Время грозы

30. Среда, 21 августа 1991

Вот и все. И не попрощались толком. Садясь в автомобиль Румянцева, Максим лишь кивнул коротко.

Внедорожник вырулил на набережную, свернул влево — через Центр поедут, машинально отметила про себя Наташа, — и скрылся из виду.

Через Центр — это значит, что четверть часа в запасе есть. А то и больше.

Она постояла минутку, потом вывела из гаража свой «Нагель» — пора бы поменять авто; все так или иначе закончится, тогда поменяю; Господи, о чем я? — вернулась в дом и стала одеваться. Серые кроссовки, серые походные брюки, ковбойка, серая ветровка.

Села в гостиной, зажгла сигариллу. Раньше курила совсем редко, а теперь вот — все больше и больше.

Затянулась, выдохнула дым, задумалась.

Накануне вернулись из Нижней Мещоры еще засветло. Максим ехал с профессором, Федор сел к Наташе. Напряженно молчал половину дороги, затем спохватился, потребовал пустить его за руль — ну да, она же ночь не спала, — и до самого дома развлекал рассказами о Первом Поселении.

Перед тем, как зарулить во двор, Устинов просигналил клаксоном — длинно и сразу же коротко. Притормозил, потом удовлетворенно кивнул.

— Агента отпустил, — объяснил он.

Посидели в гостиной, вяло поговорили. Условились встретиться здесь же завтра в одиннадцать часов утра.

Румянцев отправился в гостиницу, Устинов, наконец, — домой, к детям и недовольной жене.

Максим заговорил.

— Наташ… — нерешительно протянул он, не глядя на нее. — В общем… как бы это… короче, я спать пойду… Голова кружится… Ты прости, если что…

— Да я все понимаю, — грустно отозвалась Наташа. — Отдыхай, конечно… Бедный мой…

Она сделала шаг к Максиму, подняла было руку — просто, чтобы погладить по голове, словно ребенка, — но он отпрянул, как будто ожидал удара.

— Отойди! — крикнул Максим. — Понимает она! Да что ты понимаешь!

И устремился в свою спальню. Наташа увидела, что его пошатнуло раз, потом другой. Вот и захлопнулась дверь.

Сон не пришел — уже вторую ночь подряд. Странное состояние: устала, кажется, пальцем шевельнуть немыслимо, упади и забудься, но одновременно — лихорадочное, почти истерическое возбуждение, и нескончаемое, без возможности остановиться, перебирание своих, да и его тоже, и еще каких-то посторонних людей, — действий, слов, бестактностей, ошибок…

И все время дергает. Так бабушка, маясь бессонницей, говорила — дергает. Правильное слово, точное. Нет удобного положения, ноги как чужие, долго лежать — ну никак, садишься, подложив под спину подушки, — тоже сама не своя, встаешь, бесцельно ходишь по спальне, по дому, а усталость просто валит, и бредешь к себе, и ложишься, и все заново…

А мысли несутся, скачут, и, кажется, ты уже не ты, и ничего никогда не понять, и к себе не вернуться…

Под утро Максим все-таки робко постучался в ее спальню. Вошел, не дожидаясь ответа. Изможденный, угрюмый, по-прежнему избегающий Наташиного взгляда. И — полыхающий, едва не до боли в глазах.

Сел в дальнем углу, у туалетного столика. Спросил сипловато:

— Обижаешься?

— Что ты… — ответила она.

— Обижаешься, я вижу. Да и я бы обижался. И уж не как ты.

— Ты мужчина…

Он помолчал. Странно, но Наташа пришла в себя. Беспорядок в мыслях исчез, а утомление, хоть и осталось, но отодвинулось на периферию сознания.

— Правда, Максим. Я не обижаюсь. Я одного хочу — помочь тебе. А как — не знаю.

— Вот что, Наташ… Я завтра попробую уйти. Как сказал, так и сделаю. Уйду — значит уйду, нет — останусь навсегда. Хотел бы с тобой остаться. Ты… ты как к этому?.. Просто чтобы я знал…

— Господи… Ну, а как ты думаешь?

— Не знаю… — Максим совсем отвернулся. — После всего, что я тебе наговорил… и что наделал…

Наташа приподнялась на постели.

— Нет-нет! — испуганно воскликнул он, выставив вперед обе руки ладонями к ней. — Нет! Ты одно пойми: если мы сейчас… ну, это… в общем, я тогда уйти не сумею. А должен попытаться. Не решусь — уважать себя совсем перестану, и с тобой не останусь, я такой тебе не нужен, да и себе тоже.

— Господи, какой дурак… — проговорила Наташа.

— Какой есть… — буркнул Максим.

— Я же тебя…

— Молчи! — крикнул он. — Не говори ничего! Ты что, так и не можешь понять, что это для меня искушение? Соблазн? А я хочу, чтобы ты поняла! Ничего больше сейчас не хочу!

— Я понимаю, — тихо и печально сказала она. — Поверь, понимаю.

Максим сгорбился на стуле, обхватил голову руками.

— Болит? — сочувственно спросила Наташа. — Хочешь, прими таблетку. В нижнем ящичке, да ты знаешь…

— Кружится… Нет, ничего не надо…

Он помолчал, словно собираясь с силами, и опять заговорил:

— Наташ… Я вообще-то что сказать хотел… Мы завтра втроем поедем. Я, Румянцев и Федя. Тебя не возьмем, нечего тебе там делать. Мне силы нужны и решимость. А я и так две ночи, можно сказать, не спал. Не сон, забытье какое-то… Да и не хочу, чтобы ты все это видела. Паскудное дело… Короче, если бог, хоть я в него и не верю, меня отсюда не отпустит и если ты примешь, то с тобой останусь. Насовсем.

— Приму, — коротко ответила Наташа. — Богом клянусь. Я-то верю.

— Знаю, — сказал Максим. — Ну, значит, договорились. Договорились?

— Бедный мой… — повторила она.

Он вдруг подался вперед, взглянул на Наташу в упор. Потом снова отвел глаза, встал и вышел из спальни.

После этого Наташа, опустошенная разговором, все-таки задремала.

Встала, однако, разбитой.

Утро не радовало солнцем, но и грозу ничто не предвещало. Просто облачно. Может, все обойдется, понадеялась Наташа.

К одиннадцати явился Устинов, через четверть часа — Румянцев.

Молча посидели в гостиной.

Потом Максим заговорил:

— Значит, так. Наташа с нами не едет, мы договорились. Это первое. Второе: Наташ, у меня к тебе просьба. Накопления мои — там чуть больше четырех миллионов, невеликие деньги, но все же… они тебе завещаны. А я хочу изменить кое-что, только в завещание уже не внести, времени нет. В общем, треть — тебе, треть — Макмиллановской общине, треть — Малининой. Это Маман, если ты не знаешь. Почему ей — не спрашивай. Просто вот так. И за роман гонорары. Моих там, по совести, процентов десять… Хорошо, двадцать, и не спорь! Вот эти двадцать процентов — в той же пропорции. Третье: если я все-таки уйду, ты себя не хорони. Это я очень тебя прошу. Ты вон какая, а люди-то есть… Да хоть Федор…

— Прекрати! — рявкнул Устинов. — Что ты несешь!

— А ты на меня не ори, — миролюбиво парировал Максим. — Ну, вот вроде и все. Двинулись? Хотя нет, дайте-ка позвоню.

Он дотянулся до телефона, набрал номер.

— Анна Викторовна? Горетовский… Я тут уехать собираюсь… Да, возможно, далеко и надолго… В порядке я, ага… Вот хочу вам… ладно, ладно, тебе… спасибо за все, Маман. За доброту. Удачи тебе.

Он положил трубку, сильно потер лицо.

— Ну, двинулись?

— Подожди, — сказал Устинов. — Теперь я скажу. Если, как я надеюсь, ничего сегодня не случится… кстати, что-то непохоже, чтобы гроза была…

— Будет, — уверенно вставил Максим.

— Ну, пусть, — пожал плечами Федор. — Я же говорю: если… Так вот, если. Мы только что переговорили с Джеком. Пришлось посвятить его в наши дела. Судья Макмиллан, могу определенно сказать, официально приглашает тебя в общину. Насовсем. Наталью Васильевну, разумеется, тоже.

— Спасибо, — отозвалась Наташа.

Максим кивнул.

— Позвольте и мне тоже, — почему-то голос Румянцева прозвучал насмешливо. — Я уж сухо, рационально. Максим, если сегодня случится. Вот приборчик. — Он вытащил из кармана шарик размером с теннисный мяч. — Возьмешь его с собой. Это обратная связь. К сожалению, не доведенная до совершенства, может и не сработать. К сожалению, принципиально одноразовая. К сожалению, принципиально односторонняя, на то и обратная. Там нажмешь вот на эту кнопку. Если сработает, то мы сигнал примем. И я стану думать… будет что повертеть…

Устинов хмыкнул.

— Я на нее нажму, если попаду домой, — сказал Максим. — А если куда-нибудь еще, то — к черту.

— Ну и славно, — легко согласился профессор. — А о Наташе не беспокойся. Мы ее в обиду не дадим, верно, Федюня?

— Я и сама себя в обиду не дам, — откликнулась Наташа.

— Вот видишь, — обрадовался Румянцев. — Хорошо, теперь можем ехать.

— Постойте, — попросила Наташа. — Федя, я две ночи не спала, а лечь сейчас все равно не смогу — буду ждать вас. Втроем или вдвоем вернетесь, но дождусь. У тебя, ты говорил, какие-то особенные таблетки… Поделись?

Подполковник внимательно посмотрел на нее, усмехнулся, полез за пазуху, вынул пластинку с запаянными таблетками, подумал, выдавил одну, протянул Наташе, проворчал:

— Одной хватит. Усталость и сон как рукой снимет, а к вечеру — наоборот. Свалишься, как убитая, дай тебе Бог здоровья. Часов пятнадцать спать будешь.

— Посмотрим, — сказала она. — Ну, езжайте.

— Постойте, — произнес Максим. — Наташ, насчет похорон… Ну, ты помнишь. Никаких попов, да? Я что попов, что замполитов на дух не переношу. Хорошо? Вот и молодец.

И они уехали. А Наташа осталась.

Она посмотрела на часы. Что ж, двадцать минут прошло. Пора и ей.

Прислушалась к себе. Действительно, свежа и собранна.

Выехав из ворот, она свернула направо — через Центр ехать ни к чему — и погнала «Нагель» по Южной Набережной. Выбралась на маленькую верхнемещорскую рокаду, две минуты, левый поворот — и авто помчалось к Природному Парку по дороге, обсаженной липами.

Вот и площадка. От капота румянцевского внедорожника шел пар — мотор еще не остыл, а воздух так и набухал влагой.

Наташа поднырнула под шлагбаум и уверенно зашагала по просеке, присыпанной мелким гравием. Она хорошо знала этот путь, и заветную полянку Максима тоже знала…

Полчаса быстрой ходьбы — и сойти на ведущую вправо тропинку.

Сколько грибов… Это за грибами он пришел сюда восемь лет назад…

Начался дождик. Птицы примолкли.

На ближних подступах к поляне Наташа сбавила темп. Теперь она шла медленно и бесшумно.

Потом и вовсе — пригнулась и стала двигаться, как в рапидной съемке.

Пришла. Из-за этих кустов все — почти как на ладони.

Затаила дыхание.

Мужчины стояли под дубом и тихо разговаривали. О чем — не разобрать. Только однажды донесся громкий возглас Максима: «Да идите вы!» И дружный смех, сразу же, впрочем, оборвавшийся.

Румянцев обнял Максима, прижал к себе, потом резко отпрянул и занял место у своей аппаратуры: в центре поляны красовался раскладной столик с портативным вычислителем, рядом с ним — давешняя коробка на треноге.

Устинов ткнул Максима кулаком под ребра, получил в ответ. Обнялись неловко — мешали замысловатые громоздкие очки, болтавшиеся на шее у подполковника.

Подполковник встал рядом с аппаратурой, надел очки на лицо.

— Ну, — звучно сказал Максим, — за Наталью вы мне отвечаете! А с полицией уж как-нибудь без меня разберетесь… У вас же, у каждого, полномочия… Ох-хох-хох… Давненько не лазил…

Он ловко взобрался на дуб, устроился на толстой ветке, покачался на ней, замер.

Дождь усилился. Поднялся ветер, вокруг потемнело. Наташа различила ауру вокруг Максима.

Ветер утих было, но тут же возобновился пуще прежнего, перешел в серию сумасшедших порывов.