Реквием разлучённым и павшим

Алтайский опустил голову и… неожиданно почувствовал облегчение — тяжесть, давившая его, вдруг словно потеряла вес. Он тотчас сообразил: это облегчение наступило оттого, что ему впервые за долгие годы удалось излить душу русскому человеку, который, хотя сам и не познал горечи холопского унижения, но, очевидно, хорошо его понял.

— Да, Алтайский, — подтвердил эту мысль Гладков, — жили бы вы на Родине, никогда не испытали бы ничего подобного. Вы бы дрались, может, умирали, но не испытывали унижения — обстановка, общество, воспитание не позволили бы вам этого.

Алтайский внимательно посмотрел на Гладкова, но вдруг остро почувствовал, что запас нервной энергии иссяк и он уже не в состоянии поддерживать дальше тонус своего обессилевшего тела — мысли вновь начали путаться… Он услышал голос, который прозвучал в его ушах глухо, словно издалека или через стенку:

— Алтайский! Еще один вопрос. Скажите, вы продолжали встречаться в Верейским?

— Да, встречался. Он долго преследовал меня, приходил ко мне домой, втерся в доверие жены. Я уж стал безработным и, по-моему, перестал быть для него интересным, но он все равно приходил по праздникам, может быть, вел за мной слежку…

— Еще один вопрос: когда он вам дал последний «бюллетень»?

— По-моему, в конце сорок третьего года.

— Хорошо, Алтайский! Вы сейчас вернетесь в барак. Я поговорю с товарищами, чтобы вас положили в госпиталь.

Гладков кончил писать и протянул несколько листков — они были нарезаны из военных топографических карт и заполнены по обратной белой стороне мелким бисерным почерком.

— Познакомьтесь и подпишите, пожалуйста…

Конец подписи Алтайского пополз — он уронил голову на руки и потерял сознание.

Лишь много недель спустя Алтайский узнал, что после беседы с Гладковым в тот же день, 23 сентября 1945 года, был подписан ордер на его арест — собственная откровенность перевела его в разряд подследственных. Позже узнал Алтайский и о полном бесправии тех, кто по доносу, по записке или по произволу владельцев тихих кабинетов должен был признаваться в несодеянных преступлениях и тем подтверждать рожденную этими властелинами кабинетов мудрость: был бы человек, а статья найдется!