Граф Остерман

Со временем неприязнь к Петру коренным образом изменилась, поскольку Александр Данилович добился от Екатерины завещания (тестамента), обязывавшего наследника Петра Алексеевича жениться на одной из дочерей светлейшего князя.

В итоге неприязнь к Петру сменилась расположением к нему прежде всего Меншикова, по настоянию которого главным воспитателем отрока был назначен А. И. Остерман, а сам Петр II был поселен во дворце Меншикова, где находился под бдительным присмотром членов семьи светлейшего.

Намерения Александра Даниловича породниться с царствующей династией было близко к осуществлению, но этому воспрепятствовало несколько обстоятельств: во-первых, юный император не питал никаких чувств к помолвленной невесте Марии Александровне; во-вторых, — и это едва ли не самое главное, — Остерман исподволь, но настойчиво внушал своему воспитаннику вражду к Меншикову. Когда между Меншиковым и Остерманом возник конфликт, то Петр II поддержал не князя, а барона. Александр Данилович оказался в глубокой опале: он был лишен всех должностей и отправлен в ссылку, сначала в Раненбург, а затем в глухой Березов, где опальный князь и закончил в 1729 г. свою жизнь.

Нет надобности доказывать, что с падением Меншикова от его опеки избавился не только Остерман, но и Петр II, который забросил обучение и под влиянием своего фаворита Ивана Долгорукова и его отца Алексея Григорьевича предался разгулу и страсти к охоте. Такой образ жизни настолько изнурил неокрепший организм Петра II, что он, простудившись, скончался 19 января 1730 г., не достигнув возраста 15 лет.

Не требуется также доказывать общеизвестный и никем не оспариваемый факт, что Остерман, будучи немцем, честно служил России и отличался редкими в чиновной среде достоинствами: он не был мздоимцем и казнокрадом и если принимал подарки от иностранных дипломатов, то с разрешения императрицы. Саксонский посланник Линар полагал, что «никакими сокровищами и уловками не добудем дружбы графа Остермана, покуда он хлопочет об Пруссии».

В другой депеше, отправленной в марте того же 1734 г., Линар сообщал о средствах, к которым прибегал Остерман, чтобы создать впечатление о своей незаменимости и о том, что без него правительство не может обойтись: «он вел дела в Кабинете министров таким образом, что никто, кроме него, не знал и не ведал бы о связи между внутренними и внешними делами этого государства, для чего он без всякой помощи и почти без устали шифрует, пишет и работает один в своем кабинете». Впрочем, Линар, единственный из иностранных дипломатов, в одной из депеш извещал свой двор, что Остерман «втихомолку получил другие богатые подарки». Линар называет и денежное выражение этих подарков — три раза по 5000 рублей. Эти сведения можно считать сомнительными прежде всего потому, что Остерман, будучи «душой» Кабинета, как называл его Линар, «оракулом», как называл его саксонский посланник Зум, мог догадываться о том, что за его поступками пристально наблюдают десятки пар завистливых глаз вельмож и что получение богатых подарков от представителей иностранных государств грозило для него неприятностями. В начале июня 1739 г. Зум доносил: «Остерман играет роль оракула во всем, даже в безделицах, хотя это не препятствует ему часто сносить обиды и неприятности. Он может не опасаться опалы, так как ведает всеми делами как внутренней, так и внешней политики». Однако можно не сомневаться в том, что любая серьезная оплошность в делах могла вызвать катастрофические для Остермана последствия.

Уникальность содержания депеш состоит в том, что в первой половине XVIII в. мемуаристика в России, отражавшая не только официальную, но и личную оценку происходивших событий, только зарождалась и что отсутствие мемуаров в известной мере восполняется депешами дипломатов, в которых то и дело встречаются личные оценки и наблюдения о происходивших событиях и о лицах, правивших страной.

Где, например, кроме депеш дипломатов, можно обнаружить такую деталь в поведении Остермана во время переговоров, как то, что он выражал удовлетворение их ходом, закатывая глаза?

На первый взгляд это мелочь, но эта реакция давала основание дипломату менять тему разговоров.

В депешах английских дипломатов в годы царствования Анны Иоанновны представляют значительный интерес сведения о ходе Русско-турецкой войны 1736–1739 гг., извлеченные из реляций президента российской Военной коллегии Миниха. Но, кроме них, дипломаты использовали результаты своих бесед с офицерами, прибывшими в столицу с театра военных действий. Они либо дополняют официальную версию, либо вносят уточнения в хвастливые реляции фельдмаршала.

Несомненный интерес представляют сведения об отношениях между иностранными дипломатами при русском дворе. Из их депеш явствует, что они ревниво следили за визитами друг друга к императрице и сановникам. Английский резидент К. Рондо организовал слежку за визитами своего коллеги — французского дипломата, о чем доносил в Лондон 29 сентября 1732 г.: «Я следил за французским послом Маньаном и убедился, что он часто совещается с фельдмаршалом Минихом, но не мог разузнать, что происходит между ними, хотя полагаю, фельдмаршал говорил за него с графом Бироном».

Важно отметить, что знаковые события придворной жизни нередко совпадали со знаковыми событиями истории России. К ним относится информация о болезни и смерти государя и государыни, о стремительно развивавшихся событиях в Москве в феврале 1730 г., о судебных процессах над Голицыным, Долгорукими и Волынским, о событиях на театре военных действий во время войн с Польшей, Турцией, Швецией и др. Что касается повседневной жизни двора, то она протекала скучно и однообразно: балы, маскарады, обеды, ужины и неизменные фейерверки. Они, разумеется, характеризуют беспечную жизнь двора и вельмож, их культурные и духовные запросы, но не они представляют главный интерес для историка России. Коротко об источниках, освещающих деятельность Кабинета министров. В целом эти источники, опубликованные тоже в сборниках Русского исторического общества, по содержанию близки к источникам, отложившимся в Верховном тайном совете, но есть и отличия. Главное из них состоит в том, что публикатор документов Кабинета министров А. Н. Филиппов предпослал публикуемым документам Кабинета министров «Предисловие» и «Введение», отсутствующие в публикации источников Верховного тайного совета — в нем I том открывается публикацией документов. Мне неизвестны причины, побудившие редактора издания «Бумаг Кабинета министров» отказаться от необходимости информировать читателя об архивах и фондах, в которых хранятся публикуемые им источники.

Я не нахожу веских оснований, почему А. М. Филиппов дал им общее расплывчатое название: «Бумаги Кабинета министров», в то время как А. Н. Дубровин дал в названии публикации перечень видов документов. Мне представляется предпочтительным использовать название А. Н. Дубровина и озаглавить публикации «Протоколы, журналы и указы Кабинета министров».

Из опубликованных документов Кабинета министров явствует, что в нем изменилась структура делопроизводства: в первые годы его существования исчезла рубрика протоколов, они были перенесены в рубрику «Журналы». В последующие годы входящие в Кабинет документы были изъяты из рубрики «Журналы» и стали публиковаться в особой рубрике «Входящие». Эти новации, как и другие, нисколько не отразились на содержании публикации.

Попытку изобразить портрет А. И. Остермана предпринимали не только его современники, но и историки. Д. А. Корсакову в монографии, опубликованной в последней четверти XIX в., образ Андрея Ивановича представлялся таким: «Вся жизнь Остермана — упорный и постоянный труд, все его нравственное соображение — хитрость, лукавство, коварство и интрига. С Россией он не был связан ничем: ни национальностью, ни историей, тем менее родственными традициями, которых не имел. Всегда сдержанный, методичный и последовательный, Остерман постоянно действовал наверняка. Он точно следовал пословице: “Семь раз смеряй — одни раз отрежь”. На Россию смотрел как на место реализации своих честолюбивых, но не корыстолюбивых целей. Остерман был “честный немец” и оставил в истории свой образ дипломатической увертливости и придворной эквилибристики, он не запятнал своего имени казнокрадством и лихоимством; в частной жизни он был в лучшем смысле слова немецкий бюргер: человек аккуратный и точный, он любил домашний очаг, был примерный муж и отличный семьянин. Обладал обширным, но абстрактным умом и, имея глубокие познания в современной ему дипломатии, он считал возможным, согласно понятиям века, все благо государства устроить последствиям дипломатических и придворных конъюнктур».

Приходится согласиться с этой обстоятельной характеристикой Остермана, написанной Д. А. Корсаковым, за исключением одного пассажа: Остерман якобы «ничем не был связан с Россией». Это заявление вступает в вопиющее противоречие с карьерой Андрея Ивановича, на протяжении без малого четырех десятилетий честно служившего России и оставившего заметный след в ее истории первой половины XVIII века.

Историк начала XX столетия В. Н. Строев дополнил пробел, допущенный Корсаковым в характеристике Остермана. Он считал его энергичным последователем Петра Великого и начинал свой отзыв об Остермане с заявления: «В Остермане мы видим крайнего государственника, который на все, даже на страх Божий, смотрит с чисто государственной точки зрения. Наряду с этим нельзя не отметить у него чрезвычайную скудость общих идей об управлении государством. Все современники отмечали в нем чрезвычайную работоспособность (в том числе не любивший его Миних), сдержанность, хитрость и жестокость. Подобно своему великому учителю, он, конечно, не задумывается принести в жертву своим государственным идеалам любую человеческую личность, как скоро это понадобится»

Я. А. Гордин, историк XXI столетия, тоже не оставил без внимания личность А. И. Остермана. Правда, штрихи его портрета разбросаны на разных страницах текста его сочинения, но в целом они дают достаточно емкий портрет немца, связавшего свою судьбу с историей России. «Остерман был человеком глубоко незаурядным… своим холодным умом он воспринимал страну как некий хитро устроенный автомат, еще не отлаженный, в котором надо заменять время от времени отдельные детали и целые блоки. Имея для этого многообразный набор изощренных инструментов, барон Андрей Иванович, вполне обрусевший, связанный женитьбой со старинными русскими родами, воспринимал Россию как поле рациональной деятельности… Остерман не был кровожаден. Он был холодно, целенаправленно и целесообразно жесток…».

Современный историк В. Н. Виноградов также отметил такие неприятные качества А. И. Остермана, как честолюбие, тщеславие, мстительность и склонность к интригам. Впрочем, как справедливо пишет Виноградов, Остерман как достойный сын своего времени сочетал в себе все пороки и достоинства людей эпохи Просвещения. К числу достоинств относились образование и острый аналитический ум. Что касается отношения Остермана к России, по мнению В. Н. Виноградова, Остерман принадлежал к тем иностранцам, для которых Россия стала не второй, а единственной родиной.