Завершившие войну

***

Щеголь с нафабренными усами в костюме-тройке, кашемировом пальто и локковском цилиндре, вальяжно фланирующий по Невскому, не имел ничего общего с жиганом, который шастал давеча по Сенной. Невский проспект Вершинин любил и не упускал случая пройтись по нему. Здесь неизменно было нарядно и празднично. Механические куклы вертелись и раскланивались в витринах, гуляющая публика была одета по последней европейской моде. Вершинин с удовольствием останавливал взгляд на каждой встреченной молодой даме. Никаких валенок, салопов и платков, только элегантные летящие силуэты, изящные шляпки, узенькие ботильоны, тончайшей работы перчатки.

Моя глупая Александра, размышлял Вершинин, разглядывая изысканные витрины, все это стремится отобрать у богатых — чтобы нищими стали все. Бедняжка не понимает, как на самом деле работает капитализм. Да, сейчас он проходит через весьма паскудную стадию… даже по его, Вершинина, стандартам — паскудную. Покамест доступ ко всем этим благам имеют избранные — и, видит Бог, не по добродетелям избранные — а прочие тонут в дерьме. Но со временем капитализм станет эволюционировать. Все больше людей будет выбираться из дерьма— сперва самые ушлые, но после дорога откроется и умным, смелым, решительным… а там они найдут способ и положение масс сделать не таким беспросветным, хотя бы из страха перед революционными потрясениями — найдут.

А как хочешь ты, Александра — выйдет хуже. Голод и разруха никуда не исчезнут, а без центральной власти страна потеряет всякую надежду малой кровью выйти из кризиса. Когда за тобой придут, Александра, и ты поймешь, что это я, иудушка эдакий, тебя продал — ты решишь, что сделал я это из шкурных интересов. И будешь, разумеется, в кои-то веки права. Я ведь предотвращу неслыханное злодеяние — уничтожение всей элиты Нового порядка одним ударом. Моя забуксовавшая было карьера пойдет на взлет, о котором я даже и не мечтал. Без Реньо не обойтись, к сожалению — самому мне в ОГП идти не с руки. Но Реньо без меня не провернуть провокацию с поставкой взрывчатки, а там уж я позабочусь, чтоб моя заслуга не была забыта. Да, ломался я только для убедительности, и еще чтоб успеть собрать сведения; скоро ты с твоими сектантами получишь то, что будешь считать взрывчаткой — чтоб уж заведомо попасться с поличным. Потому что из одних намерений да разговоров громкого дела не выйдет; то ли дело уже “заминированный” храм! Тогда сектантов не спасет принадлежность к неприкосновенному институту Церкви, а тебя — симпатия твоего полковника. Вот только ты не поймешь, что делаю я это не из одних лишь шкурных интересов, но и ради всех тоже. Сколь бы плохо ни было теперь, как хочешь ты — станет много хуже.

Дойдя до пересечения с Екатерининским каналом, Вершинин оборвал размышления. Что рассусоливать, все ведь решено. Глянул на “Танк” — до встречи оставалось около четверти часа, по Невскому он любил гулять не спеша и вышел из дома заблаговременно.

Огляделся. На этом перекрестке он бывал часто, но всякий раз поражался диссонансу расположенных здесь зданий. Пряничная пестрота Спаса на Крови, мрачная громада Казанского собора с выстроенными в каре колоннами — и модерновая игривость бывшего дома компании “Зингер”, в котором и было расположено представительство “Улисса”.

Дом компании “Зингер” с первого взгляда поразил Вершинина своей несоразмерностью, но причину он узнал много позже, когда заинтересовался историей этого здания. Оно проектировалось как первый петербургский небоскреб — все отделения “Зингера” строились по образу и подобию штаб-квартиры компании на Бродвее, самого высокого здания в мире. Но в Петербурге действовало ограничение по высотности в одиннадцать саженей, по высоте Зимнего дворца, потому проект урезали до жалких шести этажей.

Вершинин вошел в застекленный атриум, прошествовал мимо сияющих электрическим светом магазинов к лестнице каррарского мрамора, потом свернул к лифту. Ливрейный лифтер расплылся в улыбке и распахнул дверцы красного дерева. Вершинин постарался удержать на лице скучающее выражение, скрывая, что это чудо техники неизменно приводило его в восторг.

В приемной Реньо сидела француженка. Язык не поворачивался назвать ее секретаршей. Поздоровалась она приветливо, с невероятно милым акцентом. Вершинин проводил ее взглядом, когда она ушла докладывать — длинные ноги в прозрачных чулках сверкали из-под умопомрачительно короткой, едва до середины голени, юбки — и чуть слышно вздохнул. Эх, завалиться бы с такой в “Англетер”, в тот номер с огромной ванной… Рядом с ней его шикарная Лилечка смотрелась бы так же провинциально, как рублевая шлюха с Сенной по сравнению с самой Лилечкой. Ну и стоит соответственно, к гадалке не ходи…

Что же, глядишь, скоро он, сын разорившегося саратовского купца, сможет позволить себе и таких женщин.

— Заходи, заходи, Роман Саввич, — тучный Реньо привстал с массивного кресла. — Эжени, будь любезна, свари кофе. Роману Саввичу — с двумя кусками сахара и сливками.

Реньо любил демонстрировать сотрудникам радушие, чтобы сильнее был эффект, когда он сочтет нужным сменить интонацию.

Вершинин решил главную новость приберечь под конец, а пока начал отчитываться по текущим малозначительным делам. Реньо слушал с преувеличенным, по своему обыкновению, участием, кивал и выражал восхищение, несоразмерное заслугам. Даже на такого стреляного воробья, как Вершинин, Реньо при первой встрече произвел впечатление человека чрезвычайно благожелательного. Однако про таких говорят: мягко стелет, да жестко спать. Вершинин сам обучил Реньо этой поговорке.

— Таким образом, сметы, исходные и подправленные, будут у меня на следующей неделе, — заканчивал Вершинин доклад о шантаже средней руки чиновника из Министерства промышленности. — Тогда-то я ему предъявлю весь комплект разом. Убежден, проволочек с согласованием поправок к концессионному проекту после этого не возникнет.

— Обожди немного, Роман Саввич, — белозубо улыбнулся Реньо. — Как у вас говорят… Кто быстро бежит, тот рискует упасть?

— Прытко бегают, так часто падают, — привычно подсказал Вершинин, чуя подвох.

— Да, премного благодарен… на это дело я заместителя тебе назначу, и на другие тоже. Для тебя особая работа есть. Такая, какую не всякому доверишь. Ты ведь из Саратова, Роман Саввич?

— Да, — Вершинин подобрался.

— Дело такое. В Саратове скоро… на следующей неделе, вероятно… введут, как они это называют, карантинное положение. Слухи вовсю гуляют. Ну и в некоторых уездах уже голод. Поставщики, пользуясь ситуацией, задерживают хлеб по контрактам прошлого года. Не отказываются от обязательств прямо, но всячески тянут время. Надеются по голодному времени по весу золота зерно продать; а ведь Франция за него уже заплатила. На тебя одна надежда, Роман Саввич. Ты умеешь к таким безответственным людишкам подход находить. Тем более, связи и знакомства у тебя там должны остаться. Задание ясно?

— Задание, — проговорил Вершинин чуть медленнее обычного, — ясно. Вполне.

Что тут неясного. Ложью, подкупом и шантажом организовать вывоз хлеба из губернии, где со дня на день разразится голод.

Саратов. Пыльный, засиженный мухами, заплеванный лузгой Саратов. Родной город Вершинин вытравливал из себя годами, словно запах отхожего места. Ни разу не вернулся туда, даже похороны родителей не посетил, только деньги высылал тетушке.

И вот теперь ему приказывают приехать в родной город и обречь тысячи человек на голодную смерть. Споро, деловито, с уверенной улыбкой организовать отправку эшелонов с зерном в солнечную Францию. Успеть до того, как дороги перекроют, оставляя людей жрать древесную кору, а после — друг друга.

Его считают человеком, который на это способен.

А может, он и сделался человеком, который на это способен?

— Вот и превосходно, — просиял Реньо. — За завтра успеешь передать дела? Скажу Эжени, чтобы отправила курьера за билетами. Сметы по контрактам возьмешь у нее же, у нас записано, кто нам сколько остался должен… Как это по-русски… долг хорош выплатой?

— Долг платежом красен.

Вершинин глянул в окно на витые купола Спаса на Крови.

А может, права простая душа Александра? Пусть будет хуже — только не как теперь.

— Да что там, пусть Эжени сама тебе документы домой отвезет, — расщедрился Реньо. — Особым сотрудникам — особые привилегии!

Вершинин рассеянно кивнул. Красотка Эжени вошла забрать пустые кофейные чашки. Улыбка ее была очаровательной, но глаза — холодными. Вершинин перевел взгляд за окно, на храм.

— Как же я рад, Роман Саввич, — Реньо лучился довольством, как объевшийся сметаны кот. — Когда за дело берешься ты, я могу быть спокоен. А теперь расскажи-ка, что по-настоящему интересного ты для меня успел выведать? Я же чую, о чем-то тебе не терпится рассказать.

— Увы, — соврал Вершинин, глядя Реньо прямо в глаза. — Я обо всем уже доложил. Нету больше новостей, господин Реньо.

Про талант Реньо к гипнозу ходили страшные слухи, однако на Романа Вершинина эти салонные фокусы не действовали никогда. Он передумал рассказывать про итог своего расследования — и не станет.

— Что же, — вздохнул Реньо. — Получается, солгало предчувствие мне. И на старуху, как у вас говорят, бывает проруха. А как поживает твоя боевая подруга Александра? Ты ведь ее навещал…

— Ничего нового, — невозмутимо ответил Вершинин. — Докладывать не о чем. Работает теперь на отдел сугубого покаяния. Номинально до сих пор значится под арестом, по существу вполне влилась в Новый порядок. Живет с полковником Щербатовым.

— Удивительное дело, — Реньо брезгливо поджал губу. — У них там что, роковая страсть?

— Да не так чтобы страсть… Они с Щербатовым давно знакомы. Оба сыты войной по горло. Вот их и прибило друг к другу, как обломки кораблекрушения…

— Поэтично, — усмехнулся Реньо. — Чрезвычайно, я бы сказал, в русском духе. И весьма опасно. Раз это не обыкновенное насилие военного времени, мадемуазель Александру следует устранить, как то ни печально. Не дело это, чтоб красный комиссар вертелся вокруг начальника ОГП.

— Устранить так устранить, — отозвался Вершинин. — Вопрос только в методах. Самоубийство или попытку к бегству изобразить не удастся. И то, и другое не в ее характере, потому неизбежно вызовет подозрения. Подкупить охрану нетрудно, только вот нет таких денег, за которые исполнитель пошел бы под красный протокол. Опять остаются только эсеры-максималисты, этих легко раскачать на очередной теракт…

— Рискованно… если вторая женщина Щербатова погибнет в теракте, не выдадим ли мы себя? Пусть эта пылкая революционерка ему совсем не так дорога, как была сестра… Скверно, если он сопоставит факты и поймет, что за гибелью его родственницы стоит “Улисс”.

Вершинин многозначительно поднял брови. Смерть Веры Щербатовой была чудовищно досадной ошибкой. Сама по себе, без Михайлова, она политического веса не имела; а вот начальник ОГП вышел бы из-под контроля, если бы следствие установило причастность “Улисса” к теракту. Второй раз замести следы будет куда как сложнее, и никаких гарантий.