Завершившие войну

Глава 31

Агент концерна “Улисс” Роман Вершинин

Апрель 1920 года

— Ну и к чему тебе уходить на ночь глядя? В холод, во тьму… когда можно остаться здесь? — проворковала Лилечка и потянулась так, что Вершинин несколько секунд действительно колебался. Ее золотистые кудри и после безумств последних часов были рассыпаны по плечам самым живописным образом. Шелковая простыня образовала на изгибах тела такие складки, что у Вершинина перехватило дыхание. Лилечка превзошла саму себя — больно уж ей хотелось получить оплату и за следующие сутки.

— Увы, сладкая моя, у меня дела. Одевайся, поцелуй меня и убегай. Я непременно телефонирую мадам на следующей неделе. Надеюсь, ты найдешь для меня время.

— Для тебя — всегда, — с улыбкой соврала Лилечка и быстро принялась одеваться. Женщины этой ценовой категории безошибочно угадывали, когда их капризы клиенту в радость, а когда следует сделаться покладистыми.

Через пять минут от нее остался только легкий аромат французских духов. Умение незаметно исчезать также было частью профессии. У Лилечки достало такта не напомнить, что прежде Вершинин нередко оставлял у себя ее или ее коллег на целые недели — иногда даже двоих сразу. Приятно было возвращаться со службы, зная, что дома тебя дожидается такая вот кошечка — хищная или ласковая, в зависимости от твоего настроения.

Однако в последнее время Вершинин не мог позволить себе этих трат на постоянной основе. Тамбовское восстание, основной источник его комиссионных, потеряло доступ к железной дороге и, соответственно, возможность получать поставки. Да и в любом случае оно задыхалось, Реньо не считал более осмысленным в него инвестировать. На других участках дела шли немногим лучше. Революция умирала, лишая Вершинина жирного куска.

Хуже того, важные для Великой Франции дела, успех в которых щедро вознаграждался, Реньо все чаще поручал не Вершинину, а другим агентам — тем, кто давно дышал ему в затылок. К сожалению, Александра угадала: скупой француз понял, что Вершинин завысил свои комиссионные на Тамбовских поставках, потому ликвидацию Михайлова доверил не ему. И очень глупо! Уж Вершинин бы не допустил, чтоб исполнители вышли из-под контроля, взорвали заодно родственницу Щербатова и лишь чудом не убили и его самого. Вершинин-то умел заставлять революционеров делать аккурат то, что нужно нанимателю — не меньше, но и ни в коем случае не больше! Хорошо, глупцы не знали, что работают на французов, как не знала этого в свое время Александра и многие другие. Но кое-какие следы настоящего заказчика следствие могло бы найти, если бы не Роман Вершинин. Прятать концы в воду, чтоб роль концерна “Улисс” так и не вскрылась на следствии, пришлось в итоге именно ему, и премия оказалась щедрой. Однако доверия Реньо не восстановило даже это, и Вершинин снова сидел на скучной малоприбыльной текучке.

Особенно досадно это было теперь, когда он наконец-то нашел, во что действительно стоило бы инвестировать. Увы, бумажка с красной печатью, которая могла бы дать ему безграничную свободу и блестящее будущее в новом мире, стоила чересчур дорого для него.

Впрочем, сегодня он завершит свое частное расследование, которое докажет: лучше Романа Вершинина не было, нет и не будет агента не то что в “Улиссе” — в целом свете. Спасибо боевой подруге Александре.

Эта дурочка, похоже, действительно возомнила, будто в их декабрьскую встречу ей удалось перевербовать самого Вершинина. На деле у него попросту не было тогда причин ее убивать — зачем, если через нее так удобно оказалось вбросить информацию о бронетехнике, давая восстанию шанс потрепыхаться подольше. А вот французский паспорт Вершинин был готов устроить Александре по-настоящему, все же они через многое прошли вместе… Она даже не поблагодарила его, вот так и делай людям добро! Что ж, раз она продолжает лезть в дела, которые ей не по зубам — пускай пеняет на себя.

Разумеется, за терактом в день венчания стоит куда более серьезная сила, чем беглый комиссар и пара монашков из церковного подвала. Если просто арестовать Александру, она ничего особо интересного не сможет рассказать при всем желании. Что ж, ей не привыкать, что ее используют вслепую. Если б Вершинин заснул на сотню лет, а потом его разбудили бы и спросили, что происходит, он ответил бы — как обычно, кто-то манипулирует безголовыми идеалистами в своих целях.

Однако Вершинин недаром ел свой хлеб в контрразведке и работать с информацией умел. Обширная сеть осведомителей во всех слоях общества сохранилась у него с тех времен и постоянно расширялась.

И все же Церковь была крепким орешком даже для Вершинина. Совершенно герметичная структура с собственной иерархией, собственным судом, собственной невидимой миру борьбой за власть. Мало кто знал, что в действительности скрывалось за благолепной риторикой и архаичными обрядами. Бывало, что рядового попика или провинциального монашка извергали из сана за пьянство или распутство; однако все, кто поднимался чуть выше, становились неподвластны никакому человеческому суду. Кто чересчур близко дружил с певчими из церковного хора, кто сколачивал состояние на церковных свечах, кто втихаря заводил не подобающую по сану семью — все это тщательно заметалось под ковер.

Существование внутри Церкви нескольких сект особым секретом не было, и особым грехом на фоне прочего — тоже. Ереси расцветали в церковной среде так же, как и прочие пороки. Однако при Новом порядке Церковь впервые за столетия обрела реальную власть над чем-то, помимо самой себя. Это несколько нарушило ее герметичность и породило неизбежных при переделе власти обиженных, готовых поделиться сведениями — особенно за мзду. С одним из таких людей Вершинин и намеревался сегодня встретиться.

Костюм для выходов на Сенную, где он предпочитал проводить конфиденциальные встречи, у него был заготовлен особый: щегольский бежевый шарф, узкие брюки, клетчатый пиджак, лихо заломленная на затылок кепка и самое главное — блестящие сапоги в гармошку, на жиганском жаргоне — прохоря. Среда, в которую он сегодня намеревался влиться, небрежного отношения к одежде не прощала, и Вершинин не пропустил ни одной детали образа жигана. Разве что золотой фиксы во рту недоставало.

Квартиру Вершинин снимал в приличном доходном доме, однако с таким расчетом, чтоб на Сенную отсюда можно было выйти дворами, не привлекая внимания городовых. Под аркой под ноги ему бросился нищий и что-то залепетал. Вершинин собрался уже пнуть наглеца, но заметил характерный пустой взгляд и отсутствие пальцев на левой руке. Бить болванчика было бы зазорно что для солидного служащего французского концерна, что для фартового вора. Воспользовавшись секундным замешательством, нищий вцепился в полу его пиджака изувеченными пальцами.

— Сестрица подарок ждет, — монотонно завывал калека. — Дай, дай подарок сестрице.

Вершинин присвистнул. Вон оно что!

Жертвы красного протокола, официально именуемые умиротворенными, а в обиходе — болванчиками, формально пожизненно оставались под опекой ОГП или Церкви. Фактически же торговля безмозглыми, но безотказными рабами шла вовсю, и на каких только тяжелых и грязных работах их не использовали. Превращали их и в профессиональных нищих. Даже в эти тяжелые времена подавали им неплохо из суеверного страха, пришептывая “чур не меня”. Использовали болванчиков и для передачи посланий. Их нетрудно было заставить выучить любой текст, найти конкретного человека и даже запомнить ответ. А вот вытащить из бедолаг, кто и что им поручил, было невозможно ни по-хорошему, ни по-плохому — они попросту не понимали даже самых простых вопросов. Красный протокол — чудовищно эффективное средство, однако на каждом конкретном человеке его можно использовать только один раз.

Сенная площадь и в этот поздний час кипела жизнью. Товар на лотках освещали разного рода керосиновые и масляные лампы, кое-где даже свечи. Впрочем, то, что нуждалось в освещении, было выложено по большей части для отвода глаз, а настоящие сделки заключались в темноте. Здесь можно было по сходной цене приобрести все — оружие, морфий, документы, которые не первая проверка отличит от подлинных. Здесь предлагали свои услуги люди, способные быстро и без шума разрешить самые деликатные вопросы. Недорого можно было получить в свое полное распоряжение человека любого пола и возраста, чья судьба никогда никого не заинтересует.

Вершинину на рынке сегодня ничего не было нужно. Он проследовал прямиком к шалману, расположенному в переплетении окружавших площадь темных вонючих переулков. Недалеко от входа к нему подскочили две простоволосые девицы, светленькая и шатенка.

— Всего-то рупь, барин, — зазывали они наперебой. — Номера туточки рядом. Не пожалеете!

Вершинин стряхнул их с себя и выдал каждой по пятирублевой купюре. Вид у девушек был откровенно голодный.

— Пшли отсюда, — процедил он. — Поешьте хоть, а то на вас без слез не взглянешь.

Девицы, не веря своему счастью, растворились в сизых сумерках. Вершинин проводил их взглядом. У блондинки подозрительная сыпь на щедро обнаженной груди, а шатенка очень даже ничего. Моложе Лилечки лет на десять, а дешевле в пятьдесят раз. В принципе, если отмыть… Но зачем ему этот телячий взгляд, это мученическое ожидание, пока он удовлетворит свою похоть? Лилечка и подобные ей брали другим. Даже если как мужчина он оказывался не на высоте, все равно расставался с ними он, чувствуя, что достоин всяческого обожания и его ждет блестящее будущее.

Проблема заключалась в том, что в последнее время только дорогие проститутки и дарили ему это ощущение, а жизнь больше била лицом о стол. И вот это он решительно намеревался исправить. Потому сыскал неприметную, лишенную всякой вывески дверь и спустился по скользкой крутой лестнице в подвал.

Глаза привычно защипало от табачного дыма. Не проветривали в безымянном подпольном шалмане, верно, никогда. Вершинин принял у полового обязательную рюмку самогона — закусок здесь не водилось — и прошел к закопченному столику в дальнем углу, поближе к служебному выходу. Встретился взглядом с неприметным человеком в сером за два столика от него, со значением кивнул. Здороваться покамест не стал. Этот человек, возможно, понадобится Вершинину чуть погодя.

Шалман полнился посетителями самого разного толка, однако держались все солидно, без разухабистости. Простых пьянчуг здесь не привечали, и буйство не поощрялось. Разговоры велись вполголоса, стопки купюр тихо меняли хозяев, ножи оставались в ножнах. Девицы здесь были классом повыше, чем на улице, и не такие назойливые. Первыми они к посетителям не лезли — знали, что люди приходят сюда по делам. Из граммофона негромко доносился чувствительный романс.

Когда пластинка закончилась, из кухни вышли обшарпанный старикашка со скрипочкой и певичка в бархатном платье. Старикашка завел надрывную мелодию, девушка запела прочувствованно и даже почти попадая в ноты:

Пропойте мне “Разлуку”, Мне милый изменил. Не понял мою муку, Другую навек полюбил.
Приходит ко мне милый, Накручиват усы, Сымает мягку шляпу, Сам смотрит на с'гирям часы. Смотри, смотри изменщик, Смотри, который час. К сопернице счастливой Идешь ты в последний раз. Пойду, пойду в аптеку, Куплю я кислоты. Лишу тебя навеки Небесной твоей красоты. Сама же я с балкону Вниз брошусь головой И буду легкой пеной На пыльной лежать мостовой.