Между двух миров

— Если тебе не нравится этот предмет, ты вовсе не обязан на него ходить, Фархад, я могу…

— Не надо вмешиваться, со своими предметами я сам разберусь.

Он выдает это, как автоматную очередь и только потом спохватывается, что позволил себе лишнего и косится на тебя.

— Все в порядке, я не буду вмешиваться, решай сам, — говоришь ты.

Ты снова уступила и все из-за чувства вины, ты замечаешь это за собой, но обычно уже после того, как сказала что — то или сделала. Если он увидит в этом слабость, конфликта не избежать. Ты никогда не воспитывала детей и тебе остается только учиться на своих ошибках, благо никто не будет принимать у тебя экзамен, только ты сама.

Вы выходите к перекрестку, светофор неисправно мигает желтым, белая зебра перехода истерта, до еле видимых отметин, машины с шумом пролетают мимо. Не смотря на то, что сегодня праздник, да к тому же воскресенье, очень оживленное движение, часы показывают 12.40. Машину вы оставили на той стороне парка. Только там удалось найти приличную парковку. В небо над парком все еще поднимаются хлопья пепла, но люди уже начинают расходиться. Они несут в руках синие, красные, оранжевые, фиолетовые бумажные ветви деревьев, шарики и сахарную вату. На фоне серости бетона и стекла офисных зданий, яркие пятна радуют глаз.

— Давай я починю светофор? Или нас за это арестуют?

Ты улыбаешься и мотаешь головой.

— Не будем проверять, дойдем до следующего перекрестка. Вон, смотри, там маркет на другой стороне, зайдем, там наверняка есть мороженное.

Вы снова идете молча. Серое небо нависает, как бремя ответственности, напоминая, что если ты примешь не правильное решение, вам опять придется начинать все сначала.

Вы заходите в магазин, охранник смотрит в упор, его маленькие глаза бусины из — под тяжелого морщинистого лба, совсем не дружелюбны. Он подходит и просит твои документы. Ты достаешь энергетический паспорт, вид на жительство и термокарту. Проверяет долго и внимательно, что — то запрашивает на ручном терминале, получив ответ, недовольно поджимает губы и возвращает документы. Он не нашел к чему придраться.

Ты привыкла к косым взглядам и страху, люди всегда расступаются, стараясь держаться от вас подальше, другие наоборот лезут знакомиться, задают множество глупых вопросов, в рот тебе смотрят. Им любопытно, какого дьявола неведомые забыли в их богом забытом мире? Зачем вы поднялись со своей святой земли на их грешные, металлические облака.

Ты находишь холодильник с мороженым. Ванильное есть, но без шоколадной крошки, вы переглядываетесь и берете два брикета, потом он находит шоколадный сироп и довольные, вы идете к кассе. Да, как и все дети, он любит мороженное, ему бывает плохо от него и ты все ждешь, что однажды он откажется идти за ним в магазин.

Людей как — то резко поубавилось, матери заторопились быстрее увести детей прочь, бабки крестились, отцы семейств матерились, только подростки пялились и хихикали. Для них, как объяснял тебе Фархад, это круто, будет о чем написать в Сеть.

— Я возьму жвачку, можно? — спрашивает он и посматривает через плечо на компанию у кассы. Громче всех смеется худая девчонка, с ангельскими кудряшками, выкрашенными в черный, её лицо усыпано веснушками, в носу серьга, на шее болтается цепочка, на цепочке череп и кости. Она ему улыбается и он смущенно отворачивается.

Ты киваешь, и он кладет жвачку на ленту вместе с мороженым и сиропом. Пока ты расплачиваешься, девочка вдруг подходит к нему и резко сдергивает капюшон. Фархад поворачивается к ней лицом. Она нагло ухмыляется на него сверху вниз, всем своим видом говоря: ну и что ты мне сделаешь?

Ты знаешь, что в эту минуту его глаза резко темнеют, узкий продолговатый зрачок растекается и тяжелая малахитовая зелень заполняет белое, стекловидное вещество. С непривычки это выглядит страшно, особенно для гайоли. Не поворачивая головы, ты наблюдаешь, как девочка отшатывается и перестает ухмыляться. Он не торопится надевать капюшон, правая сторона его лица переливается радужными оттенками, и девочка, как загипнотизированная, продолжает смотреть на него. Друзья в панике тянут её прочь, к выходу, но она стоит и смотрит. Она — легкая добыча.

Первой не выдерживает её подружка и с визгом выбегает из магазина, парень упорно продолжает тянуть подругу за рукав, пытаясь сдвинуть ее с места, и тут Фархад делает контрольный выстрел — он улыбается. Гипноз тает, его жертва вскрикивает и бледному, трясущемуся от страха парню, наконец удается оттащить её к двери и выволочь на улицу, откуда секунду спустя доносится крик:

— Дура! Дура! Дура!

Ты расплатилась, и теперь убираешь покупки в пакет. Поднимаешь глаза на охранника, на всякий случай, но тот стоит совершенно спокойно, прислонившись к косяку, и ухмыляется. Фархад надевает капюшон, и вы выходите из магазина. Охранник провожает вас внимательным и насмешливым взглядом.

Подростков, как туманом накрыло. Тихая, серая улица. Где — то вдалеке летит бесшумный, магнитный трамвай, напротив, через дорогу, живая изгородь, слишком яркая, чтобы быть правдой. За изгородью, как мираж посреди пустыни, искусственно зеленеют и шелестят деревья.

Вы переходите дорогу.

— Извини, я не удержался.

— Это было забавно, — отвечаешь ты, и он облегченно смеется.

Через парк идти пять минут. Издалека видна объемная голограмма, гигантский дуб в настоящую величину. Вдоль усыпанных гравием дорожек, черные — выжженные, белые — будто покрытые инеем, газоны, в обрамлении белых же, изогнутых стволов, с тонкими ветвями и искусственными листьями, неувядающее напоминание о настоящем.

Вы подходите к машине, и ты уже знаешь, о чем он спросит, потому просто протягиваешь ему ключи.

— Садись за руль.

Он так неподдельно счастлив, что тебе вдруг хочется в эту секунду остановить время, застыть в этом мгновении, как в янтаре. Фархад открывает машину, по — хозяйски садится за руль и тебя накрывает острое сожаление, болезненное и тягучее, как жажда, ты жалеешь, что у тебя никогда не будет своих детей.