Божьим промыслом

Глава 40

Что ни говори, как бы он её ни крестил в сердцах именами разных домашних птиц, но графиня фон Мален совсем уж глупой не была, и в следующее утро с первыми колоколами, когда барон ещё не сел завтракать, была у него.

– Уж и к чему это вы, братец, посылаете своего грубого Максимилиана пугать тихих людей? – сразу начала она с упрёков, едва поцеловав «брата» в щёки. – Бегал, как бешеный, с кулаками по дворцу, топал сапожищами, ругался, мечом да шпорами своими звенел. Теперь о том разговоры по двору пошли. Все говорят, что люди ваши грубы и невежливы. Привыкли в походах к вашим варварствам.

– Потому что вы не явились за деньгами, – раздосадованно отвечал барон, – вы ещё вчера должны были уехать!

– Того никак я не могла сделать! – воскликнула Брунхильда. – Мне так быстро и вещей не собрать, да и карета моя не готова.

– Вздор! – воскликнул генерал. – Вы, что, там обоз собираете?! Пара платьев да две пары юбок! Два сундука всего-то. У вас служанки есть, вы же их не сами собираете!

– А кровати, а перины?! А занавески?!

– У вас, что, в поместье перин нету?

– Так там у меня простые, деревенские, я на таких давно не сплю! Я люблю перины тонкого пера. На других я не высыпаюсь. И посуду я не хочу тут оставлять. У меня стекло красное и серебро – разворуют. А мебель?! Мебель у меня дорогая. А гобелены? Тут в два сундука не уложиться никак.

«Перины она любит тонкого пера! Погляди-ка на неё, а в молодости спала на облитых дурным пивом лавках в поганом трактире и высыпалась». Волков ещё больше злился на неё.

– А с каретой вашей что?

– Почем мне знать, что с нею! Сломана, колесо какое-нибудь! Или ещё что! – легкомысленно заявила графиня.

– Я отправлю к вам человека, он посмотрит карету, – произнёс генерал. – И найдёт мастера.

Она машет рукой небрежно:

– Сама управлюсь, я за другим пришла.

Барон открывает шкаф и достаёт оттуда красивый кошелёк, протягивает его Брунхильде.

– Вот, берите. И уезжайте сегодня.

– Братец, спасибо вам, – она деньги, конечно, берет, но разговор на этом кончать не думает. Немного мнётся, не зная, как начать, но потом всё-таки решается. – Только вот этих денег мне не хватит, чтобы уехать.

– Что? Вам не хватит двести талеров на два дня пути?

– Ну… У меня долги всякие, так, по мелочи, ещё кое-что купить надобно из женского. Конюху своему не платила полгода.

– И сколько вам нужно денег?

– Ну хоть пять сотен. Иначе мне никак не уехать. Хоть с конюхом расплачусь. И с прислугой…

Волков даже не хочет спрашивать, сколько она должна конюху и всем остальным слугам; он уверен, что красавица врёт ему, но снова идёт к шкафу и лезет в мешок с серебром, а графиня подходит сзади и заглядывает ему через плечо, видит мешки из казначейства:

– О, вы вечно при серебре. Оно само к вам липнет!

«Липнет? Курица!».

Он ничего ей не говорит, отсчитывает двести монет, прячет их в мешок и протягивает ей:

– Тут ещё двести.

– Ну, раз больше нет, – она берет и эти деньги. И не собирается просить большего: двести так двести. – Спасибо вам, братец; как управлюсь с делами, как починят карету, так сразу уеду.

– Вы мне врёте, – говорит он, но у него уже нет сил ругать красавицу или что-то требовать от неё. – Вы всё ещё рассчитываете попасть на завтрашний бал.

Графиня вдруг стала серьёзна, даже скорее печальна и говорит барону:

– Вы же видели Софию.

Волков кивает: да, видел.

– Видели, как она хороша и как молода.

Барон молчит. А что тут сказать, новая фаворитка принца и вправду молода и прекрасна. Всё, что он нашёлся сказать, была его догадка:

– Так деньги вы, видно, на новое платье для бала берёте?

Она же словно его не слышит.

– Уеду, так он меня совсем позабудет. Совсем.

Такой расклад и Волкову бы не нравился. Ему было бы лучше, если бы Брунхильда снова при дворе была в силах.

– Ничего, Агнес вам поможет, – говорит он, намекая на пахучее зелье своей «племянницы» из Ланна.

– Пойду, братец, – произносит красавица печально и идёт к двери.

Но он обгоняет её, в двери поворачивает ключ, чтобы, не дай Бог, кто не вошёл и обхватывает её за талию.

Однако графиня начинает вырываться.

– Прошу вас, братец, оставьте.

Он не выпускает её, хочет вести к кровати, тянет за руки, но на сей красавица противится и упирается и роняет один из кошелей с деньгами на пол.

– Ах, оставьте, не до того мне сейчас.

Тогда он отпускает её; она подняла деньги и, поцеловав барона в щёку, вышла из его покоев.

Не успел он сесть завтракать, как пришёл Хенрик и доложил ему, что два офицера, которых он не знает, просятся к нему.

– Что за офицеры? – поначалу не понял генерал.

– Шарфы в цветах принца. Один из них кавалерист.

– А ну-ка зовите их, – он, кажется, догадывался, что это за офицеры, и, конечно же, не ошибся.

– Ротмистр Юнгер, – браво представился первый из офицеров. По нему было видно сразу, что кавалерист. И не только по сияющей кирасе, крагам, кавалерийскому шлему и тяжёлым сапогам-ботфортам. Офицерский шарф он носил через плечо, как перевязь, а ещё у него были усы и бритый подбородок. Такого никто сейчас не носил. Разве что кавалеристы. Лет ему было тридцать пять, а был он всего лишь ротмистром. Либо звёзд с неба не хватал, либо был из совсем простых, из таких простых, которым выше ротмистра уже не подняться.

С ним был другой офицер. И этот генералу сразу понравился. Он был старше самого Брюнхвальда. Этому солдату было уже под пятьдесят лет. Доживший до пятидесяти солдат видел всё! Поэтому был он прост. Одежда и сапоги простые, шлем самый обычный, что носят простые солдаты. Вместо кирасы лёгкая бригантина, шарф, как и положено, опоясывал живот, низ бригантины. На поясе обыкновенный кацбальгер в простецких ножнах. Этому человеку точно уже было не стать капитаном. И, скорее всего, он и не рвался.

– Ротмистр арбалетчиков Его Высочества Кальб.

– Соизволением Его Высочества принца Ребенрее мы прибыли в ваше распоряжение, господин генерал, – пафосно сообщил кавалерист.

– Прекрасно, господа. Вы знаете, куда нас посылает курфюрст?

– Мы слыхали, что дело у Фёренбурга ещё не кончено, – отвечал арбалетчик. – Говорят, пойдём в город.

– Да, да… Пойдём в Фёренбург, на усиление тамошнего гарнизона, – Волков отложил вилку. – Без нас там неспокойно.

– Ох, не люблю я сидеть в осадах! – сразу высказался ротмистр Юнгер. – Сие не моё, мне бы в поле. А в городе что?

Волков покивал, соглашаясь: да, кавалерии в городе делать нечего. Кажется, генерал начинал понимать, почему этот офицер в свои годы всё ещё ротмистр.

– А гарнизон в городе наш или местный? – уточнил арбалетчик.

И это был правильный вопрос.

– Местный, там только местные, – отвечал Волков.

– Значит, идём за ними присматривать, – догадался старый солдат. – Чтобы местные еретики не учинили чего-нибудь.

Он однозначно нравился генералу, человек всё понимал без лишних объяснений.

– Именно, посидим тихонечко, посмотрим, прикрикнем, где нужно будет, чтобы еретики не бунтовали, даст Бог, дождёмся весны и маршала цу Коппенхаузена, – он не стал говорить про планируемую резню. – Тогда ван дер Пильс в этом году и не рискнёт пойти на город.

– Тогда ладно, так посидеть в городе до весны можно, – согласился кавалерист, – просто я очень не люблю резать своих коней.

– А сидеть в осадах вам уже приходилось?

– Потому и говорю, сидел год в Геббельсвахе, там пришлось зарезать всех лошадей – фураж кончился подчистую.

– Надеюсь, у нас до такого не дойдёт, – сказал Волков и, взяв вилку, добавил: – Господа, после того как закончу завтрак, я хочу взглянуть на ваших людей. Ну и лошадей, конечно. Вы прибыли, надеюсь, со своим обозом?

– Именно так, – сказал Юнгер за обоих. – И я, и Кальб оставили своих людей тут за углом, на главной площади. С телегами.

– Хорошо, я скоро приду туда.

Он не спеша закончил завтрак, переговорил с Дорфусом насчёт ковки новых меринов и лишь после этого спустился вниз, в столовую, а там, взяв с собой Дорфуса и Брюнхвальда, направился на площадь знакомиться с новыми своими людьми. С ними пошёл и Рене, а за старшими офицерами увязались и младшие: Вилли с почти неразлучным своим товарищем Максимилианом, с ними же и Хенрик с фон Флюгеном. Только Роха махнул на это дело рукой.

– Чего я, лошадей, что ли, не видал?

И остался с двумя ротмистрами из мушкетёров пить пиво.

Кавалерийские роты герба всегда немногочисленны. Попробуй-ка содержать большую кавалерию. Только король был настолько богат, что мог содержать великолепные роты жандармов. Герцог же имел всего три сотни латников на содержании. Но они были весьма неплохи. Волков прошёлся вдоль строя кавалеристов. Кони хороши, мелких нет, всё рослые, один к одному. Груди крепкие, мускулистые, широкие. Ему понравилось то, как подобраны лошади. Да и всадники все были в порядке. Хорошие кирасы, шлемы, наручи, ботфорты. И, что удивило генерала, так это то, что многие кавалеристы были усаты, как и их командир. Копья, палаши были тоже в порядке. Пять телег и четыре лошади под попонами.

– То запасные, – пояснил Юнгер.

– А это что? – спросил Волков, указывая на небольшую крытую тележку.

– Походная кузня, – отвечал кавалерист.

Может, Волкову он и не понравился сначала, может, и не блистал он умом и усы носил дурацкие, но в эскадроне у ротмистра всё было в порядке.

Ну, а арбалетчиков и смотреть нужды особой не было. Молодых солдат среди них было мало, всё люди опытные. То хорошо. Арбалеты у всех новейших конструкций, всё с замками и ключами, мощные. Опасные.

– Они пойдут под знамёнами герцога? – тихо спросил у генерала Карл Брюнхвальд. И был прав, что поднял этот вопрос. Оба отряда пришли со своими знаменосцами, и оба знамени были цветов Его Высочества.

Волков чуть подумал; конечно, он мог настоять, чтобы пришедшие отряды шли под его знамёнами – как генерал, он имел на подобное требование право, – но в этот раз всё было чуть-чуть сложнее, иначе, чем обычно, и генерал ответил:

– Пусть идут под флагами герцога, и, Карл, прошу вас, проследите, чтобы в Фёренбург они под ними так и входили.

– Можно даже поставить их первыми в колонне, – предложил полковник.

– Хорошая мысль, Карл, так и сделайте, – согласился Волков.