Время грозы

10. Среда, 22 октября 1986

— А вот интересно, Максим, — сказал Федор, — ты не боишься, что тебя этой молнией просто убьет? Без всякого, — он взглянул на шедшего рядом Николая, — свертывания пространства?

— Все может быть, — мрачно ответил Максим.

Федор хохотнул:

— Все в руце Божией?

— Я в бога не верю, — сказал Максим. — Но примерно так.

Они шли втроем той самой, засыпанной мелким гравием дорогой, по которой Максим три с лишним года назад выходил из Природного Парка, казавшегося ему лесом. Внезапно взбесившимся, но лесом.

Собственно, он до сих пор считал, что это — лес. Как-то не очень удавалось думать о нем, как об Императорском Природном Парке «Верхняя Мещора». Тем более в такую непогоду — как всегда, при разгуле стихии игрушечность, бросавшаяся Максиму в глаза, почти исчезала.

Они шли по лесу, одетые соответственно обстоятельствам: Николай и Федор — в непромокаемых плащах с капюшонами, удобных походных костюмах, невесомых, но тоже непромокаемых высоких ботинках. А Максим — в своем, в ритуальном. Ну, сверху тоже плащ, конечно, но это только до поляны.

Максим тащил с собой накрытую водонепроницаемой пленкой корзину, похожую на ту, что исчезла, в корзине лежали фляжка «Плиски», бутерброды, завернутые в газету — за неимением «Московского комсомольца» приходилось пользоваться «Новой жизнью», идиотским листком, издаваемым какой-то слабосильной молодежной организацией левого толка, — складной нож, складной же стакан, термос с растворимым кофе. Максим истово придерживался принципа максимально точного воспроизведения обстоятельств, хотя в глубине души уже не слишком в этот принцип верил. К тому же точность была не очень высокой: например, качество этого кофе никак не соответствовало качеству тех, если честно, помоев…

Но тем не менее… Потому что рисковать не хотелось.

Николай прихватил с собой несколько замысловатых приборов. Перед выходом он принялся было объяснять, что именно собирается измерять, но Максим слишком нервничал, чтобы вникать, а Федор сказал: «Уймись, Николаша, нам твои высокие материи, что свинье апельсины. Ты, главное, измеряй как следует». Николай сердито ответил, что поговорка эта — глупая, ибо свиньи жрут все, включая апельсины, однако унялся.

Федор же шел почти налегке, неся с собой лишь бинокль с функцией, как он объяснил, ночного зрения, да медпакет.

— В руце-то в руце, — сказал он, — а вот нам, ежели тебя вдруг… того, нам-то объяснения давать придется. Обвинят нас с Николашей в пособничестве самоубийству. Тот же Афанасий и обвинит. Не говоря о его начальстве.

— Отстань, Федя, — коротко ответил Максим.

Накануне вечером он созвонился с Румянцевым, в полдень они, все трое, встретились в лобби-баре гостиницы «Черный Кабан» — на этом месте встречи настоял Максим, — выпили по маленькой, перешли на ты, пожали друг другу руки, сели в арендованный Максимом внедорожник «Медведь» производства корпорации АМО и доехали до входа в Природный Парк. Дальше следовало идти пешком. И они шли.

— Здесь, — сказал Максим, сворачивая на тропинку.

— А то я не знаю, — проворчал Федор.

— Навыки разведчика неистребимы, — прокомментировал Николай.

Через четверть часа вышли на полянку, покрытую палой листвой.

— Если, — сказал Николай, — тебе удастся, то я, как почетный гражданин города Верхняя Мещора, предложу Управлению Парка назвать это место Поляной Горетовского и водрузить на дуб мемориальную доску.

— Здесь ушел в мир иной… — подхватил Федор. — А ты, Николаша, разве почетный гражданин?

— Пока нет, — ответил Николай. — Но буду. Ты что, сомневаешься?

— Заткнитесь, — скомандовал Максим. — И отойдите вон к тому краю. Не мешайте.

Он сосредоточился, стараясь прочувствовать силу дождя, и мощь порывов ветра, и наэлектризованность воздуха. Подойдя к дубу, Максим скинул плащ, поставил рядом корзину, снял с нее пленку, присел на корточки, извлек из корзины фляжку, сверток, термос, стакан.

Николай уже что-то мерил. Федор взял наизготовку бинокль.

Начала сгущаться тьма. Максим свинтил с фляжки колпачок, поднес ее к губам, сделал два мощных глотка (Федор поморщился), надкусил бутерброд. Вскочил на ноги. Уронил бутерброд. Быстро завинтил крышечку, сунул фляжку в задний карман, крикнул: «Фу!» и стремительно забрался на дерево.

Да, подумал Николай, ловко. Наупражнялся… Впрочем, подумал мельком, ибо измерения поглотили его.

Да, подумал Федор, неплохо. Еще немного потренировать — и годен в морскую пехоту.

Ветер и дождь резко усилились.

Максим немного посидел на ветке, потом покрутил головой, понюхал воздух, полез, хитро извернувшись, в задний карман.

Федор прильнул к биноклю. Николай поставил приборы в режим автоматической записи.

Небо раскололось со страшным грохотом.

На неизмеримо короткое мгновение Максима стало не видно — словно рябь прошла.

Затем он снова возник, уже падающим. Федор сделал три гигантских прыжка и бросился рыбкой, будто легендарный вратарь Яшин. И успел смягчить падение потерявшего сознание Максима.

…Они — Максим, Николай, Федор и Наталья — сидели в гостиной дома двадцать восемь, что по Южной Набережной, потягивая пятидесятилетний «Коктебель». Наталья держала Максима за руку и пыталась унять собственную дрожь.

— Поразительно, — нарушил молчание профессор. — Федюня, ты видел?

— Ха, — отозвался бармен.

— Тебе почти удалось, Максим, — сказал Румянцев. — Почти. Но я уверен: поляна, дуб, гадость, которую ты глотаешь, «фу» твое дурацкое, весь этот антураж ни при чем. Помнишь предложение номер два? Приглашаю тебя — с Натальей Васильевной, разумеется, если ей будет угодно, — в мою лабораторию. Не сразу, но когда я подготовлюсь. Нет, ей-богу, поразительно…

— Принимаю, — хрипло ответил Максим.

— Угодно, — тихо откликнулась Наталья.

Часть 2. База. 1989.