Завершившие войну

Глава 27

Министр охраны государственного порядка Андрей Щербатов

Апрель 1920 года

Щербатов ловил себя на том, что стремится пораньше уходить со службы. Всю эту долгую зиму он уезжал и возвращался в темноте, даже по выходным не позволял себе просто остаться дома. Но сейчас ему было приятно возвращаться домой, и он спешил.

Саша так и жила в его личных комнатах. В доме пустовало полдюжины гостевых спален, она могла выбрать любую, но осталась здесь. Ему нравилось, что она находится среди его вещей. Они разговаривали каждый вечер до глубокой ночи, иногда до рассвета. После он сам уходил в другую спальню, но однажды она уснула у него на плече, и он не стал ее будить, так и замер, слушая ее дыхание. С тех пор они спали рядом, не раздеваясь.

Она понимала его, о чем бы он ни рассказывал. Обычные ее шуточки сделались почти безобидными. Их убеждения различались, как и прежде; Саша не считала нужным скрывать этого, он — тем более. И все же теперь они обсуждали это спокойно, с интересом, без гнева и взаимных упреков.

Были, однако, вещи, о которых оба они молчали. Она никогда не рассказывала о человеке, которого назвала однажды своим мужем. Он — о том, что делал на службе после краха политики народной беды.

Саша шла на поправку быстро. Неделю спустя доктор позволил ей вставать с постели и снял с руки повязку. Щербатов предупредил охрану, что арестованной разрешено ненадолго отлучаться из дома — под тщательным присмотром, разумеется. Она имела право выйти в театр, на выставку, по магазинам или, если вдруг у нее возникнет потребность, в церковь. Ведь ей уже были обещаны такие условия содержания в обмен на сотрудничество, и свою часть сделки она не нарушала. Но если Саша попытается уехать из города, выйти с кем-нибудь на связь... о последствиях она была предупреждена. Расстрелы проводятся каждый день, исключая крупные церковные праздники.

Однако Саша никуда не выходила. Похоже, выздоравливала она только телом, а сознание ее угасало. Их ночные беседы оживляли ее, но ненадолго. Саша засыпала раньше него и после спала целыми днями. Прислуга докладывала, что она встает только чтобы поесть и принять ванну.

В тот вечер он застал ее одетой, но, по видимости, спящей. Часы с расстегнутой клипсой небрежно брошены на прикроватный столик — видимо, Саша сняла их, когда шла в ванную, а надеть снова позабыла.

Саша слабо пошевелилась, заслышав его шаги.

— Прости, — прошептала она. — Я собиралась встать… и я встану.

Но вместо того снова прикрыла глаза.

— Похоже, ты все-таки угасаешь, Саша, — он сел, как обычно, в кресло подле кровати. — Как же так? Я-то полагал, ты прирожденный боец.

— Да… но нет, — она села в подушках, обхватив колени руками. — Больше нет. Я все же сломалась. Но не тогда, не в ваших пыточных застенках. Наверно, вообще не в один какой-то момент… или я не могу припомнить его. Когда бросила погибшего вместо меня приемного сына, так и не похоронив? Когда расплатилась людьми за артиллерийские орудия? Когда наши люди взорвали санитарный поезд? Я не помню. Знаю лишь, что сломана.

— Оставь все это в прошлом, Саша. Будут амнистии, ты сможешь начать жить заново — как только война закончится.

Саша подобралась, словно перед прыжком в холодную воду. Он понял: она готовится сказать то, в чем не признавалась никому.

— Моя война закончилась… и я вместе с ней, вот так просто. Это поражение, полное поражение на всех фронтах. Я наконец сдалась.

Он ничего не ответил, только сжал ее руку в своих крепко и бережно. Она поняла его неверно — или, напротив, вернее, чем он сам себя понимал? Используя его руку как опору, встала с постели и тут же села к нему на колени, лицом к нему, обхватив его бедра своими. Медленно, долго поцеловала в губы. Потом спросила:

— А мы так и намерены спать в одежде, словно на фронте?

— Саша, ты, право же, не обязана…

— Но я хочу, — просто сказала она. — И ты хочешь. Давай… закончим это.

— Закончим что, Саша?

— Не знаю. Историю моей жизни, наверно, — она запоздало ухмыльнулась, неловко попытавшись сделать вид, будто пошутила. — Неважно…

Снова стала целовать его, расстегивать его френч и одновременно свою блузку. Что же… он хочет эту женщину, тело не позволяло себя обмануть. Ее дыхание такое горячее… и почему, сколько бы она ни принимала ванну, от нее пахнет костром и порохом? Швырнуть ее на постель… и закончить, действительно, эту историю. Что может быть естественнее? Идет война, победитель вправе забрать свое. И это не насилие, она сама к нему льнет, да еще как... оттолкнуть ее теперь — все равно что добить. Но взять ее, когда она во власти отчаяния — значит добить что-то в себе самом.

Он заставил себя успокоиться.

— Прошу тебя, не спеши, — он мягко остановил ее. — Позволь мне.

Она вскинула брови, затем растерянно кивнула. Он медленно провел кончиками пальцев по ее щеке, после — по приоткрытым губам. Осторожно двинулся дальше, словно разведывал местность без карты. Старался не задевать шрамы — старые, памятные еще по Рязани, и новые, появившиеся с тех пор. Жизнь не была бережна к ней — что же, он будет.

Она ни разу не попыталась его остановить, но иногда цепенела — он не знал, от боли, страха или стыда. Тогда он обнимал ее, шептал, что все страшное осталось в прошлом, что довольно есть себя заживо, что все будет хорошо. Продолжал лишь после того, как она расслаблялась.

Когда ее тело слегка изогнулось и выдох перешел в тихий стон, он знал, что это не боль, это ее полная противоположность. Подавил желание овладеть ею тут же. Позволил отдышаться. Когда она потянулась к пуговицам френча, мягко перехватил ее руки. Она засмеялась — теперь безо всякого надрыва. Он спросил, уверена ли она, что хочет этого именно теперь. И только услышав “да, черт возьми, да, сколько мне нужно повторять, чтобы ты поверил”, позволил ей наконец добраться до пуговиц и далее, и его терпение было вознаграждено.

Та, что была одним из самых опасных и яростных врагов, стала просто женщиной в его постели. Эта победа, в отличие от многих других, не оставила по себе никакой горечи.

Упаковка американских презервативов хранилась у него под рукой. Он не видел ничего недостойного или пошлого в том, чтоб оградить женщину от последствий, которые были ему не нужны.