Конунг

Лев Гнедич

Я думал, ты не вернешься. Нет, не так. Я боялся, что ты не вернешься. Ты обещала, но ты — женщина. Опять не так. Ты — Женщина. А я — смешной, неуклюжий, безденежный. Таким, как я, лишь утешать себя анекдотами вроде: «Почему настоящие мужчины никогда не спят с настоящими женщинами?» Валентина… Валя… Валечка… Валюша… Нет, это имя определенно тебе не подходит. Ну какая ты Валюша? Валюша, увалень… Это, скорее, я. А тебе больше подошло бы — Виктория. Александра. Пришел — увидел — победил. Или это о Цезаре?

Когда раздался звонок, я бросился к двери бегом… Ну, не бегом… Но очень быстро. В нашем коридорчике не разгонишься. В нашей коммуналке только кухня большая. Одна моя… знакомая как-то пошутила: «Выгонит муж — буду у тебя на кухне жить». Не выгнал. К счастью. Не то я бы не встретил тебя…

Ты пришла! Я чуть не плакал от счастья. Ты… На тебе была такая большая пушистая шуба, вся в капельках-искорках. Я не рискнул поцеловать тебя в губы — неловко клюнул в щеку. Щека — холоднющая. Я бы руку тебе поцеловал (ты ведь — леди), но рука оказалась слишком далеко и в перчатке.

— Замерзла, — призналась ты, поворачиваясь спиной и сбрасывая шубу мне на руки. — Пешком прошлась. Снег. Всё как в сказке.

И всё-всё было как в сказке. И я снова — будто в невесомости. И земля вращалась вокруг меня. Ты — моя земля… И мое солнце… И я слышал, как ты кричала… И это было — как песня. Нет, как боевой клич… Ну, глупости всё. Словами не передать. Я ведь не поэт. Я математик. Каждому — свое… Где это было написано? Кажется, в каком-то не очень добром месте… Вот и я… Дурачок. Ловил ускользающую функцию, будто некое сокровище, когда ты, истинное мое… Нет, не мое, просто сокровище, перебирая пальчиками влажные волосы (прошу прощения за невозывшенные подробности) на моей совсем не атлетической груди, проговорила хрипло, чужим непривычным голосом:

— Пить хочу. Сваришь мне кофе, мой ученый Лев?

И я забыл всё. Выкинул из головы, потому что моя… (вот опять!) не моя, а просто богиня ХОЧЕТ КОФЕ.

Господи! Как хорошо было сидеть рядышком на раздвинутом диване и пить кофе с пирожными. Диван, если его раздвинуть, — во всю мою комнату: от стены до шкафа. Мы поставили посередине поднос: черный, с красными выпуклыми тюльпанами. Пирожные принесла ты, а кофе сварил я. Для тебя, а это значит — по-настоящему. Я как раз заканчивал поджаривать зерна, когда ты пришла на кухню в моем, полюбившемся тебе свитере…

— Что так долго? О, как вкусно пахнет! А где обещанный кофе?

— Настоящий кофе варится долго, — изрек я подслушанную где-то фразу.

Горячие зерна обжигали ладонь, когда я засыпал их в ручную кофемолку.

— Великолепно! — похвалила ты. — Лучшего я в жизни не пила!

Польстила, наверное. Но мне всё равно ужасно приятно.

— А у тебя за стеной опять музыка играет.

Я не очень умею развлекать женщин. И сам я развлекаюсь попросту. Работаю, читаю книги… Шутить, фантазировать, сыпать анекдотами — не мое. По мне, так довольно было бы просто так сидеть тесно, чувствуя тепло твое и каждое твое движение… Но я знал, что надо как-то разговаривать… Я хотел с тобой разговаривать, слышать твой голос… Есть женщины, которые говорят непрерывно. Но ты оказалась не из таких.

Я подхватил тему и (вот дурень, хоть и ученый) взялся пересказывать тебе бабушкину историю об отравившихся наркоманах. Вот ведь… Решил развеселить любимую женщину.

Какое счастье, что ты оказалась несуеверна.

— Привидения наркоманов, играющие привиденческую музыку? А это тема!

И ты вдруг оживилась. Преобразилась и начала рассказывать сама. О музыке, о музыке смерти и музыке после смерти. Какой-то книге Бардо Тодол (так, кажется) и о путешествии душ в музыкальных пространствах. О том, что люди смертны, а музыка — это то, что остается после того, как душа покидает бренное тело… Ты говорила, говорила… И лицо твое сияло изнутри, а голос сам звучал как музыка, как орган… Я понимал не всё. Многие слова были для меня — как наши математические термины для ребенка. Красивые звуки. Но ты говорила так, что я понемногу начал улавливать то, что было ЗА СЛОВАМИ. Как будто смотришь на водопад, на падающие струи — и видишь вдруг, как позади проступает чей-то величественный лик…

И я почти вник в это, величественное, когда ты вдруг оборвала пылкую речь, засмеялась, бросила:

— Ну тебе это вряд ли интересно, мой профессо́р. Спасибо за кофе. Восхитительный кофе… И ты… тоже! — быстрый, как взмах, поцелуй, и я не успел тебя поймать, как ты соскочила с дивана и, совсем меня не стесняясь, не требуя отвернуться, как в прошлый вечер, принялась одеваться. Напевая при этом… Кажется, на испанском. И…

Не успел я опомниться, как ты уже — в шубке. И — «до свиданья, мой северный Лев!»

— Я провожу тебя! — закричал я, пытаясь тебя поймать, не отпустить, удержать еще хоть на одну глупую минуту… — Подожди! Поздно уже. Опасно!

— Не бойся за меня, мой Лев! — засмеялась ты. — Меня проводит очень надежный друг. Он защитит меня уж точно не хуже тебя.

Меня будто ледяной водой окатили. В которую я тут же и вмерз.

— Друг?

— Я вас познакомлю! — весело пообещала ты. — Прямо сейчас. — Сунула руку в сумочку и… — Знакомься мой северный Лев. Вот друг, который умеет быть верным!

Лед треснул. А я открыл рот…

В твоей руке оказался пистолет. Не очень большой, но такой, как бы это выразиться… НАСТОЯЩИЙ.

— И ты умеешь им пользоваться? — задал я идиотский вопрос.

— Не сомневайся! — отрезала ты.

Хлопнула дверь — и тебя не стало.