Я Родину люблю. Лев Гумилев в воспоминаниях современников

Блуждающий этнос

Я утверждал выше, что «учение Гумилева» может стать идеальным фундаментом российской «коричневой» идеологии, в которой так отчаянно нуждается Русская Новая Правая. Я думаю, читателю в общем ясно почему. Суммируем.

Во-первых, оно синтезирует <…> жесткий детерминизм с вполне волюнтаристской пассионарностью, снимая, таким образом, глубочайшее противоречие между идеологическими установками «красных» и «белых».

Во-вторых, оно подчеркивает именно то, что их объединяет, – ненависть к Западу и приоритет нации (этноса) над личностью: «Этнос как система неизмеримо грандиознее человека» (8, 102).

В-третьих, наконец, оно остерегает массы не только от каких бы то ни было контактов с Западом, но и от «химерической» свободы: «Этнос может… при столкновении с иным этносом образовать химеру и тем самым вступить в «полосу свободы» {при которой} возникает поведенческий синдром, сопровождаемый потребностью уничтожать природу и культуру…» (там же). Другими словами, свобода, для Гумилева тождественна анархии.

И все-таки чего-то в «учении Гумилева», как оно здесь изложено, очевидно, не хватает для полной «коричневости». В конце концов ни одной уважающей себя «коричневой» идеологии не удавалось до сих пор обойтись без любезного «патриотическому» сердцу брутального антисемитизма. Как же обстоит с этим дело у Гумилева? Пусть читатель судит сам.

Прежде всего Гумилев решительно отвергает общепринятую в современном мире концепцию единой иудео-христианской традиции в пользу ее средневековой предшественницы, утверждавшей, что «смысл Ветхого и смысл Нового заветов противоположны» (9, 106). Для него носители Ветхого завета, изгнанные с родины и рассеявшиеся по свету в поисках пристанища, оказываются самым чудовищным из произведений биосферы – «блуждающим этносом». Причем блуждать заставляют их вовсе не гонения. Как раз напротив; «Проникая в чуждую им этническую среду, {они} начинают ее деформировать. Не имея возможности вести полноценную жизнь в непривычном для них ландшафте, пришельцы начинают относиться к нему потребительски. Проще говоря – жить за его счет. Устанавливая свою систему взаимоотношений, они принудительно навязывают ее аборигенам и практически превращают их в угнетаемое большинство» (10, 143).

Разумеется, евреям это не везде удается. Например, «власть и господство над народом халифата были для них недостижимы, так как пассионарность арабов и персов была выше еврейской. Поэтому евреи стали искать новую страну… и обрели ее в Хазарии» (9, 119), в низовьях Волги. (Впрочем, по другой версии, «маленькому хазарскому этносу… довелось испытать мощное вторжение еврейских мигрантов, бежавших в Хазарию из Персии и Византии» (10, 143), а вовсе не из арабского халифата.) Но откуда бы ни бежали в Хазарию евреи, окружающим народам добра от них ждать не приходилось. Ибо с момента, когда захватили они в ней «власть и господство», «Хазария – злой гений Древней Руси IX–X веков» (10, 144).

Разумеется, была она «типичной этнической химерой», что не помешало ей, однако, «не только обложить Киев данью, но и заставить славяно-руссов совершать походы на Византию, исконного врага иудео-хазар» (там же). На ту самую, заметьте, Византию, «которой суждено было дать нашей Родине свет Христианства» (10, 143).

Короче, вдруг обнаруживается, что, яростно отрицая татаро-монгольское иго над Древней Русью, Гумилев столь же страстно утверждает иго иудейское. Смысл этого ига сводился к тому, что «ценности Руси и жизни ее богатырей высасывал военно-торговый спрут Хазария, а потенциальные друзья византийцы… были превращены во врагов» (10, 144). Если учесть, что евреи не только «высасывали из Руси ее ценности и жизни ее богатырей», но повинны были в еще более черных делах («славянские земли в IX–X веках стали для евреев источником рабов, подобно Африке XVII–XIX веков» (11, 163)), то нет ничего удивительного, что сокрушение «агрессивного иудаизма» оказалось для Руси делом жизни и смерти. «Чтобы выжить, славяно-руссам нужно было менять не только правителей, но и противников» (10, 144). Нечего и говорить, что «наши предки нашли для этого силы и мудрость» (там же). Святослав, князь Киевский, устроил тогдашним иудеям такой погром, что «вряд ли кто из побежденных остался в живых» (10,148).

Другое дело, окажутся ли сегодняшние потомки достойными наследниками князя Святослава. Ведь «распад иудео-хазарской химеры» не покончил со зловещим «блуждающим этносом», только с восточными евреями, сбежавшими в Хазарию то ли из халифата, то ли из Византии. «Помимо них остались евреи, не потерявшие воли к борьбе и победе и нашедшие приют в Западной Европе» (10, 149). Как видим, несмотря на введение в игру биосферы, пассионарности и прочих ученых терминов, гипотеза Гумилева не так уж далеко ушла от выродившейся «русской идеи», чтоб не повеяло от нее чем-то родным на «русских патриотов»…