Мертвые хватают живых

— Что случилось? — искренне удивился Клаутов.

— Эта старая будала перепутала числа, и сказала вчера сыну по телефону, что мы приезжаем завтра. А сегодня его, разумеется, нет дома, скорее всего, он уехал за город на мальчишник, вот нам и пришлось остановиться на ночь в гостинице. Какая удача, что ты с женой…

Борисова громко и со значением откашлялась.

— … Остановился тоже здесь. У меня в Белграде никого нет, зато препеченицы — не пить же мне ее одному — нам хватит до утра!

Вот так судьба, казалось бы, до самого конца раздумывавшая, оставить Клаутова в покое или нет, окончательно сделала свой выбор, и сделала это, согласитесь, весьма изощренно: ведь ничего, что случилось в дальнейшем с нашими героями, не произошло бы, если бы прокурор ЦАО не позвонил в редакцию "НО", а Любинка назвала бы сыну точную дату приезда семейства Симичей в Белград.

Из протоколов совещания Информбюро 1948 г. (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).

Тов. Суслов зачитывает ответ ЦК КПЮ: "ЦК КПЮ всегда готов участвовать в работе Информбюро, но он не может направить своих представителей на это совещание Информбюро в связи с тем, что не усваивает порядка дня совещания… [которое] было поставлено неправильно по следующим причинам:… ЦК ВКП (б) не принял ни одного нашего аргумента на его первое письмо. В ответ… он выставлял все более тяжелые и полностью необоснованные обвинения против компартии Югославии… ЦК КПЮ приветствует братские партии и заявляет, что никакие недоразумения не могут воспрепятствовать ЦК КПЮ остаться и в дальнейшем верным своей политике солидарности и самого тесного сотрудничества с ЦК ВКП (б)…"

Тов. Маленков: Ответ югославов и их отказ явиться на Информбюро является лишь иллюстрацией, характеризующей неблагополучное положение в компартии Югославии, для обсуждения которого мы и собрались.

Тов. Суслов… предлагает после окончания совещания Информбюро протокол совещания подписать всем представителям партий-участников совещания.

Из доклада А.А.Жданова "О положении в коммунистической партии Югославии": "…Вывод заключается в том, что в компартии не может быть терпим такой позорный, чисто турецкий, террористический режим. Интересы самого существования и развития Югославской компартии требуют, чтобы с таким режимом было покончено…".

6

Капитан госбезопасности Збигнев Полонский не спал вторые сутки, а уж когда последний раз высыпался, вообще забыл. Матка бозка: мало того, что руководство поставило задачу в кратчайшие сроки завершить работу по разоблачению буржуазной агентуры в столичной организации ПОРП, так вчера еще и весь наличный состав горуправления был по тревоге посажен в грузовики и отправлен на усиление лодзинских коллег в район уездного города Кутно, где в опасной близости от Варшавы в болотах по реке Бзуре были замечены бандиты из Армии Крайовой. Вернувшись из этой "местной командировки" совершенно продрогшим и обессиленным, капитан пил кофе, в который щедрой рукой плеснул водки "Выборовой", пол литра которой получил в новогоднем праздничном пайке. За окном серенький январский рассвет 1949 года мучительно пытался разогнать густую ночную темень, от которой усталые глаза слипались сами собой. Эта собачья жизнь продолжалась уже седьмой год, с тех самых пор, как двадцатилетний механик Збышек по настоянию отца, старого коммуниста и ветерана гражданской войны в Испании, ушел в лес и стал разведчиком в одном из немногочисленных отрядов Гвардии Людовой. За это время он успел потерять двоих лучших друзей, сам не раз бывал в шаге от смерти, и научился ненавидеть врагов тяжелой свинцовой ненавистью — будь они одеты в мышиные мундиры вермахта, разномастную амуницию аковцев или в цивильное платье предателей и наймитов Запада. Этих последних Полонский особенно не переваривал: интеллигентики, никогда не знавшие тяжелого физического труда, мечтающие о "маленьком Париже на берегах Вислы" и оптом продающие родину за милые их сердцу доллары, фунты и прочие стерлинги! Смачно сплюнув, капитан ругнулся, закурил и начал очередной рабочий день.

Для начала он приказал привести к нему на допрос взятого на днях провокатора, композитора из бывших социалистов, подавшего заявление о вступлении в правящую партию, но вовремя разоблаченного. Этот гад до сих пор отказывался назвать своих сообщников… Ничего, Полонский ему роги-то пообломает, небось при Пилсудском пан композитор от пуза попил народной кровушки, пора и ответ держать! Дожидаясь, пока приведут задержанного, Збигнев вспомнил рассказ Касьяна Белкина, советника, присланного в их Управление из Москвы. Белкин пришел в органы в сорок первом, а до этого работал в ЦК партии в отделе у Маленкова. "Только тщательной и неумолимой жестокостью, — говорил товарищ Касьян, — можно победить глубоко законспирированного и коварного врага. В тридцать седьмом каждое утро мы начинали, обзванивая курируемые партийные комитеты. Вопрос был один: сколько человек взяли за вчерашний день и сколько планируете арестовать сегодня? Отстающим ставили в пример передовые районы, это подтягивало. И что же в результате? В результате СССР оказался единственной страной, где не было гитлеровской "пятой колонны". И это — единственный путь очистить Польшу от всякой нечисти, чтобы со спокойной душой заняться социалистическим строительством!".

Неожиданно зазвонил телефон. Подняв трубку, капитан услышал голос секретаря полковника, возглавлявшего отдел, в котором работал Полонский.

— Збышек, зайди к шефу!

— Зачем, не знаешь?

— Точно не знаю, но слышала краем уха, что на кого-то совершено покушение. Полковник лютует, поторопись!

"Будь все трижды неладно!", — сплюнул с досады капитан и, накинув пиджак, стремительно вышел из кабинета, не забыв позвонить коменданту и отменить вызов на допрос задержанного композитора.

— Капитан, у тебя неприятности! — встретил Збигнева с порога бледной улыбкой начальник. — Вчера на коллегии рассматривались предварительные итоги работы за квартал. Садись, надо потолковать…

— Что случилось, товарищ полковник?

— Как продвигается работа с буржуазной интеллигенцией? — не отвечая на вопрос подчиненного, поинтересовался полковник. — Что-то плоховато у тебя с задержаниями, а с признаниями, совсем беда! Отстаешь от коллег. Вон, у соседа твоего по кабинету, Млынарчика, показатели почти в два раза выше. Что-то мешает?

— Да как вам сказать…, - замялся Полонский.

— Коли есть какие-то проблемы, давно зашел бы и посоветовался! Если стесняешься поговорить со мной, то обратился бы, что ли, к тому же Млынарчику. Давай, исповедуйся!

— Да, в общем, ничего особенного, товарищ полковник! — виновато улыбнулся капитан. — Просто в последнее время мне попадаются какие-то особо упорные, молчуны. Очень тяжело получать признательные показания, на каждого много времени уходит…

— А у нас, Полонский, вообще работа тяжелая! Запомни две вещи: работать с вражеским подпольем надо с умом, это тебе не с автоматом по лесам бегать! И второе: товарищ Сталин еще перед войной говорил, что глубоко заблуждаются те, кто думает, что социализм можно построить в белых перчатках. Ну, да ладно: этой твоей беде мы поможем, и я лично займусь повышением твоей квалификации. Скажи лучше, как давно ты встречался с агентом "Марысей"?

— Последний раз навещал в больнице, с месяц назад. Ее обещали выписать после Нового года, так что я решил дать ей отдохнуть, а на той неделе думаю пригласить на конспиративную квартиру для беседы: без нее, как без рук. Отлично работает "Марыся"!

— По-прежнему думаешь, что автомашина наехала на нее случайно?

— Скорее всего, да. Она в последний момент успела разглядеть, что за рулем сидит совсем зеленый хлопец, лет двадцати. Не похоже это на покушение, скорее всего, парень угнал машину, чтобы покататься, и не справился с управлением. Я думаю, его скоро найдут.

— Да, удивляюсь я тебе! Работаешь с ценнейшим, по твоим словам, агентом — а это и на самом деле так! — и не знаешь, что "Марыся" снова в больнице. Так что на той неделе ты с ней вряд ли увидишься!

— Как в больнице? А что случилось?

— Вчера в нее стреляли около ее дома, и, обрати внимание, из окна угнанного незадолго перед этим автомобиля. Это, по-твоему, тоже несчастный случай?

Капитан потрясенно молчал. А что тут скажешь? Не будет же полковник слушать про то, что в болотах под Кутно он никак не мог узнать про покушение на "Марысю"! С ним вообще оправдываться бессмысленно… Тем более, что в главном начальник прав: за агентом ведется целенаправленная охота, а он, капитан Полонский, не разглядев этого с самого начала, проявил непростительный непрофессионализм.

— Никак нет, товарищ полковник, теперь окончательно ясно, что противник покушается на "Марысю". Как она?

— Теперь уже ничего, в рубашке родилась. Какие-нибудь мысли по этому поводу у тебя появились?

— Придется вернуться к делам по предателям, которых она помогла разоблачить. Скорее всего, это месть.

— Индивидуальная анархическая или организованная?

— Будем выяснить и работать по обеим версиям. Сеть, во всяком случае, закинем пошире.

— Марысю придется выводить из игры и как-то оберегать. Подготовь предложения!

— Есть подготовить предложения! Может, ее в какой-нибудь медвежий угол учительницей музыки?

— Хочешь совет?

— Хочу, товарищ полковник!

— Постарайся убить двух зайцев: сберечь на будущее ценного агента, и одновременно нанести противнику удар. Ты помнишь, о чем говорили на партактиве: в число приоритетов в нашей работе выдвинулась задача борьбы с фашистской охранкой Тито. Я бы на твоем месте залегендировал ее бегство в Югославию с последующим внедрением в тамошние органы. Так ты достигнешь даже не две, а три цели: вдобавок ко всему еще и покажешь себя инициативным и творческим оперработником.

— Спасибо! — растрогался Полонский, получивший вместо взбучки щедрый подарок.

— Ладно, ладно, не благодари, иди спокойно работай!

Когда за капитаном закрылась дверь, полковник со словами "Kto hce psa uderzy, tij zavsze znajdzie" достал из сейфа личное дело капитана и в очередной раз принялся его перечитывать, каждый раз задерживаясь взглядом на своих же пометках, сделанных накануне на полях красным карандашом. "И как это я раньше не разглядел!", — в очередной раз подумал он, просматривая список людей, дававших Полонскому рекомендацию в партию: двое из трех оказались недавно разоблаченными провокаторами, по заданию охранки вступившими в конце двадцатых годов в компартию Польши для ее последующего развала. Один уже сознался…

7

Петара нашел ночной дежурный. Немерено выпив с напарником кофе и виньяку, приблизительно в два тридцать пополуночи он покинул "рецепцию" и отправился в туалет, где и наткнулся на тело черногорца. Петар был убит ударом ножа, пришедшимся аккуратно в самое сердце. Оружие было оставлено в ране и являлось почти точной копией того складного чудовища, которым хлебосольный друг России нарезал в поезде немудрящую закуску к своей препеченице, и рукоять которого он сжимал, лежа на кафельном полу гостиничного туалета. Глядя чуть позже на предъявленный ему фотоснимок, Петр вспомнил, как забавно накануне Петар, обративший внимание на интерес своего нового приятеля к этому образчику холодного оружия, рассказывал анекдот про любимого телохранителя Тито. Этот выходец из семьи мелких собственников (имеется в виду Иосип Броз) всегда был немного барином, а уж став президентом, и подавно. Увидев как-то, что его любимый охранник-черногорец чистит апельсин руками, он ворчливо посоветовал: — Branko, sa no~em! Услышав "команду", этот сын гор вскочил, выхватил из кармана тесак, выставил перед собой и, быстро оглядевшись, спросил: — Koga?