Божьим промыслом

* * *

Вернувшись в трактир, он сразу позвал Дорфуса и с ним сел писать прошение, куда внёс всё, что потерял из-за перехода по льду. Они уже заканчивали, когда трактирный распорядитель пришёл и с поклонами сообщил генералу, что его желает видеть барон фон Реддернауф.

– Угодно ли будет господину генералу его принять?

– Угодно, угодно, зови! – и не дожидаясь, пока гостя позовут, встал и пошёл ментору навстречу.

Они опять раскланялись и даже обнялись совсем по-дружески.

– Рад вас видеть, друг мой, – говорил министр.

– А уж как я вас рад видеть, – отвечал ему генерал.

– Давайте найдём тихое место для разговора, – оглядывался Реддернауф, – вино тут, кажется, бывает неплохое.

– Вино тут вполне сносное, а вот колбасы с чесноком и особенно тёмное пиво так и вовсе здесь хороши, – на правах хозяина Волков пригласил министра в уютный и тихий уголок обеденной залы. – Так пива или вина?

– Пива, – согласился министр. – И колбас.

Пиво им принесли сразу, а колбасы стали жарить тут же в очаге на огне, и Реддернауф начал разговор:

– Я совсем не волновался о сегодняшнем вашем деле. Я знал, что с вами всё будет в порядке.

– Вот как? Вам что-то было известно заранее?

– Скорее я догадывался, – отвечал министр. – Наш герцог совсем не дурак, многие думают, что им можно вертеть, как им вздумается, но это вовсе не так. Он прекрасно понимал, что Фёренбург спасли вы – вы задержали ван дер Пильса на те несколько дней, за которые он мог добраться до города и уже взять его.

– Так зачем ему нужно было это нелепое судилище? Неужто, чтобы угодить своим придворным? Графу Вильбургу, епископу?

– В некоторой степени так, – согласился Реддернауф. Но в этом его согласии чувствовалась неуверенность, недоговорённость. – Думаю, что это только та часть, которую мы видим.

– А чего же мы не видим? – интересовался генерал.

– Много, друг мой, много, – лакеи стали ставить на стол тарелки, класть вилки и ножи, салфетки, принесли хлеба и чеснока. Пока они были рядом, барон фон Реддернауф молчал, а как отошли, продолжил. – Я же говорю вам, принц вовсе не глуп, и никто не знает, что он думает и что затевает. Например… – он замолчал.

– Что? – Волкову не терпелось узнать про «например».

– Например, – министр усмехнулся и отломил кусок хлеба от ещё тёплого каравая, – например, вас нужно показательно наградить за ваши заслуги, за спасение города, но денег в казне нет, а ваши злопыхатели решили затеять против вас недоброе. Зачем же мешать им, пусть вас оговорят, а он выступит справедливым судьёй и добрым сеньором, помилует вас и будет к вам благосклонен, но суд над вами был, и проступок ваш очевиден, какая уж тут награда. Скажите спасибо, что вас миловали, а не примерно наказали. У герцога деньги целы, а Вильбург, епископ и цу Коппенхаузен вас на место поставили. Тоже довольны, чтобы вы много о себе не думали.

– Проступок мой весьма неочевиден, да и не было никакого проступка, всё наветы и злые домыслы, – произнёс Волков холодно.

– Конечно, но графу Вильбургу надобен был суд над вами, ведь цу Коппенхаузен его ставленник, он рекомендовал его принцу. И тут же в первом деле маршал терпит такую конфузию; им нужен был человек, на которого можно было спихнуть эту знатную неудачу. А герцогу нужна экономия средств, в казне почти нет серебра, в общем, всё сложилось.

– Всё сложилось против меня, – мрачно заметил генерал.

В это время два лакея принесли им колбас. Большое блюдо с разными, подрумяненными на огне кое-где и до черноты, ещё шипящими колбасами. Фон Реддернауф с удовольствием протыкал колбасы вилкой, те лопались и сочились горячим соком, а он тащил их себе на тарелку, одну за другой. И свиную, и белую молочную, и баранью пряную. Видно, министр проголодался. Им подали сладкую медовую горчицу, он сразу себе положил в тарелку изрядную её порцию. Генералу же есть не очень хотелось, это, наверно, потому, что министр раскрыл ему глаза на происходящее при дворе.

«А болван Рене, кажется, мечтает о дворцовой карьере!».

Он положил себе всего одну колбасу, свиную, и не торопился её резать – слишком горячая. И сказал с удовольствием поедающему кушанье министру:

– Тем не менее, канцлер согласился принять от меня прошение на высочайшее имя для компенсации потерь, понесённых мною при Гернсхайме.

– Не думаю, что у канцлера что-то выйдет, – оторвавшись от колбасы с горчицей, отвечал генералу барон.

– Да, вы говорили, что в казне нет денег.

– И не только поэтому, – фон Реддернауф изрядно отпил пива из кружки. – Вы же, наверное, слышали новости о канцлере… Его Высочество в скором времени, возможно, примет его отставку.

– Да, я слышал об этом. – Волков даже вздохнул. И, взяв кружку, сделал небольшой глоток. Пиво здесь и вправду было отменным.

Здесь фон Реддернауф перестал есть и пить, он взял салфетку и вытер ею и губы, и руки, стал серьёзен, бросил салфетку на стол и, помолчав, начал:

– К сожалению, отставка фон Фезенклевера – не самое печальное событие, что может случиться в скором времени, – произнёс он.

– Вот как? – генерал стал ещё внимательнее. – И какие же ещё неприятности ждут нас?

Министр чуть наклонился над столом и заговорил тихо, будто боялся, что даже в этом тихом углу его могут услышать:

– Принц Георг стал благоволить к графине.

Что это за ерунду говорил барон, Волков даже поначалу не понимал, о чём шла речь. «Принц Георг… принц Георг… что ещё за принц? И к какой графине он благоволит…», – и вдруг всё сразу прояснилось. Принц Георг – это, Георг Альберт Ребенрее Пятый, наследный принц, старший сын курфюрста. А графиня… ну конечно же, речь шла о графине Брунхильде фон Мален. Конечно же, барон имел в виду её! И всё-таки генерал уточнил:

– Вы имеете в виду графиню…

– Вашу сестру, – подтвердил фон Реддернауф всё так же негромко.

– Но юноше, кажется, ещё только пятнадцать лет, – как-то неуверенно, как будто пытаясь всё уладить, проговорил генерал.

– Уже шестнадцать, – сообщил ему министр. – И на последней охоте он всю дорогу не отходил от графини. Ехал с рядом нею и туда, и обратно; поговаривают, что даже Его Высочество это заметил.

– Просто ехал?

– Да, но он начинает нарушать все приличия, на последнем ужине он просил одного из родственников поменяться с ним местами, чтобы сесть рядом с графиней. Герцогине пришлось делать ему замечание, а герцог, судя по всему, пожалел, что пригласил графиню на семейный ужин.

– Не сомневаюсь, что герцог был раздражён подобной ситуацией, – генерал в этом и вправду не сомневался.

– Ну, пока герцог не выказал охлаждения к графине.

– Не выказал?

– Нет, они сегодня пошли обедать вместе.

– А что же, принц Георг и графиня… – Волков не всё ещё понимал в этой запутанной придворной жизни. Тут он сделал рукой жест, что подразумевал некие взаимоотношения между назваными людьми.

– О нет, не думаю, – министр снова принялся за колбасу, – графиня вовсе не глупа, она всё понимает. Вряд ли она была благосклонна к молодому принцу. Но…

– Понимаю, герцогу всё равно не нравится эта ситуация.

– Скорее герцогине, – вдруг говорит барон. И, отрезая себе большой кусок колбасы, макая его в горчицу, продолжает: – Дело в том, что молодой принц дня три или четыре назад подарил графине брошь, заколку для пера на шляпу.

– Вот как, и что же?

– А то, что брошь та была с очень хорошим изумрудом; говорят, что стоимость того камня, кажется, тысяча двести талеров.

– Господь милосердный! – воскликнул Волков. – И что же, графиня приняла этот подарок от молодого принца?

– К сожалению, имела такую неосторожность! – кивал барон, съедая кусок колбасы. – И, конечно же, об этом стало известно при дворе. Слух дошёл и до герцогини, и та, в сердцах, писала графине злое письмо и просила её вернуть подарок. И графиня сразу подарок не вернула, дескать, отдала его на хранение своему секретарю, но герцогиня осерчала и требовала, хотя раньше меж ними был мир. Тогда графине пришлось вернуть брошь.

«Безмозглая гусыня! – Волков про себя негодовал. – И ведь даже словом обо всём этом не обмолвилась… Как была дура деревенская, падкая на всякое диво, так и осталась ею; казалось бы, не первый год при дворе, будь осторожна, будь осмотрительна, так нет же – схватила камушек у юнца, нужен он тебе был… Дура!».

– Поэтому я и решил с вами встретиться, – продолжал барон фон Реддернауф, поедая колбасу, – всё обернулось весьма нехорошо.

– Ну а чего же нехорошего, камень-то она вернула.

Министр Его Высочества посмотрел на генерала, как на несмышлёного юнца: неужто не понимаете? И, видя, что собеседник и вправду не понимает, начал объяснять:

– Раньше графиня была в фаворе у принца и с самой герцогиней находила общий язык, – он разводил руками в удивлении, – уж и не знаю, как то графине удавалось, но герцогиня приглашала её на свою половину иной раз кофе пить. Вот и взяла графиня при дворе большой вес. Сами понимаете, что кое-кому сие было весьма не по душе. Теперь же герцогиня на неё зла, у курфюрста новая фаворитка, и… – министр взял кружку и стал пить пиво.

Волков же терпеливо ждал, пока он допьёт, а когда тот поставил почти пустую кружку на стол, напомнил ему:

– И?

Фон Реддернауф вздохнул, как вздыхает объевшийся человек, и продолжил:

– Лучше будет, ежели графиня сейчас отъедет от двора, – и, поймав взгляд генерала, объяснил: – Раньше Вильбург её и касаться не смел, любимица герцога для него была недоступна, теперь же он начнёт вокруг неё вынюхивать да в грязных юбках копаться, а ведь он не дурак, да ещё и упорный, найдёт чего-нибудь, – это министр герцога говорил с такой уверенностью, что генералу стало ясно: фон Реддернауф знает обо всём больше, чем рассказывает. – Так что убедите графиню уехать к себе в поместье месяца на три, может, на четыре, пусть Вильбург, и цу Коппенхаузен, и вся их партия думают, что убрали фаворитку от двора. Может, начнут радоваться, упиваться своим всевластием, успокоятся и оставят прекрасную женщину в покое, после чего она снова сможет вернуться ко двору.

Волкову оставалось только расстроенно морщиться.

«Глупая курица! Никуда она уже не вернётся, её место в постели герцога займёт новая смазливая шестнадцатилетняя девица или ещё какая-нибудь ловкая молодая бабёнка».

Он, конечно, понимал, что зелье Агнес опять может сыграть свою роль, но почему-то думал, что время Брунхильды при дворе уже проходит. Два, три, может, четыре года, и ей будет тридцать… А она так нужна была ему при дворе именно сейчас.

«Глупая курица».