Михаил Ромм. Способ жизни

Глава тринадцатая. Неувядаемый букет

20 ноября 1973 года в творческом объединении драматургов московской писательской организации состоялось обсуждение пьесы «Гражданин с хризантемами». Авторы Климентий Минц и Михаил Ромм.

Готовя разного рода антологии, залезая в литературные дебри, я задумывался: почему советские сатирики любили писать вдвоем? В. Дыховичный и М. Слободской, В. Масс и А. Червинский, В. Бахнов и Я. Костюковский. Киевляне Р. Виккерс и А. Каневский снабжали репертуаром своих прославленных земляков Тарапуньку и Штепселя. Как раз с артистическими дуэтами все понятно: один — простак, другой — резонер. Выигрышное сочетание для достижения комического эффекта. Но писать-то вдвоем зачем? Это далеко не всегда ускоряет работу, а порой откровенно тормозит ее. Гонорар приходится делить пополам, тоже минус… Нет, несмотря ни на что, писали тандемом. Даже такой гигант остроумия, как Николай Эрдман, сочинял в компании. Сначала с Массом, затем с Вольпиным. Одному-то писать проще, чем вдвоем. Зачем усложнять себе жизнь?!

Объяснить этого толком никто не умел. Лучше всего ответили Ильф и Петров. Когда им осточертели вопросы, как они пишут вдвоем, писатели в предисловии к «Золотому теленку» признались: «Как братья Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые».

Самое интересное, что до 1964 года найти соавтора в СССР удавалось с трудом. Активно действующих сатириков можно было пересчитать по пальцам. С появлением «Фитиля» количество веселых авторов быстрыми темпами увеличивалось. Когда же через три года на 16-й полосе «Литературной газеты» возник «Клуб 12 стульев», их число стало зашкаливать. А до того времени жизнь критиканского жанра поддерживали редкие энтузиасты, и один из них — драматург и режиссер Климентий Борисович Минц.

Вот уж кого с полным правом можно назвать, простите за банальность, подлинным рыцарем сатиры и юмора. Он писал для эстрады, театра и кино, вел большую пропагандистскую работу. Придумывал всякие проекты, призванные поддержать существование многострадального жанра, к которому с опаской и настороженностью относились начальники разного ранга. Климентий Борисович писал в соавторстве с разными сатириками. Самым «долгоиграющим» из них оказался Владимир Крепс: он и Минц в течение 37 лет готовили сценарии для легендарной радиопередачи о литературных героях «Клуб знаменитых капитанов». (Помните «клубную» заставку с песенкой: «В шорохе мышином, в скрипе половиц / Медленно и чинно сходим со страниц…», заставлявшую школьников отложить все неотложные дела вроде приготовления домашнего задания и прильнуть к радиоприемникам. Стихи к передаче писал Сергей Богомазов.)

Минц — сатирик, человек с хорошей фантазией, общительный. Он притягивал к себе «родственные души». Вокруг него роились весьма серьезные люди, которые, попадая в поле его притяжения, охотно дурачились, шутили, устраивали розыгрыши. Не могу отказать себе в удовольствии привести чудом сохранившееся в архиве Климентия Борисовича шуточное стихотворение известного кинокритика, доктора искусствоведения Р. Н. Юренева. Точнее, Ростислав Николаевич 14 декабря 1978 года послал находящемуся в Дубултах Минцу деловое письмо и в этот же конверт вложил стихотворение. Оно написано на бумажной салфетке, вероятно в кафе или ресторане, похоже, это экспромт. Главное в том, что нет объяснительных слов, какой был повод для сочинения. Просто захотелось повеселить друга, и Юренев пишет:

Как трудно рифму подобрать на Минца,

Не вижу кроме Принца и Эсминца.

Но если юбиляра попросить

Немножко ударенье изменить,

То на прекрасного Климентия МинцА

Созвучия прольются без конца…

МинцА мы любим пуще чем отца,

Его, в драматургии — молодца,

Его, достойного почетного венца,

И так, и так и дале без конца.

Но все же — я от нашего зверинца

Приветствую прекраснейшего Минца[40].

После войны страна постепенно приходила в себя. Налаживалось привычное, без глобальных стрессов, существование. В творческой среде по-прежнему возникало большое количество альянсов, порой эфемерных, быстро распадающихся, а иногда существующих бесконечно долго. На «Мосфильме» Михаил Ильич познакомился накоротке с общительным и остроумным драматургом Климентием Минцем. Однажды тот предложил ему вместе написать сценарий кинокомедии. Он уже придумал фабулу, теперь требуется развить ее, и хорошо бы сделать это непосредственно с режиссером, который, естественно, поставит фильм.

Михаил Ильич теперь настоящий писатель — 23 ноября 1946 года на заседании президиума ССП он был принят в Союз писателей и сразу же включен в комиссию по подготовке проекта письма в ЦК ВКП(б) по вопросам кинодраматургии. Таким образом требовалось отреагировать на дружескую, но справедливую критику партией и правительством кинофильма «Большая жизнь». Картину обвинили во всех смертных грехах. Якобы она проповедует отсталость, бескультурье и невежество. Дает фальшивое изображение советских людей, у которых преобладают низкие моральные качества. Все они беспробудные пьяницы. Название фильма звучит издевкой над советской действительностью.

Заодно, чтобы лишний раз не вставать, царапнули фильмы Пудовкина («Адмирал Нахимов»), Козинцева и Трауберга («Простые люди») и Эйзенштейна (вторая серия «Ивана Грозного»).

В заключение предлагалось кому следует извлечь из этого постановления необходимые уроки и сделать соответствующие выводы.

С ноября 1946 года М. И. Ромм — настоящий писатель

[РГАЛИ. Ф. 844. Оп. 4. Д. 280]

Само собой, разгорелись прения. Михаил Ильич выступал одним из первых. Это в Союзе писателей он новичок, а в партии стаж солидный — с июля 1939 года. Знает что к чему. Выступает всегда по делу.

Партия несколько раз напоминала нам о том, что такое кинематограф. Ленин сказал, что это самое важное искусство, товарищ Сталин сказал, что это самое массовое искусство, недавно товарищ Жданов сказал, что каждая плохая картина это проигранная битва. Он же сказал, что картина нам заменяет 20 тысяч агитаторов. Мы знаем, что картины смотрят миллионы. Тем не менее, картин мы не печатаем и не делаем картин, потому что у нас нет сценариев[41].

Ромм сказал и много дельного о практике пренебрежительного отношения к сценариям. В результате подобной практики в кино не приходят серьезные писатели. И как следствие, сценарии пишутся плохими. Вспомнил про автора, который специально ухудшил свой сценарий, чтобы он глаже прошел через все инстанции.

И про уменьшение количества инстанций говорил Ромм. По его мнению, нужно оставить две: первая — важнейшая — режиссер. Вторая — министр, который этот сценарий утверждает, то есть выделяет деньги. Остальные инстанции — это консультативные органы, вот пусть и консультируют.

Когда Минц предложил ему вместе написать комедию, создатель ленинианы, как ни странно, загорелся. Во-первых, интересно попробовать свои силы в новом для себя жанре, тем более в таком дефицитном, как комедия. Страна постепенно отходит от изматывающей войны. За последние годы наши люди насмотрелись и наслушались столько страшного, что не грех добавить в их жизнь толику положительных эмоций, дать повод для улыбки. Первые робкие попытки уже делались: в 1944 году в Свердловске поставили «Сильву», на следующий год «Небесный тихоход» и «Аршин мал алан», затем «Беспокойное хозяйство» и «Первую перчатку», полным ходом идут съемки «Весны» и «Золушки». Но этого мало. Каждую новую комедию можно лишь приветствовать.

Во-вторых, Михаила Ильича заинтересовала идея Минца сделать реалистический фильм с элементами фантастики. Действие происходит как в наши дни, так и через восемьдесят лет, в XXI веке, когда люди будут жить долго, не меньше ста лет каждый. Заманчиво показать, как сегодняшняя молодежь поведет себя в условиях коммунистического общества. В том, что коммунизм к тому времени наступит, советские люди в 1947 году не сомневались.

Сценарий Минц и Ромм написали, на студии его утвердили. Климентий Борисович не мог нарадоваться на своего нового соавтора: с хорошей фантазией, способен к коллективному труду. Работа спорилась. Сценарий готов, утвержден. В Германии, на только что созданной студии «ДЕФА», находящейся в советской зоне оккупации, начали делать декорации, пробовать актеров, более того — уже приступили к съемкам. Денег вбухали порядочно. И вдруг гроза средь бела дня — через пять съемочных дней, при сокращении плана, комедия снята с производства с парадоксальной мотивировкой: «за неоправданную фантастику». Трудно понять, что имели в виду руководители нашего кинематографа, прибегая к столь странной формулировке. Да, действие происходит в будущем, а детали тут могут быть самые разные. Как говорил Черномырдин, трудно что-либо предсказывать точно, когда речь идет о будущем.

Давайте посмотрим, какую картину прекрасного далеко нарисовали в своем сценарии соавторы. (В РГАЛИ он хранится в фонде К. Б. Минца: Ф. 3210. Оп. 1. Ед. хр. 35.)

…В августе 2032 года в гости к бухгалтеру Василию Семеновичу Орлову, проживающему в Москве на Воробьевых (зачеркнуто) Ленинских горах, зашел его приятель старый холостяк Николай Иванович Галочкин.

На экране обычная комната. (Сцены 2032 года планировалось снимать в цвете, остальные — черно-белые.) Гостю 111 лет, Орлову — 109. Тут же вертится его десятилетний правнук Володя. Мужчины едят арктические груши, рассказывают мальчику о старине, объясняют, что такое трамвай (ящик на колесах, в котором прорезаны окошечки) и т. д. Сценарий наполнен забавными деталями.

В комнату входит двадцатилетняя правнучка Орлова Таня. Она заметно встревожена — ее жених находится в полете на Марс. Летит уже пять месяцев и еще не добрался до цели. К тому же неизвестно, как встретят пришельцев с Земли местные жители:

ВОЛОДЯ. Да еще неизвестно, как его там встретят марсиане.

ГАЛОЧКИН. А ты думаешь, там есть кто-нибудь?

ОРЛОВ. А черт их знает! Они на всякий случай захватили с собой — бусы там, пуговицы, серьги, перочинные ножички всякие. Подарки хозяйственникам.

ГАЛОЧКИН. Каким хозяйственникам?

ОРЛОВ. А черт их знает! Есть же там кто-нибудь.

ГАЛОЧКИН. Взял бы лучше водки, это надежнее.

В одной из последующих редакций это диалог был продолжен:

ОРЛОВ. Как вам не стыдно, Николай Иванович, оскорблять обитателей Сатурна за глаза, ничего о них, в сущности, не зная. Почему вы решили, что они пьют водку?

ГАЛОЧКИН. А что ж по-вашему — квас? Что вы их за дураков считаете?

(Тут не описка. Если в редакции 1947 года жених Татьяны летел на Марс, то четверть века спустя подобный полет уже не считался суперфантастикой. Поэтому в последующих редакциях он летел на две «остановки» дальше — минуя Юпитер, на Сатурн.)

Галочкин скептик. Он идеализирует прошлое, осуждает Таню за ее переживания. Рассказывает о своей юношеской любви, однако при этом говорит якобы не о себе, а о своем робком, застенчивом приятеле. Правда, сам часто сбивается, и Орловы прекрасно понимают подоплеку дела.

Это случилось 85 лет назад, то есть в 1947 году. Наташа окончила Горный институт, и ее направили на работу в далекий Кузнецк. Коля же должен был остаться в Москве. С досады он даже не пошел провожать девушку на вокзал. Чтобы отвлечь парня от горьких дум, приятель потащил его в театр. (Володе объясняют непонятное слово: мол, это там, где играли живые актеры на глазах у публики.) Тут действие переносится в прошлое — друзья оказались на спектакле «Без вины виноватые». Нянька признается Кручининой, что ее сын не умер, а она продала его в бездетную семью. Гриша нашелся! Зрители рыдают. Не плачет один Коля Галочкин. Сидит, тупо уставившись в одну точку. Женщины и мужчины вокруг рыдают взахлеб, вытирают слезы платками. А Коля спешно уходит из театра. Купив по пути букет хризантем, пулей мчится на вокзал. На перроне он появляется, когда поезд уже тронулся. Коля успевает вскочить на подножку хвостового вагона.