Завершившие войну

Глава 23

Министр охраны государственного порядка Андрей Щербатов

Март 1920 года

— Наши противники говорят, будто мы ретрограды и обскуранты и насильно тащим Россию обратно в средневековье, — говорила Вера Щербатова с невысокой музейной трибуны. — Но это же не так! Вот это сегодняшнее открытие — я хочу верить, что после него многие увидят правду. А правда в том, что Новый порядок современен. И Россия — родина авангардного искусства. Поэтому многие из художников, покинувших дом в годы Смуты, сейчас возвращаются, и... мы им рады!

Вера говорила в своей обычной манере — искренне и просто, что особо выигрышно смотрелось на контрасте с исполненными казенного пафоса речами чиновников из Министерства культуры, выступавших до нее. Теплая улыбка, приветливый взгляд… если кто-то в ОГП и обладал умением вызывать любовь, то это Вера.

Открытие выставки авангардного искусства в Манеже с натяжкой заслуживало присутствия главы Департамента народного воспитания и уж точно не требовало участия самого начальника ОГП. Однако Щербатов, равнодушный к современному искусству, пришел, потому что Вера пригласила его. Прежде она то и дело вытаскивала его на разные культурные мероприятия, но в последнее время чересчур увлеклась как политикой народной беды, так и лично господином Михайловым и о брате вспоминала все реже. Потому на первое за месяц ее приглашение он откликнулся, не раздумывая, какие дела придется ради этого отложить.

Вера закончила речь, под аплодисменты публики спустилась с трибуны, взяла брата под руку.

— Знаю, что ты этого не любишь, дорогой мой, однако ради приличия надо осмотреть экспозицию.

Они медленно двинулись вдоль увешанных полотнами стен. Вера обращалась к художникам по имени, для каждого находила несколько теплых слов; многих поблагодарила за возвращение на родину. Щербатов неохотно выдавливал из себя приличествующие случаю поздравления. Ни художники, ни их произведения ему не нравились. Кубисты, супрематисты, еще какие-то -исты… Ни красоты, ни смысла он не мог усмотреть в заляпанных краской холстах. Абстрактные формы, цветовые пятна… Лишь одна картина привлекла его внимание.

Тройка — в одном из седоков угадывался Наполеон в треуголке — замерла на скаку перед вальяжно развалившейся обнаженной женщиной. Женщина была нарочито, вызывающе некрасива, груба, угрюма. Поза ее, весьма раскованная, отнюдь не выглядела призывной или игривой. При всем том женщина была необыкновенно притягательна. В ней сквозила примитивная сила, уверенность, энергия.

Илья Машков. “Русская Венера”

Наконец утомительный осмотр произведений искусства был завершен. Вера улыбнулась последнему художнику, надела поданное братом пальто и решительно направилась к своему “Кадиллаку”. Щербатов сел рядом с ней, оставив охране заднее сиденье.

Вера вела машину уверенно, однако чересчур азартно. Несколько раз Щербатов с трудом удерживался от того, чтоб попросить ее убавить скорость. Пристрастие сестры к автомобилизму он находил слишком рискованным — как, впрочем, и многое из того, чем она увлекалась.

Ехали, впрочем, домой. Это было хорошо. Вера уже перевезла к Михайлову почти половину своих вещей и, похоже, намеревалась переехать к нему окончательно. Но все же пока оставалась дома несколько ночей в неделю.

— Должен признаться, дорогая моя, что я так и не приучился ценить это новое искусство, — сказал Щербатов, когда прислуга накрыла на стол и удалилась. — Я далек от того, чтобы бравировать невежеством… и все же действительно ли ты полагаешь, что в этом есть что-то помимо эпатажа?

— Безусловно, — ответила Вера, отрезая крохотный кусочек венского шницеля. Щербатов с сожалением отметил, как мало она положила себе на тарелку. — За этим искусством будущее, Андрей. Только профану оно может казаться бессмысленной забавой. Эти новые представления о форме, цвете, композиции скоро найдут отражение в самых обыденных вещах — тканях, домашней утвари, рекламных объявлениях. Все, что им не отвечает, будет выглядеть несовременным и отправится на свалку истории.

— Мне трудно разглядеть в этом что-то, кроме дешевой провокации, — Щербатов пожал плечами. — Такое впечатление, что эти художники попросту не умеют рисовать по-людски… Кажется, любой ребенок напишет не хуже, если дать ему краски.

— О, здесь ты заблуждаешься. Вcе они превосходно владеют академическими техниками. Просто искусство не стоит на месте. То, что в прошлом столетии было прорывом, теперь безнадежно устарело. Кому нужна реалистическая живопись после изобретения фотографии? Впрочем, у меня есть аргумент, который заведомо тебя убедит: именно эти художники сейчас невероятно популярны в Европе. Теперь, после возвращения в Россию, остаться в стороне от политики народной беды они не смогут. Так уж устроено общество: слова одного известного человека весят больше, чем вопли тысяч безымянных.

— Тут ты, разумеется, права, — ответил Щербатов. — Прошу тебя, дорогая, попробуй семгу… ты совсем ничего не ешь. Тебя чересчур поглощает работа над этой новой политикой… А как твои прежние проекты? Есть успехи у программы перевоспитания малолетних преступников?

— Честно? Никаких особых успехов. — Вера посмотрела брату прямо в глаза. — Дети, воспитываемые при помощи месмерических техник, в среднем ни в чем не превосходят обычных беспризорников в таких же приютах. И на все отчаянно не хватает финансирования. Вся надежда теперь на Церковь, вот уж у кого есть средства, но направляет она их на собственные программы. Впрочем, полагаю, они действеннее. Месмеризм хорош для салонных фокусов, в масштабах страны же имеют значение только такие скучные вещи, как экономика и социальная политика.

Щербатов подавил вздох. Прежде увлечение Веры гипнозом настораживало его; однако ее увлечение политикой оказалось много опаснее.

Он постоянно напоминал себе, что обязан уважать сестру и выборы, которые она совершает. Будь его воля, он оградил бы ее от всего. От непредсказуемых политических игр. От тяжкого труда, подрывающего ее хрупкое здоровье. От встреч с опасными людьми — ему докладывали, что она приказала не обыскивать перед беседой с ней не только свидетелей, но даже и подозреваемых. И, конечно же, от мужчины, который мог разочаровать ее, обидеть или, того хуже, поставить под удар.

Вера, как это водилось за ней, угадала направление его мыслей.

— Я решилась окончательно переехать к Михайлову. Знаю, дорогой мой, что ты не одобряешь эту связь. Но таков мой выбор. Все к лучшему, твоя будущая жена должна быть единственной хозяйкой в этом доме.

— Ни в коем случае! Для семьи я приобрету новый дом. Средства позволяют. Этот дом навсегда останется только твоим, ты в любой день сможешь вернуться сюда.

— Как знаешь… Тем более что детям лучше жить здесь, Бог знает, как они поладят с твоей новой семьей... Им и без того приходится непросто. Я, разумеется, не оставлю их. И буду приглядывать за прислугой, раз уж другой хозяйки в этом доме не предвидится. Кстати о новой хозяйке, ты уже выбрал, кому станешь делать предложение?

Щербатов вздохнул. Это был неприятный вопрос. Идеологи Нового порядка, и сам он в первую очередь, постоянно подчеркивали святость семейных уз. То, что он оставался холостым в свои тридцать три года, выглядело лицемерно; словно он отсиживался в тылу, призывая других идти на фронт. Брак — обязанность любого взрослого человека, да и о наследниках пришло время подумать.

Загвоздка была в выборе невесты. Разумеется, семей, стремящихся породниться с начальником ОГП, хватало. Ему постоянно представляли подходящих девиц. Многие из них были привлекательны, некоторые — неглупы, а кто-то даже умел посмеяться над собой. Но ни за одну из них нельзя было поручиться, что она действительно осознает, какие тяжкие обязанности взваливает на себя пожизненно. От жены начальника ОГП требуется активное участие в жизни общества и безупречное поведение.

То, что возможные невесты происходили из влиятельных семейств, могло оказаться не преимуществом, а проблемой. Он не собирался повторять ошибку последнего императора, позволявшего родственникам занимать важные государственные посты и не нести никакой ответственности за ошибки. Перед Новом порядком держат ответ все, и чем выше человек поднимается в общественной иерархии, тем больше с него спрос; нужна ли ему такого рода драма у себя дома?

— Пока так никого и не выбрал, — признал Щербатов.

— Время еще есть, — отозвалась Вера. — Хотя глупо, подготовка-то к свадьбе уже идет.

— Совсем не до того сейчас, моя дорогая, — Щербатов подумал, что мужество, с которым Вера признавала свои ошибки, должно послужить ему примером. — Ты знаешь, я ведь каждый день подписываю расстрельные приговоры тем, кто говорит, что Новый порядок из доктрины, призванной дать место под солнцем всем гражданам России, превратился в средство порабощения страны, превращения ее в сырьевой придаток Антанты. И плохо не то, что люди заслуживают смерти за такие слова, а то, что в них есть доля истины.

Вера накрыла его руку своей:

— Если у врага есть своя правда, это не значит, что у нас ее нет… А потом, ты ведь помнишь, дорогой мой: в безвыходной ситуации выход может найтись там же, где был вход.

Щербатов слабо улыбнулся. Эти слова были чем-то вроде кода, отсылкой к одной из множества историй, известных только им двоим.

Когда они были подростками, Вера страдала от болезни легких, потому их обоих отправляли на зиму в Черноморскую губернию, в Мацесту. Старичок-гувернер предпочитал дремать на солнышке целыми днями и не особо рьяно присматривал за воспитанниками. Субтропическая зима совершенно не походила на среднерусскую; снег здесь выпадал не каждый год, предгорья утопали в зелени. Брат и сестра, предоставленные сами себе, целыми днями исследовали долины, ущелья и каньоны.

Однажды они забрались особенно далеко и заблудились. Погода резко испортилась, пошел холодный дождь. Склоны стали скользкими и смертельно опасными. Природа, только что исполненная удивительных тайн, враз сделалась врагом.

Сперва Андрей беспокоился только, что взрослые разозлятся, если они опоздают к ужину. Но после увидел, как Вера устала, и испугался смертельно; не за себя — за нее. Чем-то обернется эта легкомысленная прогулка для ее хрупкого здоровья? Как он мог из глупого мальчишества поставить ее в такое положение?

От страха и чувства вины он совсем потерял голову. Бросился разведывать одну дорогу, другую, едва не упал на дно каньона, ободрал колени и вконец выпачкал одежду. Вера терпеливо ждала его на вершине, плотные листья эвкалипта уже почти не сдерживали потоки дождя. Поняв его смятение, она не стала упрекать его или понукать; взяла его холодные руки в свои, теплые и сказала: “Ничего страшного, Андрей. В самой безвыходной ситуации выход может найтись там же, где был вход”. После этих слов он враз собрался, сориентировался на местности и они медленно, держась за руки, поддерживая друг друга на скользких склонах, вернулись той же дорогой, что и пришли.

Вера всегда была его якорем.