Нужные железки

Глава 12

В любом случае, чтобы оставить Столбчатый вместе с Басуровой тещей за спиной, нужно одолеть Едвежью тропу. А перед нею — километров сорок всяких иных троп. И не сказать, чтобы они по гнусности своей кардинально отличались. Разве что — координательно. По карте, так сказать. Одно плохо, топать пришлось ногами по земле. По лесам, болотам и бескрайним полям бамбучника, чтоб он весь дотла сгорел!

Колено решило взять инспектора измором. То прекращало гудеть и нудеть — словно и не было его, то вдруг, ни с того ни с сего, на совершенно ровном месте, простреливало острой болью — как толстым гвоздем ширяло. Ру в такие моменты старался хотя бы не завопить от неожиданности — пару раз, настолько тщательно старался, что падал. Молча. Не хватало еще завопить на всю округу!

Команда сейчас проходила самый опасный (если брать во внимание только людей) участок.

Справа, километрах в трех, озеро Лагуньер. Рядом — два одноименных поселка — Лагуньер Первый и Лагуньер Новый. С руководством обоих поселков, гордый и свободолюбивый Руруй так и не сумел найти общего языка, несмотря на десяток ожесточенных схваток.

Слева, километра на холме и далеко вдающемся в океан скалистом мысу, раскинулся Фурукамаппу. На вид глянуть — полная копия Руруя. Разве что больше раза в три. А так — тоже самое. И невысокие дома, и сетки с лодками, и копоть с чайками на грязных крышах. И не скажешь, что посреди площади каменный человек стоит. И рядом с ним клетки. А в клетках — отнюдь не жирафы, а те, кого гостеприимные фукамапцы назначили «врагами народа». Народа, разумеется, своего, фукамапского.

Снова таки, разумеется, Валрус дивным эльфом не был — давно жил, в том числе, и в городе, по сторонам вдумчиво смотрел. И отлично знал, что в Руруе практически всех тех «безвинных страдальцев», в клетки бы не сажали — корми их, убирай, на зиму в теплый вольер переводи… Камень на шею и с обрыва. Лететь — три секунды. Не научился летать, учись глубоко нырять.

Ведь на одного того, кому ученье Енина поперек горла встало, девяносто обычнейших уголовников. Ну еще и девять разведчиков из сопредельных территорий. К клетковым разведчикам Ру испытывал чувства сложные и многогранные.

С одной стороны — вроде и коллеги — Фурукамаппу дружно гадим. С другой же — легкую брезгливость. Не хочешь в клетке сидеть, не попадайся, не жди, пока тебе чайки всю голову обсерут. Попавшись же, извернись, оставь куски шкуры в самолове, но сбеги. Как, в свое время, и сделал он сам. Разве что шкура была не его собственной, и вообще, все обошлось как-то глупо и грязно… Но выхода-то другого и не было. Или нашел бы, чуть подумав и не спеша хвататься за оказавшуюся столь сомнительной соломинку?..

— Едведи! — оглушительно громкий шепот вырвал инспектора из воспоминаний. Ру тряхнул головой. Опасно туда заныривать, за жопу возьмут, а ты не заметишь.

— Где?! — Нога в очередной раз подвела. Как ни странно — удачно. Инспектор свалился, словно пуля в голову прилетела. Скривился так, что чуть скулы не захрустели — как-то очень уж больно получилось. И боль нудная, тягучая…

— Там, на дороге… — Кордон ткнул пальцем в кусты.

Ру присмотрелся. По старой дороге, скорее даже, по набитой тропе, медленно шли едведи. Семья. Старшая, даже не серебристая, а молочно-белая едведица, две помладше. За ними хвостиками трусили два пестуна, за которыми тянулась бесконечная вереница мелких, этой зимы едвежат. Впрочем, даже «мелкий» сеголеток, если бы встал на задние лапы, то вполне мог положить передние на плечи человеку. И откусить ему лицо или сразу полголовы — тут как повезет. Про размеры старшей говорить не хотелось — тварюка как бы не больше княжеской «кареты». Ветер тянул от зверей, поэтому, они до сих пор присутствие людей и не ощущали. А может и знали, что те рядом, но нисколько не боялись. Попробуй семью едвежью обидеть, ага!

— И ведь были же, нормальные медведи, всего-то триста кил живого веса, — с тоской протянул Басур, прикладывая к плечу самопал. — И нате, сто лет прошло, и выросло, хуй пойми что. И хрен ты его возьмешь нашим арсеналом.

— Убери, — положил ладонь на ствол комком, — глядишь, развернутся. Стрелять нам никак нельзя. Тут патрули кругом.

Но едведица все так же размеренно топала по тропе, не оглядываясь. За ней переваливались (если с километра смотреть, то даже потешно!) остальные.

Убегать глупо — едведь даже таким вот, расслабленным шагом, идет в два раза быстрее человека. Бегает же с такой скоростью, что и представлять не хотелось. Пытаться уйти с тропы в бамбучник — столь же бесполезно. Пересекут их след, пойдут вдогон. Только еще вымотаешься, пытаясь пробраться сквозь густейшую двухметровую щетину тонко-звонких столов и шелестящих листьев. И съедят тебя уставшим.

Сердце Ру провалилось даже не в пятки — куда-то под истоптанные подошвы начавших рваться ботинок — оставшийся за спиной мыс нужно не Гибелью Ринга называть, а Гибелью тапок!

Едведи скрылись за поворотом. Его одолеют — и выйдут на небольшой прямой участок, метров двадцать в длину. Команда ощетинилась стволами. Комком приготовил чудом уцелевшую гранату. У каждого будет выстрел и полсекунды ужаса.

Ветер, по-прежнему дующий на людей, уже не просто доносил запах огромных зверей, он просто таки швырял его в нос. Слышался ритмичный топот — напоминающий землетрясение.

Когда напряжение стало невозможным, и Ру был готов начать молиться кому угодно, лишь бы все началось и кончилось, едвежьи шаги вдруг прекратились. Повисла томительная тишина. Было слышно, как где-то далеко токуют бекасы и поют лягушки. Журчал ручей, шуршал бамбучник.

Звук шагов начал удаляться.

Команда затаила дыхание, не веря в случившееся. Но, то ли старая едведица почуяла людей, то ли какой-то из десятка всплывших в памяти богов, существует. Звери повернули.

— Если кто вдруг обосрался, то это не от испуга, а от лютой ненависти, — произнес вдруг Морсвин. — Ненавижу, блядь, едведей.

С места они сошли минут через пятнадцать. Когда сумели прийти в себя от смеха.

***

Везенье продолжалось. Едведи стали единственным испытанием на отрезке. Щитомордники в кустах не шипели, пешие и конные патрули обходили стороной. Кордон даже подумал, что такое счастье продлится аж до самой цели. И путь назад прикроет. Тут же испугался своих мыслей, боясь сглазить.

Команда шла бодро, даже Валрус стойко хромал, не делая попыток свалиться на обочину, расцарапав рожу о камни.

Поля бамбучника, среди которых торчали редкие каменные березы и топорщился темно-зелеными колючими лапами мудодер, кончились. Им на смену пришли дубравы и кленовники. Среди резных листьев мелькали колючие аралии и калопанаксы, обвитые толстыми — в руку — лианами.

— До кишмиша-то рановато, — жалеючи протянул Басур, зорко оглядывая канаты лиан, — вроде и юг, а нету. А я б пожевал.

— Так рано еще, хули, — вытер нос грязным рукавом Морсвин, сморщился, готовый чихнуть.

— Могли бы и ради нас маленько ускориться! — сварливо сказал Ру.

— Дождешься, от них, ага…

Идти по листвянке проще, чем по бамбукам — густые кроны глушили подлесок, а сквозь папоротниковые паруса и проламываться не надо, сами расступаются. Одно плохо — видимость улучшилась. Не сказать, что как на ладони, но метров со ста, да с хорошим факелнетом… Ух!

Кордон потряс головой, прогоняя коварные мысли — в панику свалиться недолго. А где паника, там сплошная глупость, разврат и коррупция. Последнее, впрочем, неплохо, но пока что неуместно.

Перебрались (перешагнули!) через речку-невеличку — многие ручьи шире, а все равно — река Лесная!

Броском одолели высокую насыпь с остатками асфальтированной дороги, кубарем вниз. гнули!)все равно — река ку — многие месте с Басуровой тещей за спиной. стей. чуть добрее, чем Гибель Рингасходящего вокрускатилась вниз. Оказавшись на небольшой площадке. Когда-то ее обильно засыпали щебнем, но трава пробьет любой слой, и засыпка скорее угадывалась, чем виднелась.

Отсюда начиналась Едвежья тропа.

Она тянулась вниз, к морю Охотников. Когда-то, в совершенно незапамятные времена, ее тут проложили то ли японцы, то еще айны, то ли те самые «Охотники»* [до «Охотников», сиречь в нашей реальности, представителей Охотской культуры, на Черном острове жило превеликое множество народностей. Впрочем, будем снисходительны к комкому — нынешние военные и такого в подавляющей массе не знают] — самые-самые первые местные (не считая едведей, бывших тогда честными медведями!). Она проходила по крутому склону — вниз посмотришь, голова кружится! Местами заныривала поглубже в лес, оставляя между собой и склоном полосу в несколько метров — тут дышалось попроще. Что в ней интересного — кроме того, что это самый короткий путь от берега до берега? За полтора часа пехом сменялось несколько совершенно разных местностей. От березовых рощ до заросших шикшовником песчаных дюн.

Кордон шел по ней второй раз в жизни. И, говоря как на духу, тут по-прежнему нравилась. Не виси со всех сторон опасность, комком шел бы эти четыре километра пару дней — чтобы внимательно рассмотреть каждое интересное дерево, послушать местных птиц и вообще, хоть немного отвлечься от происходящего вокруг. И жизни своей глупой…

Ветер, заблудившийся в пихтовнике, вырвался из душных объятий колючих лап и подул прямо в лицо. Принеся с собой едвежий запах. И не успел комком даже что-то подумать, как из-за поваленного ветром тиса, начала подниматься серебристая туша. Поднимаясь — рычала. В рыке слышалась угроза и обещание нехорошего для всех и каждого.

— Шухер! — заорал Кордон, сдергивая с плеча самопал.

Над самым ухом бумкнул выстрел. Второй. Едведь, будто подброшенный взрывом, подскочил. С хрустом ломая ветровал, приземлился. Повел мордой. Мелькнули крохотные глаза. Снова рыкнул. Коротко, словно человек, сказавший «бля!». На могучем загривке краснели брызги крови. Второго попадания видно не было.

Едведь кинулся на людей беззвучно — только распахнулась пасть. Кордон, не целясь, выпалил «куда-то туда». Швырнул разряженный самопал в едведя, шагнул назад, вытаскивая мочет. И, оступившись, покатился по склону.

Падая, комком услышал еще один выстрел. Затем все звуки заглушил свист в ушах. Свист сменился ударом и черной вспышкой.

***

— Куру-куру-куру… — тонкий нежный голос звучал как музыка.

Комком открыл глаза. От удивления закрыл, потряс головой. Снова посмотрел на окружающий мир. Картина не поменялась.

Солдат лежал на циновке, уложенной поверх толстого слоя лапника. Ноги укрывало теплое одеяло, легкое до невесомости.

А прямо перед ним, закрывшись от солнца листом белокопытника, сидела миниатюрная девушка, мило воркующая на одной ноте «куру-куру-куру»… От воркования Кордон почувствовал, как трещат штаны под напором.

Заметив, что комком пришел в себя, девушка ойкнула, прикрыв ротик удивительно волосатой ладошкой. Как ни странно, внезапная лохматость на нижнюю часть Кордона отрезвляюще не подействовала. Наоборот!

Девчушка была миниатюрной до крохотности, но при этом — совершенно нормальной, без присущей карликам жутковатой непропорциональности. Раскосенькая самую малость, темноволосая, с ярко накрашенными губами. С закрытыми глазами красила — весь рот выпачкала.