Я Родину люблю. Лев Гумилев в воспоминаниях современников

Интегратор наук

Он не был отмечен званиями. Первую докторскую (по истории) защитил без проблем, со второй (по географии) было сложнее. У нас на Совете она прошла легко, а вот в ВАКе начались трудности. Оттуда пришел отзыв «черного» оппонента, отзыв отрицательный. Замечания были мелкие, пустые. Лев Николаевич злился, хотел дать бой. Мы умоляли его быть сдержанным, более того – по-дружески «проверили» и «утвердили» текст ответа. Но когда на экспертном совете в Москве был задан нелепый вопрос: «Вы кто – историк или географ?», наш «подопечный» взорвался и наговорил много злых слов. В Ленинград приехал немного сконфуженный – отнюдь не из-за отрицательного итога, а из-за того, что нарушил нашу договоренность.

Люди в ВАКе тогда не смогли понять, что живем мы уже в эпоху интеграции наук, может быть, не знали и знаменитой фразы В. И. Вернадского: «Мы все более специализируемся не по наукам, а по проблемам». А Лев Николаевич уважал Вернадского, да и сам был интегратором. Вся суть его концепции была построена на интеграции наук – истории, географии, этнографии. Никак не укладывалась она в рамки «ваковских» параграфов и номеров.

Статьи его – первые кирпичики будущего здания теории этногенеза – шли туго. Псевдонаучный официоз в этнографии, так и не создавший концепции национальной политики в СССР, естественно, отторгал труды Гумилева. И «протолкнуть» их было сложно. Печатали мы отдельные статьи в «малом академическом» журнале «Известия Всесоюзного Географического Общества», печатали вопреки запретам, потому что шефом был замечательный советский полярник, академик А. Ф. Трешников, человек не из пугливых.

А сам Гумилев не был ни академиком, ни даже профессором. В далеком 1962 году ректор университета (позже – академик) А. Д. Александров взял опального, вышедшего из лагеря ученого на работу, но устроили его тогда в Институт географии при геофаке ЛГУ, а там высшим титулом было «с. н. с.» (старший научный сотрудник). Не был он отмечен даже в начале 90-х годов. И это уже парадокс не «застоя», а «постперестройки».