Во славу русскую

* * *

Всем хорош Гомель, однако расположен несколько на отшибе. Железной дороги нет, да и скоро ли протянут её к уездному городу. Поэтому путь в Европу кружной — сначала на пароходике до Киева, оттуда на поезде до Варшавы. Дальше к Па-де-Кале по-старинному, в экипаже. Невольно сравнивая Россию с другими странами, я в роли мещанина Трошкина радовался за неё. Наверное, на Альбионе рельсы можно встретить чаще, это оттого, что остров невелик. Общая протяжённость путей на российских просторах никак не меньше. В Пруссии и Франции строятся лишь первые линии, турки и не помышляли ещё.

А как выросла скорость! На смену компаундам, памятным по бронеходным экипажам, пришли машины тройного расширения, разгоняющие поезд до невероятных шестидесяти вёрст в час! «Птица тройка, кто тебя выдумал?» — спросил как-то Николай Васильевич Гоголь у Мирона Ефимовича Черепанова. Шучу, не слышал такого и не читал. Хотя, быть может, разговор такой и был, очень уж строки гоголевские в тему попадают: «Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади».

После русских железных путей Пруссия, столь почитаемая императором Павлом Первым, показались патриархальной. Вагон поменялся на дилижанс, двигающийся медленно и с долгими остановками, из-за чего часты были ночёвки в трактирах, где царят тяжёлые запахи немецкой кухни.

Меня кормили водянистым супом с шишковатыми клёцками и корицей, разварной говядиной, сухой как пробка, с приросшим белым жиром, ослизлым картофелем, пухлой свёклой и жёваным хреном. Пиршество скрашивал посинелый угорь с капорцами и уксусом, жареное с вареньем и неизбежная «mehlspeise», нечто вроде пудинга, с кисловатой красной подливкой. Лучше, чем в османском плену, но не сравнить с домашним, где кухней ведала тёща, потом — Аграфена Юрьевна. Обе держали кухарок на коротком поводке.

Неудивительно, что Франция, предмет обожания нашего дворянства, после скудного германского гостеприимства показалась раем. Но тоже — конный экипаж и скорость движения, неизменная с неторопливого XVIII века. В современность я вернулся, лишь переправившись через Канал и усевшись в лондонский поезд.

Дорога располагает к раздумьям. Например — снова попробовать разобраться в своих чувствах.

С точки зрения чистого разума князя не в чем упрекнуть. Более того, для Аграфены Юрьевны, оставшейся без мужа, Иван Фёдорович — лучшая партия. Он порядочен, умён, заботлив. Наверное, нежен в опочивальне.

При этой мысли кровь приливала к лицу. Представляя главную женщину своей жизни в объятиях другого, я до сих пор сжимаю кулаки. Пусть не пытал к ней возвышенно-романтических чувств и женился на ней с большой долей расчёта, когда уважение к Груше было сильнее романтики, она — моя. Она с детьми — моя семья. Их у меня отняли война, плен и Паскевич.

Князь… Теперь слово чести заставляет выручать человека, коего не за что упрекнуть, но от всей души ненавижу.

Ничего нового не узнав про Гладстона, о гардемарине Паскевиче в Лондоне я смог навести некоторые справки, наняв девицу полусвета. Та заявилась в Королевскую военно-морскую академию и представилась брошенной возлюбленной. Клялась, что русский барчук совратил её, обещав жениться, но сбежал. Узнав об отплытии, установить детали похода корабля не составило труда. Поэтому, прочитав объявление в «Ивнинг пост» о найме переводчика, я пришёл к мужу собственной жены не с пустыми руками.

— И так, господин наниматель, midshipman, то есть гардемарин, по имени Фёдор Паскевич убыл из Портсмута на учебном 38-пушечном фрегате Королевского Флота «Шеннон» под командованием капитана Броука. Корабль проследует до Южно-Африканской колонии и вернётся назад не ранее чем через три недели.

— Не понимаю! — поразился обеспокоенный отец. — Я три дня в Лондоне, угрожавшие мне личности молчат. Ежели я откажусь уступить их требованиям, как они смогут ему навредить на корабле, когда он в плаваньи?

Не ответив князю, я рассмотрел на своё отражение в высоком ростовом зеркале, украшавшем гостиничный номер Паскевича. Глядящий на меня крупный мужчина средних лет выглядел не слишком привлекательно из-за изуродованного лица, но достаточно солидно. В сером английском костюме, отличных ботинках, с цилиндром и тростью я ничем не походил на бродягу с паперти Петропавловского собора в круглой магометанской шапке. Пышные волосы с проседью ухожены не домашним гребнем, а причёсаны дорогим куафёром, оттого укладка превосходна, и с её тщательностью соперничают лишь ногти, каждый из которых был в своём роде совершенством. Густая и седая борода, аккуратно подстриженная, частью спрятала ужасный шрам-ожог, а тёмные стёклышки на глазах скрыли отсутствие одного из них. Я скорее напоминал дельца из Сити, пострадавшего за бизнес на очередной опиумной войне. Появившись в отеле «Браунз» неподалёку от Пикадилли, где каждый швейцар выглядит величественнее дворецкого из лучших английских поместий, мне, носителю простецкой фамилии Трошкин, никак не престало скомпрометировать знатного постояльца.

— Ждём-с, когда они объявятся. На шутку дурного вкуса то анонимное послание не похоже, — я решил сменить тему. — Скажите, князь, вы полагаете, что на борту «Шеннона» мальчик в безопасности, насколько вообще безопасно скакать по реям в пятнадцати ярдах над палубой, рискуя упасть на неё или быть смытым за борт?

— Он грезил о море, я не мог его удержать.

— А Санкт-Петербургский Морской кадетский корпус не подошёл? Ладно, об этом поздно сожалеть. И так, некоторое время ни мы, ни наш невидимый противник не в состоянии на что-то повлиять. Имея ковёр-самолёт и перехватив фрегат где-нибудь, скажем, у Канарских островов, мы не сможем уговорить капитана отпустить мидшипмана Паскевича в объятия батюшки. Кэп принял команду и обязан вернуть её в Портсмут-Харбор, кроме разве что представившихся в походе. Даже если капитан в сговоре со злоумышленниками, он никак не сможет получить от них весть, что делать с Фёдором.

— Стало быть, Александр Порфирьевич, самый опасный и тонкий момент — прибытия корабля в Портсмутскую гавань.

— Да! Его могут не только похитить, но и пробовать убить на месте.

Паскевич вздрогнул. Он нервно поправил жёсткий галстук, удачно подобранный под синий сюртук. Впрочем, собственный внешний вид его интересовал сейчас в наименьшей мере.

— Может, заранее добиться аудиенции к одному из Лордов Адмиралтейства и получить приказ на списание гардемарина с корабля? После чего нанять какую-нибудь посудину на южном побережье и срочно двигаться навстречу «Шеннону». Полагаю, его не сложно перехватить.

— Даже если мы снимем Фёдора с борта фрегата, проблема не решена.

— Почему вы так считаете?

— Слишком хорошо знаю англичан. Они понимают язык силы и денег. Сбежав, мы покажем слабость. Пусть увезём Фёдора домой, разве они не смогут там его достать? Вас, девочек, Аграфену Юрьевну?

— Не могу поверить… Безумие какое-то. Первобытная дикость!

— Нет, князь. По мнению островитян, это business. Джентльмены соблюдают приличия только между собой. Мы, китайцы, османы — расходный материал для них, не слишком ценный, так как сам произрастает. Поэтому подставить другую щёку после удара по первой — это только одна сторона Божественного учения. На Востоке я узнал иную: убей неверного. В истинном смысле, а не в извращённом шахами, султанами и пишущими на заказ учёными-теологами, под неверным понимается безбожник. Угроза расправы над отпрыском ради получения выгоды от отца есть преступление против Бога. Давайте же объявим антихристам священную войну — газават.

Паскевич растерянно моргнул. Мой европейский вид никак не вязался с азиатской жестокостью слов.

— Но как бы Фёдору не стать первой жертвой войны, затеянной вами?

— Нельзя давать им слабины. Пустое письмо, пара угроз — и вы готовы буквально выкрасть чадо с корабля? Они должны страшиться одной мысли обидеть русского, — я улыбнулся половинкой рта, зная, что из-за шрама моя кривая улыбка выглядит зловеще. — Вы малоросс? Не важно. Пусть принимают нас как единое и грозное. На сём разрешите откланяться. Оставляю свой адрес. И последнее, князь, извольте бывать в обществе, посещайте приёмы. Словом — те места, где вам не сложно передать приглашение наведаться куда-то. Пусть дичь проявится, считая себя охотником.