Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

Если помните, у Оноре оставались нераспроданные залежи Лафонтена и Мольера, которые следовало куда-нибудь сбыть. Тогда-то и возникла идея по реализации неликвида в виде продажи пылящихся на складе «фолиантов» (2,5 тысячи экземпляров) некоему мсье Бодуэну. Последний предлагает купить весь товар одним махом, правда, по смехотворной цене: книготорговец был готов заплатить Бальзаку всего 22 тысячи франков. Оноре такая цена вполне устраивала. Ему не до сантиментов, ибо срочно требуются деньги. Поэтому, поразмыслив, Бальзак соглашается. Тем более что этот самый Бодуэн идёт дальше, предложив наивному коммерсанту выгодный бонус: он обещает увеличить сумму до 27 тысяч.

– Ваши издания, мсье Бальзак, стоят того, чтобы заплатить за них дороже…

Подобное признание Оноре растрогало, и он подписывает договор, почти не вчитываясь в его содержание. А зря. Потому что, как выяснится позже, он подписал бумагу не только с мсье Бодуэном, но и с неким реймсским провинциалом, ставшим третьим участником сделки. «Бальзак видит только эти пять лишних тысяч, – пишет С. Цвейг, – и вместе с наживкой проглатывает и леску»{100}.

Итак, сделка совершена, сторонам остаётся заполучить каждому своё. Кому-то – книги, кому-то – деньги. Для Оноре оборотный капитал в этот момент нужен позарез! Получив деньги, можно будет смело вести флотилию к неизведанным богатым берегам.

И вот тут-то на пути армады возникает настоящая проблема: её флагман садится на мель. Пройдохи, подписавшие с Бальзаком договор, неожиданно объявляют себя банкротами. Банкрот – это мыльный пузырь, пустышка. Он есть, и его нет. Иметь дело с банкротом – бесполезно тратить время и силы. Банкрот – головная боль того, кто поимел неосторожность к нему приобщиться, ведь на другом конце либо конченый болван, либо отпетый мошенник. Банкрот – вскрытая кубышка, разорённый клад. Пу-зырь…

Ничего удивительного, что дальше происходит некий криминальный водевиль: Бальзака, как сейчас бы сказали, мастерски разводят. Ему нужны деньги, а вместо этого перспектива ходить по судам. Кричать: «Свистать всех наверх!» – оказалось поздно. Под килем отмель, а штиль схлопнул паруса. Следовало договариваться – то есть преодолевать прочие рифы, один за другим. Восемь франков за книгу – вот всё, что ему предлагают. Восемь – не двадцать, и даже не двенадцать. Восемь – это себе дороже. Однако больше, чем совсем ничего.

Но, как выясняется, и этого у пройдох нет. Провинциал вместо обещанных денег предлагает Оноре векселя книжных магазинов, ничем не обеспеченные. То есть бесполезную, залежалую макулатуру в виде пожелтевших от времени книг, долгие годы пылившихся чёрт-те где. Таким образом, оказавшись на рифах, наш горе-адмирал, оглядываясь назад, видит безрадостную картину. На деньги возлюбленной (графини де Берни) Бальзак напечатал однотомники Лафонтена и Мольера, которые ему всё-таки удалось продать, причём по самой невыгодной цене. Однако на выходе получил не деньги, а какую-то ветхую макулатуру, которую невозможно было не только выгодно сбыть, но даже заводить об этом речь. Оставалось только выбросить.

«Бальзак словно шел по стопам счастливчика Ганса из старинной немецкой сказки, – смеётся С. Цвейг, – который променял свое золото на корову, корову на козу, козу на гусыню, гусыню на камень и, наконец, обронил этот камень в реку»{101}.

А пока все подсобные помещения бальзаковской типографии завалены тюками бумажного старья. Но не денег! И в этом весь трагизм ситуации. Ведь наборщикам, разнорабочим и грузчикам – всем им нужны деньги. И только деньги! Но отнюдь не макулатура. Та же картина и с поставщиками бумаги, которые категорически отказываются вместо денег принимать необеспеченные векселя. Кому нужны эти бесполезные бумажки, возмущаются они; ешьте их на обед сами! Будьте добры, милостивый государь, заплатить по счетам!

Опасный шторм, усиленный ураганным ветром безденежья, топит один корабль за другим. Поставщики требуют немедленной оплаты, а типографские служащие увольняются, даже не соизволив бросить прощальное «au revoir». Стоя на разбитом капитанском мостике, адмирал гибнущей эскадры, крича в рупор, обращается то к знакомым банкирам, то к родителям, то к небу. Тщетно. Последний «девятибалльный» удар в виде отказа всех и сразу – и бушующее море наживы безвозвратно пожирает несчастных моряков и самого адмирала. Типографская флотилия мсье Бальзака приказала долго жить.

И вот когда всё погрузилось в мрачную пучину, между волн показывается голова адмирала, который с трудом выгребает в сторону близлежащей отмели. Оноре! Он, оказывается, и не думал сдаваться! Нет-нет, с типографией ещё не покончено, кричит он, выплёвывая воду и обращая свой взор на тех, кто на него махнул рукой. Вон там, указывает тонущий адмирал, я вижу землю, это спасение!.. К нему подплывают ещё двое – мастер Барбье и такой же прогоревший типограф Лоран, готовый хвататься за любую соломинку. Земля! Мы спасены! Держитесь, ребята, кричит им Оноре. И отчаянные сотоварищи верят ему. Теперь остаётся последнее: чтобы злые волны не расшибли утопающих о гигантский утёс…

В который раз Оноре не желает тонуть, отказываясь сложить лапки в ожидании, когда его слопают кровожадные акулы. Я вижу, следовательно, я ещё жив – так, вроде, вещал неисправимый оптимист Декарт.

Спасение Бальзак увидел в некой фонтерреотипии – новейшем в те годы методе печати, суть которого заключалась в быстром печатании посредством набора не отдельных слов из букв, а отдельных предложений из готовых слов. Своеобразное шрифтолитейное производство. В просторечии – словолитня. Не один делец, взявшись за словолитню, сделал себе состояние. Но только не Оноре!

Дело, едва начавшись, не выдержало и первого дуновения ветерка: один из пайщиков (уже известный нам Барбье), смекнув, что и этот худой корабль (речь об акционерном обществе «Бальзак, Барбье & К») долго не протянет, предпочёл откланяться. Оноре в отчаянии. И если б не хрупкое плечико Лоры (в виде девяти тысяч франков!), вовремя подставленное растерявшемуся бизнесмену, всё бы, пожалуй, закончилось, так и не начавшись. Но Лора тут как тут: тонуть – так вместе!

Хотя и этот самоотверженный шаг, как оказалось, запоздал. К середине апреля 1828 года коммерческое товарищество Оноре Бальзака объявило себя банкротом. И если мы скажем, что наш герой вернулся к тому, с чего начал, то это, мягко говоря, окажется лукавством. У спасшегося в бурном водовороте бизнеса Бальзака теперь за плечами не только прожитые годы: Оноре превратился в некую «батарейку» со своими плюсами и минусами. Из плюсов главным являлся бесценный жизненный опыт, приобретённый им в это неспокойное время. Ну а минусы… Минус только один – деньги. Потерянные деньги.

«Достояние девятнадцатилетнего Оноре было равно нулю, и он никому не был должен ни гроша, – пишет Стефан Цвейг. – У двадцатидевятилетнего Оноре по-прежнему ни гроша, но должен он около ста тысяч франков своим родным и своей подруге. Десять лет он работал без передышки, без разрядки, без наслаждения, и все напрасно… Сто тысяч франков долгу за три года коммерческой деятельности станут тем сизифовым камнем, который Бальзак всю жизнь с нечеловеческим напряжением вновь и вновь будет толкать ввысь и который, вновь и вновь срываясь, будет тащить его за собой в пропасть. Эта первая в жизни ошибка обречет его навечно остаться должником»{102}.

В результате своей неудачной коммерческой деятельности Бальзак-предприниматель в конечном счёте не получил ничего. Вернее – дырку от бублика с крупной солью. Солью на бублике оказался огромный долг! Нет, это была не соль, а жгучий перец. Сотни, тысячи франков не поддавались подсчёту…

То был крах.

Лора Сюрвиль: «Оноре вот-вот должно было стукнуть двадцать восемь, а у него были только долги и перо, чтобы их оплачивать, – перо, коему цены еще никто не знал; в делах все считали его бездарностью – ужасное слово, которое лишает всякой поддержки и нередко приканчивает неудачников. Надо было опровергнуть такое мнение, призвав на помощь все глубокое знание людей и вещей, коим он обладал. Это отрицание за ним деловых качеств больше уязвляло его, нежели отрицание его таланта, которое не утихло даже и после того, как он представил блистательные доказательства своего литературного дара. Иные друзья мучили его больше, чем многочисленные враги. […]

– Мне надо умереть для того, чтобы они поняли, чего я стою! – говаривал он с горечью»{103}.

Оставалось единственное: надеяться на успех.