Михаил Ромм. Способ жизни

Глава одиннадцатая. Эпистолярная деятельность

После Октябрьской революции на волне лозунгов о построении светлого будущего, всеобщего братства разговоры о национальностях отошли на второй план. Мы — советские люди. Эта формулировка четко отпечаталась в сознании строителей нового общества: самого справедливого, самого миролюбивого, самого долгожданного. Но вот в какой-то момент, уже во время войны, словно отрыжка из гнилой утробы, на свет божий вылез пресловутый национальный вопрос. Михаил Ильич и как руководящий работник, и как режиссер заметил эту странность, однако сначала списал ее на случайность, боялся признаться даже самому себе, что подобная мерзость пустила ростки в нашей стране. Между тем его распоряжения под разными предлогами либо отменялись начальством, либо игнорировались подчиненными. На какие-то ключевые совещания отрасли его, заместителя председателя комитета, демонстративно не приглашали. К самым важным работам допускали только людей с русскими фамилиями, а режиссерам-евреям позволяли снимать лишь малозначащие фильмы, да при этом отправляли на периферийные студии, находящиеся за тридевять земель от Москвы.

Ромму все происходящее казалось дикостью. Он много лет работал бок о бок с сотнями людей, о национальности коллег никто не задумывался. Как могла появиться в советской стране подобная зараза?! Такую мерзость нужно во что бы то ни стало искоренить! Поганой метлой, каленым железом!.. Можно представить, как сурово обошелся бы с подобной публикой Сталин, если бы узнал об их существовании… А почему бы, впрочем, не сказать ему правду?! Как коммунист коммуниста он должен меня понять…

Советский паспорт

1970-е

Художник Г. Малянтович [Из открытых источников]

Доверчивый, как десятки поколений российских людей, уповающих на то, что приедет барин, барин нас рассудит, и наивный, как большинство советских энтузиастов послереволюционного времени, 8 января 1943 года Ромм пишет из Ташкента Сталину:

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Я уже давно хотел написать Вам это письмо. Но, сознавая, какие грандиозные, мирового масштаба труды лежат на Ваших плечах, я просто не решался обращаться к Вам. Дело, однако, зашло так далеко, что обойтись без этого письма я не могу.

Дорогой Иосиф Виссарионович! Задавались ли Вы вопросом, почему за время войны Вы не видели ни одной картины Эйзенштейна, Довженко, Эрмлера, Козинцева и Трауберга, моей, Александрова, Райзмана (ибо «Машенька» была начата задолго до войны), Хейфица и Зархи (ибо «Сухэ-Батор» тоже, по существу, довоенная картина) и некоторых других крупнейших мастеров. Ведь не может же быть, чтобы эти люди, кровно связанные с партией, взращенные ею, создавшие до войны такие картины, как «Броненосец „Потемкин“», «Александр Невский», «Великий гражданин», «Щорс», «Трилогия о Максиме», «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», «Депутат Балтики» и др., чтобы эти люди не захотели или не смогли работать для родины в самое ответственное время. Нет, дело в том, что любимое Ваше детище — советская кинематография — находится сейчас в небывалом состоянии разброда, растерянности и упадка.

Далее режиссер сам же подробно отвечает на те риторические вопросы, которые задал вождю. Приводит вызывающие беспокойство факты. Пишет о том, как пару лет назад ведущие кинорежиссеры были назначены художественными руководителями студий, благодаря чему положение дел в советском кинематографе улучшилось. Однако во время войны чиновники из Комитета по кинематографии начисто игнорировали назначенцев. В частности, явное недоброжелательство — как начальства, так и подчиненных — ощутил и сам Ромм. Ему казалось, что он находится в опале. Все вопросы художественного руководства, входящие в его зону ответственности, демонстративно решались без его участия. О принятых решениях его, по сути заместителя председателя комитета, даже не информировали. Если он говорил одно, то Большаков обязательно другое, противоположное по смыслу.

Подобным возмутительным образом чиновники относятся и к другим худрукам, крупным режиссерам, отчего те находятся в тяжелом моральном состоянии. И это происходит во время войны, когда все готовы отдать свои силы служению Родине.

Ромм напоминает, что за месяц до начала войны в ЦК ВКП(б) состоялось серьезное совещание, посвященное актуальным проблемам кино. Там были сформулированы ценные указания об устранении бюрократических рогаток, мешающих нормальному функционированию кинематографии; упрощении финансовой системы; усилении работы с молодежью и т. д. Ни одно из этих указаний не выполнено. Михаил Ильич предлагает снова собрать в ЦК ведущих режиссеров страны и выработать оптимальные подходы для исправления положения дел.

Под занавес — самый щекотливый вопрос, который, по Штирлицу, должен запомниться в первую очередь:

За последние месяцы в кинематографии произошло 15–20 перемещений и снятий крупных работников (художественных руководителей, членов редколлегии Сценарной студии, заместителей директоров киностудий, начальников сценарных отделов и т. д.). Все эти перемещения и снятия не объяснимы никакими политическими и деловыми соображениями. А так как все снятые работники оказались евреями, а заменившие их — не евреями, то кое-кто после первого периода недоумения стал объяснять эти перемещения антиеврейскими тенденциями в руководстве Комитета по делам кинематографии. Как это ни чудовищно звучит, но новые и новые распоряжения Комитета ежедневно прибавляют пищу для этих разговоров, оспаривать которые стало просто трудно.

Проверяя себя, я убедился, что за последние месяцы мне очень часто приходится вспоминать о своем еврейском происхождении, хотя до сих пор я за 25 лет Советской власти никогда не думал об этом, ибо родился в Иркутске, вырос в Москве, говорю только по-русски и чувствовал себя всегда русским, полноценным советским человеком. Если даже у меня появляются такие мысли, то, значит, в кинематографии очень неблагополучно, особенно если вспомнить, что мы ведем войну с фашизмом, начертавшим антисемитизм на своем знамени[37].

Позвольте сделать небольшое «лирическое отступление».

27 декабря 1932 года в СССР была введена система паспортизации. Она называлась всеобщей, однако на первых порах касалась только городских жителей. Крестьянам (это 40 % населения страны!) паспорта начали выдавать лишь с августа 1974-го.

В первую очередь паспорта были введены для удобства учета передвижения населения. Отсутствие института прописки создавало много лазеек для представителей криминального мира. Однако главная особенность новоявленных паспортов заключалась в том, что там имелась графа «национальность». Она породила для советских людей тьму-тьмущую проблем.

Строго говоря, национальность сначала указывалась в специальной анкете, «Личном листке по учету кадров паспортных органов МВД СССР», на основе которого формировался документ. Графа «национальность» шла в анкете под пятым номером. В обиходе ее называли «пятый пункт», а людей, которые из-за нее не могли устроиться на работу или на учебу, прозвали «инвалидами пятой группы». По аналогии с тремя имеющимися настоящими группами инвалидности.

До появления паспортов наши люди мало внимания обращали на национальность. Больше того — во всяких партийных и правительственных материалах подчеркивался многонациональный характер нашего общества, его интернациональный уклад. Однако время от времени рецидивы национальной ненависти все-таки прорывались. Причем не только среди примитивной, ограниченной публики, но и среди, на первый взгляд, интеллигентной. Но все это носило бытовой характер, без чудовищного антагонизма.

Еврей отличился в русско-японской войне. Ему предлагают самому выбрать награду: Георгиевский крест или сто рублей.

— Какая цена Георгиевского креста? — спрашивает он.

— Бессмысленный вопрос, — отвечает офицер. — Сам крест стоит не больше рубля. Здесь речь о чести.

— Понимаю, — говорит еврей. — Тогда дайте мне 99 рублей и крест.

Подобные анекдотики рассказывались, можно считать, для красного словца. Чай, не погромы.

Со времен Большого террора сталинская национальная политика вообще хромала на обе ноги. То по указанию вождя Ежову следовало арестовать всех, без исключения, немцев, работающих на советских оборонных предприятиях. Потом взялись за поляков, обозвав их диверсантами и шпионами. Далее очередь дошла до латышей. Потом было приказано громить болгар и македонцев и т. д., и т. п. Депортировали целые народности, в основном из южных регионов.

Однако вернемся к письму. Как реагировал на него Сталин? Судя по сообщению журнала «Лехаим», Иосиф Виссарионович прочитал письмо режиссера, сделал на нем множество пометок синим карандашом и наложил резолюцию: «Разъяснить».

Кому разъяснить? Автору письма. Кто будет разъяснять? Да есть для этого в ЦК ВКП(б) специально обученные люди, они сидят в Управлении агитации и пропаганды. Их начальник некто Г. Ф. Александров. (Тот самый Александров, который позже станет министром культуры и в 1955 году «погорит» на «сексуальном скандале» — идеолог часто развлекался со студенточками.) Вероятно, письмо Ромма передадут туда.

Зная примерно механизм работы ЦК, Михаил Ильич через десять дней написал аналогичное письмо непосредственно Александрову. Пусть не думает, что режиссер действует за его спиной.

Письмо М. И. Ромма И. В. Сталину о положении в сфере советской кинематографии

8 января 1943

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 213. Л. 1–3]

Ответов от высокопоставленных адресатов Михаил Ильич не дождался, душеспасительных бесед с ним не проводили. Он же в этих разъяснениях не нуждался. Зачем, когда из-за отсутствия реакции на его крик души и так все ясно! Поэтому ничего удивительного в том, что через пару месяцев Ромм без объяснения причин был освобожден от занимаемой в комитете должности руководителя главка.

В кулуарах его увольнение подавалось как переход на творческую работу. Разве можно такого талантливого режиссера слишком долго держать на бюрократической должности! Нет уж, он должен творить, дерзать, пускай снимает фильмы.

Михаил Ильич ничего не имел против такой постановки вопроса. Да у него руки чешутся, он готов снимать. Было бы что. Нужен сценарий уровня «Мечты». Это один из его любимых фильмов. Жаль, обстоятельства помешали ему оказаться в центре зрительского внимания сразу, когда был готов. Премьера состоялась лишь 13 сентября 1943 года. Без всякой помпы, просто — выпустили в прокат, ограниченным тиражом. Да и этого хватит, кто во время войны особенно ходит в кино. Однако год от года фильм показывался в разных городах, и с течением времени зрители его узнали и оценили.