Время грозы

18. Четверг, 25 мая 1989

Расположились в гостиной Румянцева. Макмиллан коротко, без подробностей рассказал о визите к командованию базы — с подготовкой школы обещали в меру сил помочь — и перешел к вопросу о квантово-волновых, генно-информационных и еще бог знает каких кодах личности. Профессор что-то объяснял — Максим не вслушивался. Гадал только, понимает ли Судья хоть что-то. Ну, отдельные слова, наверное, да… А вот смысл? И если улавливает, то какой, интересно, процент?

Ишь, Федя-то! Реплики вставляет, как будто ориентируется во всем этом свободно. И общается с гостем — приветливость так и прет. Джек то, Джек сё… Перебор, подумал Максим.

Наташа сидела бледная, молчала.

— Чаю желаете? — прервался Румянцев.

— Мне кофе, — попросил Максим. — И Наташе тоже, да, Наташ?

— А я бы покрепче чего-нибудь, — хлопнул по подлокотнику Устинов. — А, Джек?

Судья улыбнулся одними губами и отрицательно покачал головой:

— Чай, если можно.

— Я сделаю, — торопливо сказала Наташа, поднимаясь из кресла. — Так тебе, Федя, чего?

— Ну, тогда тоже чаю, — разочарованно протянул Устинов. — Я ж не алкоголик все-таки — в одиночку пьянствовать…

Ну, думал Максим, потягивая кофе, и как же эта его «акция» происходить будет? Федор выглядел все более оживленным, Наташа — все более напряженной, Румянцев оставался невозмутимым, Максим старался вести себя естественно, а Макмиллан ничего не подозревал.

Вот он допил свой чай и задал профессору следующий вопрос. Румянцев пожевал губами и пустился в разъяснения. Говорил долго, подбирая слова взамен специальных зубодробительных терминов, возвращаясь к сказанному. Надо признать, подумал Максим, хорошо объясняет. Если бы я вдумывался, наверняка понял бы. Так и ничего удивительного: он ведь не просто ученый, у него и преподавания опыт какой…

Судья внезапно уронил голову на грудь.

— Все, — возбужденно воскликнул Федор. — Сработало! Как в аптеке! — почему-то в его голосе прозвучала нотка сожаления.

— Как ты это сделал? — поразился Румянцев.

— Неважно! — отмахнулся Устинов. — Помогайте, время дорого!

Он уже вытаскивал обмякшее тело из кресла.

— Быстрее! — прикрикнул подполковник. — Макс, за ноги берись, и в лабораторию его! Да не через коридор же, идиот! Николай, куда его, на трон?

— На трон, на трон, — проворчал профессор, после чего словно превратился в автомат по проведению измерений.

…Лихорадочное мельтешение таблиц и картинок на мониторе остановилось.

— Ну? — нервно спросил Устинов.

— Не мешай! — рявкнул Румянцев, напряженно вперившись в монитор. Через несколько минут расслабился, почесал подбородок и сказал. — Структура очень напоминает ту, что у Максима. Количественно несколько по-иному… почти все показатели ниже… а ZW-индекс совсем нулевой… и вот в этом блоке пусто… Но в целом весьма похоже…

— И кто был прав? — торжествующе произнес Устинов.

— Посмотрим, — тихо откликнулась Наташа. — Федор, когда он в сознание придет?

Устинов посмотрел на часы.

— От четырех до семи минут. В гостиную его вернуть, что ли? Нет, пусть так и сидит.

Макмиллан очнулся через пять с половиной минут.

— Здравствуйте, Джек, еще раз, — сердечно сказал Устинов. — Надо же, какие у вас на этот препарат реакции — ну чисто человеческие… Голова, наверно, кружится?

Судья поморщился:

— Да, немного… Что ж, можно было ожидать. Федор, вы ошибаетесь. Теперь спрашивайте.

— Позвольте, Джек, — вмешался Румянцев, — что же спрашивать? Мы вас обмерили, причем настолько полно, насколько позволяло время. В качестве хозяина этой лаборатории я приношу вам извинения, — тут Устинов фыркнул, — однако результаты измерений, знаете ли… Не говоря уж о видимом излучении… Так что, полагаю, мы спрашивать ни о чем не станем. Просто рассказывайте.

— Можно и так, — добавил Федор.

— Вы ошибаетесь, — помолчав, повторил Макмиллан. — Я не из чужого мира. Из этого. Максим — из чужого. Думаю, я прав. Я видел тот мир. Почти видел. Хотя не знаю, тот ли. Возможно, другой…

История Джека Макмиллана оказалась следующей. Звали его Джек Керуэлл, фамилия Макмиллан принадлежала роду матери. Жили Керуэллы в глуши, на Оркнейских островах, точнее — на Стромнессе. Это Шотландия, пояснил рассказчик.

Ничего особенного, жизнь как жизнь. Окончив школу, перебрался в Эдинбург. Учился в университете. Сначала математика. Не понравилось, перешел на психиатрию.

Потом случилось… О том, что случилось, Джек рассказывать не пожелал. Это личное, сказал он, к делу не относится. Максим только понял, что произошла некая трагедия, возможно, с девушкой Джека. И возможно, по его вине.

И вот, находясь под прессом пережитого, двадцатитрехлетний Джек сел на мотоцикл и поехал на север. Зачем — он не отдавал себе отчета. Просто поехал. С собой не взял ничего, кроме бутылки «Гленгойна». Знаете, спросил он слушателей? Знатоки особенно тридцатилетний ценят, а мне больше двенадцатилетний нравился. Бочковой крепости. Пятьдесят семь градусов.

Места пустынные. Холмы. Пасмурно. Слабый йодистый запах.

Остановился, забрался, неизвестно зачем, на вершину холма, сел прямо на землю. Глотнул прямо из бутылки. Потемнело.

— Туча нависла? — спросил Максим, не сводя глаз с Керуэлла-Макмиллана. — Черная такая, огромная?

Нет, ничего не нависло. И так все небо затянуто. Просто потемнело.

Потом справа засияло солнце. Он посмотрел было — едва не ослеп. Солнце прыгнуло вверх и влево, затем упало, почти вертикально, зависло в паре футов над землей — и покатилось к нему. К Джеку.

И взорвалось.

Нет, сознания он не потерял. То есть, возможно, потерял, но все отчетливо помнит.

Он оказался в тоннеле с молочно-белыми стенами. Летел по нему с огромной скоростью. Ориентиров не было, но он знал, что скорость огромная. Потом началось торможение. Джек понимал, что его протащило почти через весь тоннель. Уже виднелся выход: все тот же холм, только под сильнейшим ливнем. Но не долетел — полет прекратился, и его, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, поволокло обратно. И выбросило.

Думал, разобьется, но даже не ушибся.

И никакого ливня. Облачность сплошная, но ни капли. Дождь уже позже пошел. Впрочем, это значения не имеет.

А тогда Джек сел на свой мотоцикл и поехал обратно. На юг. Но не в Эдинбург, а в Лондон. Там нашел работу. Неважно какую. Зарегистрировался под фамилией материнского рода — Макмиллан.

Почему, зачем — объяснить невозможно.

Обнаружил, что светится. Стал избегать темных мест. Стал одеваться в черное, плотное, светонепроницаемое.

Видéния — явно из того мира, до которого не долетел. Голоса, даже крики. Несколько раз — люди. Лязг оружия. Пение.

Нигде не приживался. Много странствовал. Несколько лет в Непале, потом в Индии.

Потом — идея ухода. Не только для себя — для всех. Новая цивилизация, истинная свобода. Понимаете? Не останавливаться на том, что предыдущие поколения тебе оставили. Все время — вперед. Сами.

Трудные годы. Публичность. Богачи, бюрократы, фонды, банки, правительства, Лига, журналисты.

Добился.

Теперь — здесь. Но от прошлого избавления нет. И от тех видéний — тоже.

До примитивной модели параллельных пространств додумался самостоятельно. Время было — двадцать пять лет. Про Максима догадался тоже самостоятельно. Ни с одной душой догадками не делился.

Все.

Делайте, что хотите.

— И? — спросила Наташа, глядя на Устинова.

— Мне надо кое-что проверить, — тусклым голосом ответил тот. — Николай, необходим разговор впятером.

— Да будет тебе, Федюня, — устало проговорил Румянцев. — К чему теперь шифроваться? Запрошу связь с премьером, запрошу…

Он направился к выходу.

— Первым делом запись Ивану Михайловичу передать! — крикнул Устинов вслед. — Сами понимаете, — добавил он, обращаясь к остальным, наш… эээ… нашу беседу я записывал.

— Давайте-ка пока освободим гостя от этих украшений, — сухо сказал Максим, указывая на датчики, — вернемся в гостиную и, действительно, примем по капле… «Гленгойна» нет, извините уж, Джек, но «Коктебель» пятидесятилетней выдержки имеется.