Я Родину люблю. Лев Гумилев в воспоминаниях современников

– Такие оскорбления смывают кровью! – сказал он, сильно побледнев. – Вызываю тебя!

– Принимаю вызов, – сказал я. – Как насчет секундантов?

– У меня будет Рейхман. Называй своего.

– Попрошу Игоря Штишевского или Федю Витенза.

– Витенз не подойдет, он еврей. Я тебя вызвал, ты называешь оружие.

– Дуэльные пистолеты. В крайнем случае – револьверы.

– Где я тебе достану пистолеты или револьверы?

– Твое собачье дело – доставать оружие. А мое требование – раз дуэль, то по всей строгости святых дуэльных правил.

– Достану, – хмуро пообещал он и убежал.

Штишевский высмеял меня. Дуэль в лагере? Большего вздора он не слыхал! Да и где мы будем драться? В зоне? В бараке? Он уже не говорил об оружии – оружия не достать, не украсть, не изготовить. Нет, я хорошо это придумал – чтобы на пистолетах. И благородно принял вызов и обеспечил его полное невыполнение. Напрасно я уверял Игоря, что реально дрался бы, появись такая возможность. Он был человек ироничный и любил смеяться.

Лев несколько дней метался в поисках оружия и секундантов. Рейхман отпал сразу, он был в другой зоне и «ног» не имел. Мог «секундировать» Козырев, но он был в это время в геологической партии, чего-то обследовавшей на Таймыре, да и не уверен, что Лев поделился бы с ним затруднениями, отношения их складывались неровно. В общем, Лев явился ко мне и известил, что от секундантов отказывается, а огнестрельного оружия достать не может.

– Обойдемся без пистолетов, – с воодушевлением развивал он новый вариант дуэли.

– В наших мастерских изготовим длинные ножи, знаешь, вроде коротких шпаг. Отлично сразимся на кинжалах!

– От ножей, похожих на кинжалы или короткие шпаги, я категорически отказался. Я не мясник, живность не режу, тем более – одухотворенную, хотя и глупую. Лев вдохновенно создал новый вариант.

– Ты, конечно, знаешь американскую дуэль – противники таятся, выслеживают исподтишка один другого, а выследив, кидаются как лис на куропатку. Оружие – разнообразное, на все вкусы – кулаки, камни, кистени, железные палки, в общем, ручное и подручное. За оружием дело на станет.

– Жюль Верна я читал, – сказал я с достоинством. – Американка Барбикена и Николя описана впечатляюще. Отвратительная штука, достойная одних американцев. Нет, я согласен только на европейскую дуэль.

Лев еще недельку пропадал, потом появился с новым предложением. Огнестрельное оружие в лагере достать невозможно; американку я презрительно отвергаю. Короче, дуэль реально не осуществить. Но хоть она не выполнима сейчас, вызвавшие ее причины сохраняются. Он предлагает отложить дуэль до лучших времен. Выйдя на волю, мы сможем отлично расправиться друг с другом. Как я смотрю на такую перспективу? Я смотрел на перспективу взаимного истребления в будущем вполне положительно. Мы обменялись дружеским рукопожатием. Не только дуэль, но и наша ссора была отложена до лучших времен. Хоть и не так часто, как прежде, мы продолжали встречаться, и отношения наши чувствительно потеплели.

А затем Льва освободили – кажется, в 1944 году. Он еще помаялся какое-то время в Норильске, потом «выехал на материк», успел повоевать, получить орден – так у нас говорили в Норильске, – ушел в науку, защитил диссертацию, снова попал в лагерь, – в третий раз, – освободился, реабилитировался, осилил, преодолев специфические препоны, докторскую – даже две, по истории и по географии, – определился в профессора ЛГУ и стал накапливать лавры. Ныне он показывает себя оригинальным социальным мыслителем, от старого остались любовь к литературе да неистребимая потребность дуэлировать со своими научными противниками – на печатных страницах и на научных сборищах, именуемых симпозиумами и конференциями. Известность его как ученого и мыслителя постепенно расползается по зарубежью. Уверен, что настоящая слава придет к нему оттуда, из-за рубежа – в своем отечестве пророков не признают, да еще таких своеобразных, как он.

В середине шестидесятых годов мы с женой приехали в Ленинград. Галка, много слышавшая от меня о Льве, захотела с ним познакомиться. От Козырева мы узнали адрес Льва. Козырев осторожно предупредил, что характер у Льва в лучшую сторону не переменился – вспыльчив, категоричен, нетерпим. Я бодро заверил Николая Александровича, что нового он мне не открыл, люди в принципе не исправляются, старея. У них в это время – Льва и Козырева – была очередная «расплюйка», в скорости превратившаяся в полный разлад. Лев долго ни с кем, мне кажется, не способен сохранить добрые отношения. Я всю жизнь гордился, что не теряю друзей – книги терял, любовниц терял, с женами расходился, а друзей сохранял навечно. Наша дружба со Львом, смею надеяться, сохранилась, но трясло и разламывало ее, как прогулочную шлюпку в приличный шторм.

Лев жил тогда на Московском проспекте в небольшой комнатушке, книги на столе и на стульях, неубранная постель, сравнительно чисто, но впечатление какой-то застарелой запущенности. И сам он, одетый в чистое, но помятое белье, небритый, потолстевший, посеревший, казался запущенным и неустроенным. Он узнал меня быстро – в следующую встречу, лет через десять, он припомнил меня не сразу, за те новые десять лет, мы переменились радикальней, чем за предшествующие двадцать.

Разговор был оживленный – под водку или коньяк, не помню что, но что-то, естественно, было. Вспоминали «тихим, незлым словом» лагерное бытие, а потом я напомнил Льву о несостоявшейся дуэли.

– Не пора ли разделаться со старыми долгами? Лично я не возражаю.

– Да, дуэль должна быть, – согласился он. – И причины у нее, конечно, были серьезные. Но, видишь ли, не помню причин нашей ссоры. Так что в дуэли теперь нет резона. Или ты считаешь по-другому? Я считал, что и двадцать с лишком лет назад не было резона в дуэли, а сейчас тем более. И мстительно напомнил Льву, как развивалась наша ссора. Сперва жюри конкурса поэтов выше всех оценило мои стихи, а произведениям Льва отвело второе место. И он счел, что я коварно подвел его, ибо он поэт и должен впоследствии стать писателем, а я ученый и должен в дальнейшем быть только ученым – негоже поэту пропускать в родной стихии вперед какого-то ученого. И еще я напомнил, что неудачно высказался о Богородице, отнюдь не желая оскорблять ее, а он принял мои слова за поношение религии – и не стерпел этого.

И я злорадно закончил:

– Скажи мне теперь, профессор, кто из нас стал писателем, а кто ученым? Не кажется ли тебе, что в той оценке моих стихов была какая-то внутренняя справедливость?

Сергей Снегов

Снегов Сергей (литературный псевдоним, настоящее имя – Штейн Сергей Александрович) – по образованию физик, прозаик, автор популярных фантастических романов. Писал также реалистическую прозу и книги по истории науки. В 1936 году был арестован в Ленинграде, приговорен к 10 годам заключения. Почти 20 лет провел в лагерях и ссылке. Реабилитирован в 1955 году. Жил в Калининграде.