Завершившие войну

Саша усмехнулась и отвела кружку в сторону.

— Надеюсь, теперь-то ты доволен, братец? — она с изумлением услышала свой голос. Ее связки восстановились, а она и не заметила. — Любопытно, успел ли ты понять, чего добился своим терактом? Хоть теперь тебе и все равно, а я расскажу. Лучше, как говорится, поздно, чем никогда.

Несчастный не понимал ни слова, но не спускал жадного взгляда с кружки. Он был совсем изранен, на его теле было больше повязок, чем у всех тут, и следы побоев. Он явно не намеревался сдаваться живьем, но не справился с этой задачей.

Саша не спеша сделала глоток:

— Прекрасная вода, прохладная, чистая… Это-то ты понимаешь, не правда ли? Так о чем бишь я? Ах да. Последствия твоего поступка. Твоего храброго, дерзкого, революционного поступка. Если бы не он, сейчас тысячи заложников были бы уже дома. Правительство выпустило бы новые законы, и у множества людей не было бы больше причин продолжать войну, безнадежную и бессмысленную. В голодающие губернии отправились бы первые поезда с продовольствием, купленным за счет капиталистов. Каин, хоть сам и людоед, знал, как вынудить их платить. Только вот ничего этого теперь не будет! Потому что тебе, эсеру паршивому, не нравилась наша революция, тебе нужна была кровь из носа твоя собственная революция!

Саша заставила себя понизить голос — не хватало только, чтоб ее случайно услышали из коридора.

— И наконец, хоть и гадко об этом говорить на фоне прочего, но я не святая… Если б не ты со своим взрывом, меня не пытали бы, не изувечили, не выпотрошили бы мою душу, как селедку. Я теперь не хлебала бы помои в стылом подвале, а выступала бы перед парламентом. Со мной были бы нужные люди… не друзья и не товарищи, но все же соратники. И человек, который… значим для меня, значим, черт возьми, и в тот самый день он впервые сам захотел поговорить со мной…

Тот, кто когда-то, в другой жизни, притворялся механиком, не отрываясь смотрел на кружку с водой. Сашу трясло от ненависти к нему и жалости к себе.

— Ты не понимаешь, да? Не понимаешь? Ничего, вот это ты поймешь!

Медленно, тонкой струйкой стала лить воду из кружки на пол. Окружающие никак не реагировали — происходящее выходило за рамки их понимания. А вот этот умирающий от жажды человек — он видел воду, до которой не мог дотянуться.

Месть, говорила Вера, делает твой мир целым… Это глубокая, темная и подлинная потребность человеческой души. Тебя самого месть делает хуже, но какая теперь разница.

Тот, кто прежде притворялся механиком, а теперь никем уже не притворялся, сдавленно захрипел. Он был моложе, чем Саше тогда показалось. Чуть за двадцать, верно… На верхней губе вместо усов — редкий пушок.

— Да черт с тобой. Пей, — Саша влила ему в рот остатки воды. Наполняла кружку еще дважды, пока он не напился наконец.

Легче ему стало ненадолго. Болванчики не особо чувствительны к боли, но этому пареньку очень уж крепко досталось. На закрывающей колено повязке выступила кровь — похоже, сустав был раздроблен. Саша не спала всю ночь, каждый час носила ему воду. Его бил озноб, и она обнимала его, согревая собственным телом — ничего другого у нее не было. Он никак не мог заснуть, впасть в забытье, в котором прочие здесь коротали время. Чтоб хоть как-то успокоить его, Саша гладила его по бритой голове и шептала на ухо все стихи, какие только могла вспомнить.

Помогало это слабо. Утром он уже непрерывно хрипел от боли. Голоса, чтоб прокричаться, у него не было. Саша помнила, каково это — давиться собственным криком. На допросе, прежде чем перейти к очередному ногтю, ей плотно завязывали рот, чтоб она не сорвала связки и могла потом говорить.

В конце концов он был борцом за свободу, как уж он ее понимал. Он наломал дров… а кто не наломал?

Саша могла сделать для него только одно. То самое, что она бы хотела, чтоб кто-то сделал для нее, окажись она на его месте.

— Да черт с тобой уже, — сказала она устало. — Получи наконец свою свободу.

Зажала ему рот и нос. Все закончилось меньше чем за минуту.

За дверью загрохотали сапоги. Лязгнул засов. Вспыхнул свет. Саша зажмурилась. Неужто кто-то видел, слышал, донес?

В подвал зашло с полдюжины человек, у троих электрические фонари. Однако не остывший еще труп не интересовал их.

— Встать!

Саша не могла рассмотреть, что они делают в дальнем конце подвала. Незнакомый властный голос раз за разом повторял:

— Нет. Не та… Нет. Снова нет.

Глаза постепенно привыкли к электрическому свету. Саша поняла, что они по очереди светят в лицо всем узникам… нет, не всем. Только женщинам.

Когда очередь дошла до нее, Саша смотрела как болванчик — бездумно и растерянно; ей даже не пришлось особо притворяться. Обладатель властного голоса оказался капитаном ОГП в отутюженной форме, разительно отличавшимся от затрапезных служащих этого заведения.

— Эта, — сказал он, несколько секунд посмотрев Саше в лицо. — Она. Матерь Божья, в каком же свинарнике вы их держите…

— Они не жалуются, — тихо ответил кто-то из служащих.

— Зато если я пожалуюсь, вам мало не покажется! — рявкнул капитан. — Совсем тут расслабились со своим, прости Господи, контингентом, уже и не отличаетесь от него ничем. Эту отмыть, накормить, привести в человеческий вид… насколько такие еще могут выглядеть людьми. Через час я ее заберу.