Михаил Ромм. Способ жизни

Функции у нового худсовета весьма обширные: принимать сценарии к производству, утверждать актерские пробы, просматривать готовые фильмы. Свои заключения ареопаг должен был передавать ЦК, проще говоря, Сталину, который выносил окончательный приговор.

Иосиф Виссарионович на оценки членов худсовета обращал мало внимания. Они, например, одобрили хорошую картину Юткевича «Свет над Россией». Ему же она не понравилась. Причем он не высказывал никаких претензий. Просто, когда Большаков показывал картину Сталину, то, сидя сбоку, внимательно следил за его реакцией. Во время просмотра вождь несколько раз хмыкнул, возможно, не понравилось, как в фильме показан он сам. Это периодическое хмыканье казалось бедняге Большакову признаком подлинного возмущения, выражением крайней степени недовольства.

Помните, как у Б. Окуджавы: «Сталин бровь свою нахмурит — трем народам не бывать». Не дожидаясь словесного разноса, Иван Григорьевич отодвинул «Свет над Россией» на задворки проката. Пошли слухи, будто фильм уничтожен, пленка смыта. Нет, выпустили ограниченным тиражом, время от времени он где-то шел, потом его даже показывали по телевидению, сейчас легко посмотреть в Интернете. Но такого резонанса, который возможен по горячим следам, фильм не имел.

Кстати, Большаков является действующим лицом фильма одного из лучших учеников Ромма Андрея Кончаловского «Ближний круг». Его роль исполнил Александр Феклистов.

Противоположный пример с «Русским вопросом». Члены худсовета смотрели его дважды, и он им не понравился. А чему там действительно понравиться? Прямолинейная агитка. Сталин же картину одобрил со всеми вытекающими отсюда последствиями: широкий прокат, премия.

Вряд ли Михаил Ильич не видел слабых сторон пьесы Симонова. Но тема актуальная, для пропаганды и агитации подходит как нельзя лучше. Вдобавок здесь для него имеется творческий интерес.

Ромм много размышлял о специфике кинематографа, о его связи с другими видами искусств, в первую очередь с литературой и театром. Он признавал, что литературные произведения идут впереди кино. Их трудно экранизировать так, чтобы фильм не уступал оригиналу, был адекватен ему.

Михаил Ильич из своих практических действий всегда делал обобщения, теоретические выводы. Позже он формулировал их в своих статьях и выступлениях, лекциях во ВГИКе. В этом отношении «Русский вопрос» дал режиссеру большую пищу для размышлений.

Ромм считал, что сила кинематографа заключается в его зрелищности. Надо не разжевывать, не объяснять каждое движение, а показывать, и тогда зрители дополняют видимый ряд размышлениями. Изображение — главная специфика кино. Даже с появлением звука, когда снимаются текстовые материалы, режиссер все равно обязан помнить о сопутствующем изображении монологов, диалогов. При неточном соответствии возможна потеря смысловой части слов, то есть содержания фильма.

Театр не предъявляет таких строгих требований к спектаклям. Работа Ромма над сценарием «Русского вопроса» лишний раз подтвердила это. О ней он потом часто рассказывал своим студентам.

Пьеса Симонова начинается с длительного разговора двух персонажей: секретарши владельца крупной нью-йоркской газеты Джесси и одного из редакторов Гульда. Из этой беседы театральные зрители узнают почти все фабульные обстоятельства. И то, что после командировки в Японию вернулся жених секретарши Смит, которому хозяин газеты хочет заказать антисоветскую книгу. После выхода книги он разбогатеет и женится на Джесси. И то, что раньше она была любовницей Гульда, а сейчас у нее завязались близкие отношения с владельцем газеты Макферсоном. И еще много чего.

Кинорежиссер Михаил Ромм

1 февраля 1963

[РИА Новости]

Подобный диалог в одной декорации допустим в театре, однако в кино экспозицию требуется решать совершенно иначе. Снять театральную сцену с двумя актерами, как она поставлена в театре, в кинематографе недопустимо, получится скучно. Ромм разделяет этот разговор на семь частей, меняет их последовательность. Каждому фрагменту придуман свой антураж, и вот уже те же самые разговоры ведутся при встрече на аэродроме, в едущей по вечернему Бродвею машине, в вестибюле редакции, в лифте, в кабинете владельца. Еще существуют такие визуальные приемы, как панорама, смена планов, ракурсы, укрупнения… Перед каждой съемкой Ромм обдумывал мизансцену до мелочей. Ему хотелось во всем добиться совершенства.

«Русский вопрос» вышел на экраны страны 8 марта 1948 года. Это был первый фильм о «холодной войне». Следующий — «Железный занавес» американца Уильяма Уэллмана — вышел через два месяца, 12 мая. Зрителям предложили хорошо щекочущую нервы историю предателя Гузенко, которому с большими мытарствами удалось с женой и ребенком остаться в Канаде.

Партия и правительство остались довольны новой работой М. Ромма. Пять лет спустя выразитель их взглядов И. Г. Большаков в брошюре, посвященной послевоенному советскому кино, писал:

Фильм «Русский вопрос» наносит сильнейший удар по клеветникам из лагеря империализма. Он рассказывает миллионам людей правду об империалистической Америке, ставшей после войны главным оплотом мировой реакции, и срывает маску с лживой, продажной буржуазной печати.

Кинокартина отличается не только своим глубоким идейным содержанием, но и своими высокими художественными достоинствами: занимательным и острым сюжетом, ярким и своеобразным языком, прекрасной режиссерской работой и очень хорошим актерским исполнением[43].

За пьесу «Русский вопрос» Симонов получил четвертую Сталинскую премию. Экранизация принесла на следующий год аналогичные премии М. Ромму (у него это была третья), Б. Волчеку, Е. Кузьминой, М. Астангову, М. Названову и Б. Тенину.

Хочется добавить несколько слов насчет «судов чести», которые в разных модификациях просуществовали до 1960-х. Было бы странно, если бы столь масштабное явление советской общественной жизни не отразилось в искусстве.

Проект постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) «Об ошибках, допущенных в кинофильмах „Поезд идет на Восток“ и „Русский вопрос“ на польском языке»

7 февраля 1949

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 251. Л. 44–45]

Во-первых, чтобы не пускать дело на самотек, Сталин после возникновения этого карательного органа поручил К. Симонову создать произведение на данную тему. Константин Михайлович откликнулся пьесой «Чужая тень».

Писал без куража, мысли его занимала другая, по-настоящему интересная работа. Но, как истинный профессионал, делал все на совесть. Чтобы не ошибиться в деталях, поехал в Саратовский институт микробиологии, познакомился там накоротке с научными сотрудниками, понаблюдал за их работой. Закончив пьесу, даже не показывая театрам, сразу отослал ее Жданову. Мол, ваше задание выполнено, остальное меня не касается. Константин Михайлович был уверен, что партийный идеолог передаст «Чужую тень» Сталину. Однако никакой реакции не последовало. Только через восемь месяцев — за это время и Жданов умер — вождь позвонил автору. Высказав свое мнение, он предложил переделать финал пьесы. В варианте Симонова главного героя за низкопоклонство перед Западом ожидало суровое наказание. Иосиф Виссарионович посоветовал сделать развязку менее кровожадной — нужно, чтобы ученый осознал свою ошибку и перековался.

Драматургу эта подсказка была только на руку, он и сам хотел сделать оптимистическую концовку. Поэтому после разговора с лучшим другом советских писателей охотно переделал. Однако пьесу эту по-прежнему не любил, можно считать, от нее отрекся.

Если Симонов писал «Чужую тень», выполняя пожелание вышестоящих товарищей, то драматург Александр Штейн решил поддержать шумную пропагандистскую кампанию против космополитизма добровольно, по велению сердца. Действовал он весьма активно: написал пьесу «Закон чести» и на ее основе киносценарий «Суд чести». Картину снял на «Мосфильме» режиссер Абрам Роом.

Что касается пьесы Штейна, из-за важности темы ее поставили во многих театрах страны, и это был тот редкий случай, когда Симонова кто-то опередил. (Кстати, до сих пор неизвестно, почему «Чужая тень» дошла до Сталина только через восемь месяцев.)

Сюжеты обеих пьес похожи донельзя, поскольку оба выросли из реального процесса над Клюевой и Роскиным.

Хотя Александр Штейн писал без принуждения извне, он тоже был недоволен своим творением, точнее, тем, что здесь проявилась ущербность его гражданской позиции. Прототипы действующих лиц прозрачны, почем зря выставил людей в неприглядном виде. Осознав это, он пытался как-то загладить свою вину. Однажды узнал, что жена осужденного В. Парина работает детским врачом в находящейся рядом с его домом детской поликлинике. Штейн вызвал ее якобы к больному сынишке. Врач приходит, видит — ребенок совершенно здоров, она в полном недоумении. Тут Александр Петрович и признался в том, что хотелось поговорить с ней, излить душу. Однако Парина его слушать не пожелала, ушла. Не понравилось ей, что драматург вызвал ее обманным путем, прикрываясь ребенком.