей армии здесь занимается более трехсот тысяч гражданских. И что мы в результате в состоянии ежедневно выпускать по ним до семидесяти тысяч снарядов, а наши самолеты — хотя их и не очень много — могут им на головы сбрасывать по тысяче тонн бомб. Так что шансы противника ошеломить и даже разгромить у нас высокие. А чтобы шансы превратить в настоящую победу, вы обстановку и реальные наши возможности сейчас посмотрите на местности… да, мне пришел приказ, что вам разрешается проводить рекогносцировки исключительно на новом автомобиле, изготовленном специально для вас. То есть для всех командующих фронтами, включая вас, но использовать другие машины вам запрещено. Машину в Николаев пришлют завтра, а сегодня давайте ознакомимся с обстановкой по карте…