Времена не выбирают

Глава 12. Поздняя гроза

1

— Мама, смотри, он летит!

Ну вот, научила сыночка на свою голову самолётики делать. Теперь пока всю бумагу не переведёт, не успокоится. Четвёртый год идёт, один из самых беспокойных возрастов. А если ребёнок ещё и любознательный не по возрасту — весь в папу — то вечные «почему» и «зачем» обеспечены.

Забавно, но японское искусство оригами, которым хотя бы в самой примитивной форме владели практически все школьники начала двадцать первого века, здесь совершенно неизвестно. А бумага, пригодная для такого творчества — довольно недешёвое удовольствие. И ладно бы ещё самолётики. Вон, дядя Женя — тоже на свою голову — пообещал старшему племяннику в будущем году научить запускать летучих змеев. Теперь дядюшка от маленького Петруши ничем не отговорится. Память у мальчишки отменная.

Пока старшенький самозабвенно сворачивал из бумаги и пускал по комнате самолётики, младший благополучно спал в своей кроватке. А мама могла со спокойной душой посвятить себя работе.

Практиковать медицину с некоторых пор пришлось только на тех, кто подворачивался под руку — то есть либо на придворных дамах, либо на случайных людях, встречавшихся во время совместных с супругом путешествий. Впрочем, в отличие от Петра Алексеевича, Дарья Васильевна не бросалась немедленно оперировать или зубы дёргать. «Точная диагностика — залог успешного лечения», — повторяла она, не забывая писать о том же в своих методических пособиях для аптекарского класса… О, эти методические пособия! Что ей только пришлось пережить из-за них! Пожалуй, от яростных и злобных нападок со стороны медицинского сообщества её спас только высокий статус. На августейшую персону не очень-то напустишься, тем более с ярлыками типа «шарлатанство». А ведь Дарья пошла против течения, когда объявила, что кровопускание не есть панацея, и помогает только полнокровным людям, да и то с оговорками. В эпоху, когда «метали руду» даже грудным младенцам, это была ересь почище, чем альбигойское учение для католиков. Или её рекомендации для беременных и недавно родивших женщин. Или советы по сохранению здоровья младенцев — в конце концов, по своей мирной специальности она должна была стать детским врачом… Дарья натурально открыла ящик Пандоры, и оттуда полезло такое… Какими только эпитетами её не величали в европейской медицинской «тусовочке»! «Невежда», «глупая баба» и «знахарка» — это было ещё самое мягкое.

Но критерий эффективности — результат. Время шло, а процент детской смертности среди высшей русской знати снизился столь резко и значительно, что об этом стали говорить уже на университетских кафедрах Европы. «Тусовочка», конечно, не унималась, но всё чаще раздавались голоса, по меньшей мере, призывавшие присмотреться к методам этой высокопоставленной дамы. Ведь свои рекомендации она с успехом применяла не только к детям статс-дам и сановников двора, но и к собственным сыновьям. Петруша и Павлик росли здоровыми и весёлыми, на зависть иным европейским принцам. «Контрольным выстрелом в голову» стало недавнее исцеление прусской королевы Софии-Шарлотты: присланные спешной эстафетой Дарьины порошки буквально подняли эту мудрую женщину со смертного одра[1]. Не умели тогда ангину лечить, что поделаешь. Королева и её мать, София Ганноверская, сердечно благодарили и русскую царицу, и её супруга, которого помнили ещё со времён Великого посольства. Благодарность была выражена как в письмах, так и публично, и о новом медицинском феномене заговорило всё научное сообщество. Многие всё ещё упирались, твердя: «Ей просто повезло». Однако дело сдвинулось с мёртвой точки. Дошло до того, что в активно строящийся Петербург стали потихоньку ехать находящиеся на последних месяцах беременности немецкие герцогини: вроде бы как в гости, но на самом деле — рожать, не опасаясь тяжёлых последствий. А государь не упускал возможности сделать на этом политический гешефт, потихоньку заключая выгодные соглашения с их мужьями, отцами, братьями и прочими родственниками.

2

Петербург… Сестрёнка не ошиблась, предполагая, что Пётр Алексеич без вариантов пожелает строить новый город именно здесь, а не где-то ещё. Он буквально влюбился в это место — широкое устье Невы, прикрытое островами. И только когда распорядился нанять французского архитектора де Котта — ученика знаменитого Мансара, построившего Версаль — чтобы составил генеральный проект будущей застройки, вспомнил про запечатанный пакет, лежавший на дне шкатулки с бумагами. «Вот чёртова девка! — воскликнул он, когда сломал печать и развернул бумагу. — Всё в точности».

Жили они тогда в бывшей шведской крепости, где, к бурной радости отца, в начале ноября 1701 года увидел свет, должно быть, самый первый петербуржец — её сын. В честь малыша, крещённого Петром, было велено палить из пушек.

А весной, когда приехал архитектор, всех удивило решение царя — поставить «сестрицу Катерину» ответственной за приёмку генплана. Сильнее всех удивилась сама Катя: мол, а я тут с какого боку? Ведь ни разу не архитектор, даже рядом не стояла. Но Пётр Алексеич заявил, что от неё этих знаний и не требуется. Вручил под её ответственность бюджет проектных работ, посоветовал смотреть в оба за французом и по-быстрому уехал — выискивать и доставлять средства, стройматериалы и специалистов для будущей стройки. Так и мотался туда-сюда, несмотря на распутицу.

Дарья не могла без смеха вспоминать, как сестрёнка дотошно докапывалась до любой мелочи, самолично составляла смету и выдавала деньги только под личную роспись, требуя отчёта за каждую полушку. Катю проклинали на все корки, но ей это было как с гуся вода. Француз вовсе грозился развернуться и уехать в Париж, на что Катя ответила — на его родном языке — мол, раз так, то господин архитектор может считать себя свободным, генплан она, при столь халатном отношении к делу с его стороны, составит ничуть не хуже.

Гордость де Котта боролась с его жадностью, и последняя одержала верх, ведь заказ был ну очень вкусный. Хоть и писал на родину: «Сия принцесса есть худшее из всех наказаний Господних». Однако, настоящий цирк начался, когда он представил генеральный план будущей застройки. Как следует рассмотрев чертёж и выслушав подробные пояснения француза, Катя без лишних слов пригласила его в лодку, сама села на вёсла — это при проявившейся у неё хронической морской болезни! — и повезла архитектора на Васильевский остров… Позже она, посмеиваясь, рассказывала старшей сестре, как заставила господина архитектора промерить сей клочок земли собственными шагами вдоль и поперёк, а когда он устал выуживать свои башмаки из стылой болотины и продрог как следует, поинтересовалась: «И вот здесь вы намерены выстроить центр города? С дворцами и административными зданиями? На земле, которая и нас с вами едва держит?» Ну не стал архитектор тратить время на такую мелочь, как составление карты почв и замеры уровня грунтовых вод, ну бывает[2]. В конце концов, не его же деньги ухнут как в бездонную бочку на то, чтобы фактически насыпать здесь поверху ещё один такой же остров и укрепить его сваями. Это работа на будущее, а пока стоит строиться там, где почвы подходящие. «Давайте вы не будете считать, что мы глупее шведов, поставивших и крепость, и городок немного повыше уровня воды, — сказала она французу. — И тогда мы не будем считать, что вы пытаетесь водить нас за нос». Де Котт сдался. После целого месяца препирательств и исправлений он наконец составил генплан, напоминавший тот Петербург, который был явлен миру лишь к концу правления Екатерины Второй. Васильевскому острову на этом плане была отведена роль парковой зоны с отдалённой перспективой постепенной застройки. Был на этом плане и Кроншлот — будущий Кронштадт.

Работы начались в 1702 году, в конце мая. Дарья этого лично наблюдать не могла — не вылезала из крепости, заботилась о ребёнке. Но уже через месяц супруг поселил их в новом доме. Ну, как — в доме… Конкретно это двухэтажное строение действительно было жилищем, довольно уютным по местным меркам, хоть и деревянным. Зато всё пространство вокруг представляло собой именно стройплощадку, со штабелями досок и камня, кучами извести и дощатыми мостками. Так что это была скорее бытовка начальника стройки.

Да, уютный домик. Был. Сгорел чуть более года назад, Дарья тогда с детьми едва спаслась… Зато теперь они жили в каменном доме, который Пётр Алексеевич велел срочно достроить на радостях, что семейство уцелело — и назвал его Летним дворцом. А на месте, где не иначе, как промыслом Божьим были спасены самые дорогие для него люди, он поставил собственноручно вытесанный из дерева большой крест.

Крепость Ниеншанц и большая часть зданий одноимённого городишки пошли в разбор на запчасти, из этих камней закладывали фундаменты будущих зданий. Береговую линию Невы всё же решили спрямлять, используя технологии, отработанные ещё венецианцами — лиственичные сваи забивали в прибрежное дно, в слабосолёную воду невского устья — из-за чего они с течением времени должны были обрести прочность железобетона — затем шла подсыпка гравия и земли. Камень для строек велено было свозить со всей России. На Заячьем, он же Петропавловский, острове возводили крепость, которую гости из будущего узнавали с первого взгляда: она уже сейчас напоминала ту, которую многие из них помнили из своей истории. Пётр Алексеевич размахнулся строить сразу и Зимний дворец, и два собора, и адмиралтейство, и длинное здание двенадцати коллегий, создаваемых вместо старых приказов, и жилые дома, и верфь. Из всего перечисленного пока до ума довёл одну верфь, и то только потому, что надо было в срочном порядке строить корабли. Дерево сушили и обрабатывали по голландской технологии — всего два года — и как раз должна была «созреть» первая партия брёвен. При верфи поставили первую в России полуавтоматическую лесопилку на смешанном — водяном и паровом — приводе, и дело пошло.

Демидов и Строганов уже добывали на Урале разнообразные полезные ископаемые, поставляя для нужд страны железо и медь, поделочный камень и самоцветы. Нашли и серебро, что стало настоящим праздником для Петра — так как с драгметаллами в России уже несколько веков было напряжно. Тульской оружейный завод выдавал продукцию как чисто военного назначения, так и богато украшенные штучные экземпляры охотничьих ружей, которые шли на подарки венценосным гостям Петра Алексеича. Петербурга, по сути, ещё не было, а на его предполагаемой окраине, на охтинской стороне, уже заработала собственная суконная мануфактура, которую, кстати, уже несколько раз пытались то перекупить, то поджечь конфиденты англичан. Не понравилось им такое импортозамещение. Мастеровых в город манил приличный заработок, а неквалифицированный труд обеспечивали свозимые сюда крестьяне.

Не осталась без обнов и армия. Обувь для солдат наконец-то начали тачать на две колодки, а не на одну, и офицеры перестали наказывать подчинённых за неуставные портянки под сапогами, что избавило служивых от кровавых волдырей после каждого марша. Хоть по снежку и не принято было воевать, но зато появилась зимняя форма, предусматривавшая толстые вязаные шерстяные чулки, тёплые перчатки, меховые стельки в сапоги, овчинные полушубки и утеплённые мехом шапки вроде польских. Так что теперь русская армия могла быть боеспособной даже в зимние месяцы… Солдаты гвардейских полков сами выстроили себе слободы для житья, чтобы по квартирам не бегать. Пушки «нового манира», успешно прошедшие испытания, практически заместили весь орудийный парк прошлых времён, имевшийся на вооружении русской армии, а производство готовых зарядов к ним поставили на поток. Дорогие, но крайне эффективные «воротные ружья» поступали на вооружение егерских частей, создаваемых при корпусах. Ну, и были ещё кое-какие сюрпризы для потенциального противника, коими активно занимались Вася Корчмин и Стас Орешкин… Наконец-то как следует заработала военная разведка. Здесь, как ни удивительно, проявился немалый талант у того, на кого и подумать не могли — у Алексашки. Меньшиков сам набрал штат помощников, те, в свою очередь, укомплектовали свои команды, и вскоре русская армия обрела весьма зоркие глаза и весьма чуткие уши. За то Данилыч и был пожалован княжеским титулом.