Коллекционеры и меценаты в России

Благотворителями из числа «именитого московского купечества» только в Москве были осуществлены крупные начинания в области культуры, просвещения, общественного призрения, в их числе: Третьяковская галерея, Щукинские и Морозовские собрания современной французской живописи, Бахрушинский Театральный музей, Частная опера С. И. Мамонтова, Московский кустарный музей, Московский Художественный театр, Философский и Археологический институты, Морозовские клиники, Алексеевская, Солодовниковская, Солдатенковская, Бахрушинская больницы, приюты и дома бесплатных квартир Боевых, Ермаковых, Солодовниковых, Хлудовых, Мазуриных, Горбовых, Рукавишниковых, Бахрушиных; Шелапутинская и Медведниковская гимназия, Капцовское училище, Александровское и Набилковское коммерческие училища, Коммерческий институт, Торговые школы Алексеевых, Морозовых и т. д. Пожертвования, как правило, были единственным источником, питавшим развитие целых отраслей городского хозяйства (например, здравоохранение).

Один из представителей купеческого мира заметил, что трудно отметить «все те памятники жертвенности представителей «темного царства», того «чумазого», который неустанно шел вперед и не хотел только торговать миткалем (вид хлопчатобумажной ткани. — А. Б.), а интересовался категорическим императивом, гегелианством, штейнеровской антропософией и картинами Матисса, Ван-Гога и Пикассо»{47}. С этим высказыванием московского купца нельзя не согласиться. Многие крупнейшие российские капиталисты имели высокий образовательный уровень, обладали изысканным эстетическим вкусом. Однако существовали и другие дельцы, пропивавшие, проедавшие и проигрывавшие в карты целые состояния; тратившие на свои прочие прихоти огромные средства. Примеров купеческого разгула и безумных трат можно приводить немало. Много подобных случаев описано В. А. Гиляровским в его книге «Москва и москвичи».

Известные бонвиваны — это чаще всего купеческие отпрыски и наследники миллионных состояний. Говоря об этой «новой генерации» купцов, Ф. И. Шаляпин заметил, что «нахватавши в университете верхов и зная, что папаша может заплатить за любой дебош, эти «купцы» находили для жизни только одно оправдание — удовольствия, наслаждения, которые может дать цыганский табор. Дни и ночи проводили они в безобразных кутежах, в смазывании горчицей лакейских «рож», как они выражались, по дикости своей неспособные уважать человеческую личность. Ни в Европе, ни в Америке, ни, думаю, в Азии не имеют представления об этого рода размахе…»{48}

«Сумасшедшие деньги» открывали большие возможности для удовлетворения эгоистических желаний. Скажем, в деловом мире России солидной репутацией пользовалась семья промышленников и банкиров Рябушинских, владевшая крупной фирмой по производству пряжи и хлопчатобумажных тканей «Товарищество П. М. Рябушинского с сыновьями». Один из членов этой семьи купцов-старообрядцев, Николай Павлович Рябушинский, «прославился» своими экстравагантными выходками. После смерти отца, в декабре 1899 г., этот отпрыск получил полное право распоряжаться самостоятельно своей долей солидного наследства. В 1900 г. двадцатитрехлетний бонвиван увлекся, как сказано в письме его братьев Московскому генерал-губернатору, «женщиной сомнительного поведения, француженкой Фажет, певицей из ресторана Омона» (фешенебельный французский ресторан в Москве), на подарки которой и на кутежи с ней он потратил только за два месяца около 200 тыс. руб. Лишь за колье «с жемчугом и бриллиантами», купленное у известных ювелиров Фаберже «для муадмазель», Н. П. Рябушинский заплатил 14 200 руб.{49} (Для сравнения заметим: квалифицированному рабочему надо было работать почти 50 лет, чтобы получить такую сумму{50}. Средняя заработная плата составляла в фабрично-заводской промышленности 207 руб. в год.) Распорядок дня Николая Павловича, по описанию его служащего, был следующим: приезжает ночевать в 5 часов утра, «а большую часть времени проводит с кафешантанными певицами»{51}.

Другой очевидец свидетельствовал, что «предмет своего обожания» он угощал «завтраками, обедами и ужинами» в лучших ресторанах, причем заказывал по телефону «лучший стол на видном месте, дорогие вина и кушанья» и регулярно дарил ей «корзины цветов стоимостью по несколько сот рублей каждая»{52}. Родственники, серьезно напуганные подобным мотовством, так как поведение «брата Николая» могло неблагоприятно отразиться на репутации семейной фирмы, где он был пайщиком, добились учреждения над ним опеки, которая была снята лишь в начале 1905 г.{53} Позднее Н. П. Рябушинский начинает издавать художественный журнал «Золотое руно», ставший органом символистов, и открывает в центре Москвы салон современного искусства, а его вилла в Петровском парке «Черный лебедь», вычурно оформленная и претенциозно обставленная, становится синонимом буржуазного декадентства.

Интересный портрет-зарисовку этой колоритной фигуры оставил в своих воспоминаниях замечательный русский художник и искусствовед А. Н. Бенуа. «Был он малым статным, — писал Александр Николаевич, — с белокурыми, завивающимися на лбу (если не завитыми) волосами, а лицо у него было типично русским и довольно простецким. Что же касается его манер, то казалось, что он нарочно представляется до карикатуры типичным купчиком-голубчиком из пьес Островского. И говор у него был такой же характерный московско-купеческий, с легким заиканием, ударением на «о» и с целым специфическим словарем. Иностранными языками он тогда (речь идет о 1906 г. — А. Б.) не владел… успел же он объездить весь свет, побывать даже и у людоедов Новой Гвинеи, где однажды ему дали вина не в кубке, а в черепе врага того племени, среди которого он оказался и вождь которого таким образом особо почтил гостя»{54}.

Другой эксцентричный миллионер, Ф. Я. Ермаков, получивший чин действительного статского советника за учреждение богадельни и умерший в 1895 г., завещал 3,3 млн руб. для раздачи «в воспоминание об нем и на помин души его бедным и нуждающимся в пособии людям»{55}. Выделение такой огромной суммы для раздачи в виде милостыни вызвало своего рода шок как у родственников, так и у «власть имущих». Дочь завещателя в течение нескольких лет настойчиво добивалась признания завещания недействительным. Однако частная собственность и воля собственника были «священны» (изменить завещательное распоряжение мог только царь), и суд отверг в 1900 г. ее домогательства. Перед административными органами встала труднейшая задача: как практически осуществить раздачу денег, чтобы не повторились трагические события «Ходынской катастрофы», вызванные бесплатной раздачей «царских гостинцев» на коронационных торжествах в 1896 г. (Во время образовавшейся давки погибли и получили увечья несколько тысяч человек.) В итоге воля завещателя все-таки, с «высочайшего соизволения», была нарушена, и основная часть средств пошла на сооружение ремесленного училища и ночлежного дома.

«Разгул с размахом» и другие случаи бессмысленных трат подробно смаковались в бульварной прессе и служили темой пересудов как в купеческой среде, так и вне ее. Подобные факты несомненно усиливали общественный скептицизм относительно всего купечества, который господствовал в обществе. Однако существовали примеры и другого рода, которые все больше и больше ломали сложившиеся стереотипы в общественном восприятии купцов.

Колоритной фигурой в деловом мире России был один из крупнейших предпринимателей конца XIX в. Гаврила Гаврилович Солодовников (1826–1901), владелец универсального магазина «Пассаж Солодовникова» на Кузнецком мосту в Москве, крупный домовладелец, землевладелец и банкир. Происходил он из купеческой семьи, и его отец вел крупную мануфактурную торговлю на украинских ярмарках еще в 20-е и 30-е годы XIX в. Никакого учебного заведения Г. Г. Солодовников не кончал и по старокупеческой традиции получал воспитание и образование в доме родителей. (В таких случаях учителя, как правило, лучшие, приглашались на дом, и образование происходило под контролем «родителя». На обучение своих детей денег не жалели.)

Продолжая и расширяя торговые операции, Г. Г. Солодовников одновременно стал и крупным жертвователем и много лет перечислял средства в фонд Варваринского сиротского дома, попечителем которого он состоял (одно из крупнейших учреждений подобного рода). За эту деятельность в 1891 г. по ходатайству Московского генерал-губернатора и министра народного просвещения ему был «высочайше пожалован» чин действительного статского советника{56}. Превратившись в «статского генерала» (это звание соответствовало чину генерал-майора) и получив право на общий гражданский титул «превосходительства», Г. Г. Солодовников продолжал вести старый образ жизни и много времени уделял «изящным искусствам». Являясь заядлым меломаном и театралом, он сам писал и пьесы, судить о достоинствах которых теперь невозможно, так как они были известны лишь узкому кругу лиц и, насколько известно, никто из них публично никаких суждений не высказывал.

Прихоти этого миллионера москвичи обязаны строительством прекрасного театрального здания на Большой Дмитровке (после неоднократных реконструкций в настоящее время в нем располагается Театр оперетты, Пушкинская улица, д. 6). В начале 90-х годов XIX в. Г. Г. Солодовников решает построить грандиозный театр «феерий и балета», где намеревается ставить и свои пьесы (ранее ему принадлежало небольшое театральное помещение в Пассаже). В феврале 1894 г. Московская городская управа разрешила ему возвести «на углу Большой Дмитровки и Спасского переулка здание для театра»{57}. Строительство пятиэтажного здания, рассчитанного более чем на три тысячи зрителей, было завершено в декабре того же года и обошлось в несколько сот тысяч рублей. Публиковались широковещательные объявления, беззастенчиво расхваливавшие невиданное театральное сооружение. В одной из таких реклам говорилось: «Устроен театр по последним указаниям науки в акустическом и пожарном отношениях. Театр, выстроенный из камня и железа на цементе, состоит из зрительного зала на 3100 человек, сцены в 1000 квадратных аршин, помещения для оркестра в 100 человек, трех громадных фойе, буфета, в виде вокзального зала, и широких, могущих заменить фойе, боковых коридоров. Репертуар: драма, опера, комедии и оперетка»{58}.

Одновременно со строительством Г. Г. Солодовников занялся и организацией труппы. Считая для себя «неприличным» выступать в качестве антрепренера, он приглашает стать таковым «помощника бухгалтера» одного из банкирских заведений «мещанина И. П. Артемьева», которого миллионер хорошо знал, по его словам, «как человека честного и дурака, которым можно вертеть» и который не будет рассуждать, «кого принимать, а кому отказывать»{59}. Театр был сдан новоиспеченному антрепренеру по словесному договору, а сам Г. Г. Солодовников оставался полноправным хозяином всей антрепризы и, как свидетельствовал очевидец, «присутствовал на репетициях, указывал, какие музыкальные пьесы надлежит играть и участвовал в распределении ролей между артистами»{60}. Театр намечалось открыть 26 декабря 1894 г., и для работы в нем было приглашено около 200 человек артистов (в том числе из-за границы) и служащих. По желанию хозяина строительство проводилось в спешке (строили даже ночью), и как следствие в здании обнаружились различные недоделки, и московский обер-полицмейстер не разрешил открыть театр, «находя его вредным в санитарном отношении по причине сырости и отсутствия вентиляции и опасным в некотором другом отношении»{61}. В результате подставной антрепренер оказался перед необходимостью платить огромную неустойку в несколько десятков тысяч рублей. Первоначально Г. Г. Солодовников отстранился от всего этого дела, так как юридически он не нес никакой ответственности. В конце концов, после проведенного властями расследования, дело стало приобретать скандальный характер, и Г. Г. Солодовникову пришлось рассчитаться с труппой. В театре были сделаны новые выходы, лестницы, оборудована вентиляция, однако новоявленный драматург охладел к этому предприятию, и в 1895 г. здание было сдано в аренду дворянину Н. М. Бернардаму «для представления итальянской оперы», а через год в Солодовническом театре обосновалась Русская опера С. И. Мамонтова.