Времена не выбирают

Второе, что они поняли на стрельбище — это то, почему нужно стрелять именно залпом. Гладкоствол, однако. Пули были подкалиберными и летели куда Бог даст. Проблему решали методом больших чисел, авось процентов десять из выпущенных пулек во вражеский строй да попадёт. Но если рядовых фузилеров учили, сделав выстрел, неподвижно стоять и молиться, пока противник изволит произвести ответный залп, то шведские каролингеры, например, мишени из себя не изображали. Они немедленно вставляли багинеты в стволы разряженных фузей и бросались в штыковую атаку. Точно так же командир натаскивал теперь и «немезидовцев».

На импровизированных манёврах, которые гвардейский полковник Джон Чамберс ради интереса однажды устроил на стрельбище, четыре десятка «пятнистых» подобной атакой почти сразу взломали строй численно превосходящего условного противника. То есть сделали то же самое, что и шведы под Нарвой. Англичанин потом долго ругался на двух языках, называя «пластунов» варварами, а побитых ими новобранцев — безрукими увальнями. Но тактику штыкового боя, сходную со шведской, в гвардейских полках всё же ввёл.

Командир анонсировал ещё и изучение «ядерного оружия» — здешней артиллерии — но не успели гости из будущего как следует обсмеять самих себя в роли бомбардиров, как привезли сшитую для них парадную форму. Вот тут-то и начался цирк, знакомый в их времени, пожалуй, только начинающим реконструкторам. Пришлось пригласить знакомых офицеров из местных, чтобы проинструктировали на этот счёт, иначе сами они бы очень долго разбирались, как всё вот это на себя правильно надевать… Кстати, башмаки и сапоги, сработанные на одну колодку без различия на левые и правые, вызвали шквал негатива. Ещё и разнашивать, стирая ноги до волдырей. Если под сапоги можно тёплые носки поддевать, то что делать с башмаками, когда придёт лето? Нужно что-то срочно придумывать. Не оружием единым должна быть сильна армия.

…Пётр Алексеич вернулся в Москву двадцать второго декабря по местному календарю. К этому моменту по уговору ему должны были представить хотя бы один проект модернизации вооружения. Приготовили, ясное дело, больше одного.

3

— Корнет, вы — женщина?[1]

— Не смешно.

Если парни без особого оптимизма встретили перспективу носить здешнюю униформу как минимум на парадных построениях, то Кате преображенский мундир почему-то понравится сразу и без оговорок. Только уши мёрзли — треуголка с узким золотым сержантским галуном их не накрывала, а волосы ещё не успели отрасти до местных стандартов, торчали вихрами. Оставалось кутаться в епанчу и поднимать ворот повыше. Зато в этом прикиде её стойко принимали за молодого офицера из местных. Меньше недоверия или опасения, тоже плюс. Но свои вовсю острили, постоянно вспоминая то гусар-девицу Надежду Дурову, то кинематографический образ молодой Ларисы Голубкиной. Катя только отмахивалась: не до того.

Униформа фузилера Преображенского полка. Сержантская отличалась от неё только тонким галуном на шляпе и по краям обшлагов.

— Хорош троллить, — сказала она, вытирая подошвы сапог о тряпку у порога. — Завтра в таких же прикидах на плацу строевым шагом будете ходить, тогда уже я с вас поугораю. Где командир?

— Да с его формой неувязочка получилась — мастер-ломастер с размерчиком прошиб, — сказал неугомонный Вадим. — Приходится перешивать.

На богатырские плечи брата и впрямь нужно было заказывать мундиры по особой мерке. Собственно, так и сделали, но то ли портной попался косорукий, то ли решил сэкономить пару копеек на сукне и нитках, однако стоило Женьке надеть новенький кафтан с золотым офицерским позументом, как он треснул по швам. Сейчас командир, тихо матерясь, вооружился иголкой с ниткой и занимался скоростным шитьём за занавеской в дальнем углу «располаги», поближе к печке. Там же собрались офицеры, которые устроили последний прогон предложенным проектам. Катя отстегнула медный крючок под горлом, сбросила епанчу на лавку и подошла к ним поближе.

— Что решили? — спросила она.

— Пришлось кое-что забраковать, — ответил Орешкин, перебирая листы с чертежами. — Про унитарный патрон пока лучше забыть, тут ни гремучей ртути, ни пироксилина нет и в ближайшие лет десять точно не предвидится. Понадобится целлюлоза, сырьё для производства азотной кислоты, соединения ртути или она сама в виде металла. В общем, много чего, что далеко и дорого.

— Шимоза[2] не пойдёт? — поинтересовалась Катя.

— Пикринка токсичная, требует очень осторожного обращения при производстве. Сейчас таких технологий нет, — сказал Стас. — Обойдёмся без неё. А вот пушки системы Грибоваля или даже Вале[3] — самое оно. И станок для сверления ствола в сплошной болванке, вместо проливания и рассверливания канала с риском получить скрытый дефект. Так, ещё ружьё Фергюсона[4] — казнозарядное, винторез, до семи выстрелов в минуту. Если его допилить под примитивный «патрон» из бумаги и проковывать ствол на шаблоне из твёрдой стали, то вообще будет супер. Ещё — к пушкам даже сейчас можно будет делать вот такие унитарные заряды[5], только стволы после выстрела тщательнее чистить надо. Но для грибовалевских пушек идеально… В общем, здесь то, что года через два-три может пойти в серию или производиться хоть сегодня.

— Если завод в Туле поставят раньше, — уточнил Артём. — Не помню, в каком году это было.

— В тысяча семьсот двенадцатом, — ответила Катя. — Завода ещё нет, зато Никита Демидов уже есть.

— К нему, Артём, ты и поедешь, как самый большой спец по ружьям, — сказал командир, закрепляя последний стежок и обрывая нитку.

— Всю жизнь мечтал, — криво усмехнулся снайпер. — Ладно, понял: приказы не обсуждаются, а выполняются.

— Всё, — командир натянул на себя кое-как подшитый кафтан и водрузил треуголку на голову. — Я готов.

— Надо будет ещё предложить чертёж полевой кухни, — сказала Катя. — Дёшево, сердито и солдатам не нужно самим кашу варить у каждого костра… Ну, да, ну, да — кто о чём, а баба о кастрюлях и поварёшках, — не без иронии добавила она, заметив улыбочки товарищей по оружию. — Сами взвоете, когда в поход пойдём.

То, что теперь им ходить в походы Северной войны, не вызывало ни малейших сомнений. Так лучше расстараться, чтобы эти самые походы хоть немного облегчить.

Интермедия.

— Гриш, а Гриш?

— Чего тебе?

— А ведь вы не такие, как иные люди. Странные, но хорошие. Приютили, грамоте нас учите, теперь вот на довольствие зачислили, хотя и не положено… Гриша, ну скажи честно, откуда вы?

— Побожись, что никому ни единого словечка!..

— Пред Господом Богом клянусь, что буду молчать об услышанном. На том крест целую! — белобрысая девчонка перекрестилась, достала из-за ворота потемневший, с лёгкой зеленцой, простой медный крестик на шнурке, и действительно поцеловала его.

— Ну, смотри мне, если скажешь кому… Словом, Ксюш, мы из будущего. Из двадцать первого века от Рождества Христова. Я, например, родился в две тысячи десятом году.

Несколько секунд девочка стояла, не шевелясь — пыталась осмыслить услышанное.

— Не знала б тебя, сказала бы, что врёшь… — прошептала она. — Так вот оно что. Вот почему вы — другие…

— И вы нам кажетесь другими, триста лет прошло… Может быть, ты моя прапрапрапрабабушка, кто знает. Странно, правда?

— Не странно, а здорово!.. А каково оно там, у вас? Расскажи! Ну, Гриша!

— Расскажу, конечно. Только не всё сразу, уговор?

— Уговор!..

4

Визит сразу четверых офицеров лейб-гвардии к государю — дело самое обычное. Но далеко не каждого гвардейца при этом в передней встречает царёв ближник. Алексашка сиял. В прямом смысле: дорогой камзол с широким золотым позументом, пуговицы и пряжки на башмаках с камушками, модный парик, перстни — словом, не человек, а ходячий прилавок ювелира и шелкоторговца. Впрочем, лучезарная улыбка тоже шла в комплекте: узнал сразу, несмотря на смену имиджа.

— Освоились, вижу, — сказал он. — Что пришли вовремя, то хорошо. Но обождать придётся: у государя князь-кесарь Фёдор Юрьевич.

— Ромодановский, — негромко пояснила товарищам Катя. — Это может быть и надолго.

— Да кто его знает, — Меньшиков понизил голос до полушёпота. — Государь князю благоволит, розыскное дело доверил, — и добавил совсем уже тихо, едва слышно: — Старого чёрта лучше не злить. Запомните сие крепко, ведь не раз ещё с ним столкнётесь.

— Лучше бы не сталкиваться, — так же тихо сказал Евгений. — Если, конечно, я правильно понял, что означают слова «розыскное дело».

— Так это смотря с какого конца того дела ты будешь, господин поручик. Хотя… я бы поостерёгся… Присядьте. И правда, Бог его знает, сколько ждать придётся, — Алексашка снова заулыбался и заговорил нормальным голосом.

Но едва гости заняли стулья, как послышались приглушённые голоса и шаги, а затем едва слышно скрипнула металлическая петля открывающейся двери. Князь-кесарь, имевший право заходить в кабинет царя в любое время суток без доклада, уже покидал помещение. Господа гвардии офицеры тут же поднялись на ноги и по въевшейся военной привычке встали по стойке смирно, или «во фрунт», как здесь говорят. По страшной роже, которую скорчил Меньшиков, и его жестикуляции догадались, что что-то сделали не так, и сняли шляпы. Все, кроме дамы.

Фёдор Юрьевич действительно пользовался особым расположением Петра: уж если царь лично ему дверь открывает и отступает с пути, то это многое о человеке говорит. Обладатель уникального титула «князь-кесарь» оказался грузным пожилым дядькой немалого роста, длинноволос и усат, без бороды, но в старорусском наряде. Красное лицо Ромодановского говорило либо о пристрастии к выпивке, либо о гипертонии, либо о совмещении этих двух факторов. Умный, цепкий и недобрый взгляд гостям из будущего не слишком понравился: князь-кесарь изучал их гораздо пристальнее, чем следовало бы.

Судя по тому, как Фёдор Юрьевич, проходя мимо них, счёл нужным остановиться и окинуть внимательным взором, кое-что ему было известно. Вопрос только, что именно.

— А, вот вы каковы, — прогудел он низким, чуть хрипловатым голосом. — Наслышан, и премного. Что ж, коли противу государя не умышляете, то служите во славу Отечества. Может, когда и вместе его царскому величеству послужить доведётся… Ну, государь мой, пойду я, дел много, — сказал Ромодановский, обернувшись к Петру и слегка склонив голову.

И, сказав эти дежурные фразы, направился к выходу, запахивая на ходу полы длинной шубы. Под его сапогами жалобно скрипели половицы, помнившие ещё царя Алексея Михайловича. Шапку князю, метнувшись куда-то, подавал Меньшиков, а провожал его государь лично. Удивляло, что Пётр, тот ещё самодур с другими, следовал за Ромодановским по пятам, словно примерный ученик за учителем, и обращался к тому с видимым почтением.

— Охренеть, — командир «Немезиды» был, мягко говоря, удивлён происходящим.

— Не так много у Петра Алексеича настолько верных, как этот князь, — негромко сказала ему сестра. — Но так или иначе, пересекаться с ним и правда не хочется. Дядя крутой. Иногда даже чересчур.