Большие каникулы

Засада

Привет, Иван и Юрка! Вот и еще одна встреча состоялась у нас с той гражданкой, которая советовала нам стекла побить директору совхоза из-за Бусинки. Заметили мы, что эта гражданка иногда превращается в худую и наоборот. Мы решили в этом разобраться. Это было рано утром у шоссейной дороги.

Смотрим — топает она, как утка с боку на бок переваливается. Мы стали наблюдать за ней. Как только она поднялась на насыпь шоссейной дороги, мы пошли за ней… Идет, идет тетка и вдруг приостановится; поглядит по сторонам, возьмет себя за живот, потрясет его из стороны в сторону и дальше по шоссе двигается на перехват машины. На шоссе стала «голосовать». Мы подошли к ней и остановились. Наше появление было для нее явно неожиданным.

— Сыночки, а я вас знаю… Вон ты, прыщавенький, Галкин будешь. Ты, рыжулька, — Гошенька Зеленский. И Кацуру знаю. А вот тебя, белобрысый, — указала на меня, — тоже теперь знаю.

Мы молчим.

Тетка залебезила:

— Да какие же вы все хорошенькие, да складненькие, да симпатичные какие! Вот из города вернусь, гостинцев вам привезу. Петушков сладеньких на палочке. Любите небось?

Мы молчим как в рот воды набрали.

— А что за повязочки красненькие у вас на рукавах?.. A-а, догадалась! Дружинники вы. Хулиганов ловите с утра пораньше. А я вот… захворала. Какая-то отечность одолевает. В город к доктору собралась, да вот никакого грузовичка не поймаю, никто меня больную подобрать не хочет. Может быть, как есть вы дружинники, поможете?

— Поможем, — сказал я, а сам гляжу, как Семка проволочку тонкую из кармана вытаскивает и сзади тетки заходит.

Я стал допытываться:

— Что же вы, гражданочка, только посередине отекаете, а ноги как были спичками, так и остались?

— Такая уж у меня болезнь, — отвечает, — как ее называют… Запамятовала. Тромболифтит какой-то.

— Плохая болезнь, — сказал Гошка и к Семке приблизился, да как подтолкнет его плечом. Семка нарочно упал возле тетки, а сам во время падения ткнул проволочкой в то место, где тетка «отекла», и тут же извинился. Тетка даже не почувствовала, что ее укололи. Только затараторила:

— Упал, сыночек? Не убился? — И нагнулась помочь Семке встать. Тут все и началось: только она нагнулась к Семке, фонтан как ударит у нее на спине. Тетка почувствовала неладное, присела и защебетала:

— Ой сыночки, извините старую, огрех со мной приключился. Отвернитесь, миленькие.

Я как сверкну на нее глазами.

— Нет, — говорю, — никакого огреха нет. Мы тут не дураки. Самогонка это.

Тетка затряслась вся, губы у нее посинели сразу!

— Ребятишки мои, сыночки, вы уж меня простите.

И за пазуху полезла. Деньги достала. Руки трясутся.

— Нате, — говорит, — здесь много — целый месяц можно мороженое с утра и до ночи есть. Только никому ни гугу, ладно?

— Ваши деньги, нам не нужны, — категорически заявил Семен.

— Сыночки, — взмолилась она, — корова Минька у меня на мине взорвалась. Жить стало не на что. Одинокая я. Пожалейте, ребятки…

Это неправда все. У нее дом большой. Летом отдыхающим чуть ли не весь дом сдает. Сад у нее есть. Гусей штук двадцать.

— А если мы возьмем сейчас и за милиционером сбегаем, тогда что?

Как услыхала тетка эти слова, узенькие глаза свои расширила, бока кулаками подперла, ноги широко расставила и злобно задышала. Куда ее плаксивое выражение делось. Свернула она два кукиша и сунула их Семке в нос (он к ней ближе стоял).

— Шиш вам с маслом! — сказала. — Раз уж на то пошло, лучше разойдитесь, а не то я вас всех сейчас поубиваю! — Нагнулась за камнем. А как только выпрямилась, у нее из-под сарафана автомобильная камера шлепнулась в пыль и резиновая грелка. Вокруг нее озеро самогонное образовалось.

Семка тоже камень поднял.

— Ты, тетенька, не очень-то… Мы тоже камни кидать умеем.

Хитрая тетка в другую крайность ударилась:

— Что же вам, сыночки, легче будет, когда меня засудите? Пожалейте… Никогда в жисть даже с напёрсток не буду гнать самогонку.

Глазки-щелочки зло и ядовито смотрели на нас. Кинула она на землю бывшие у нее за пазухой, грелки.

— Завязала, — говорит. — Навек завязала.

Семка погрозил ей пальцем.

— Ну если обманешь нас, тетенька, мы к этому ещё вернемся, так и знай.

Напугали мы ее крепко. Может быть, и правда, не будет она больше заниматься таким злом.

— Смотри, тётенька, мы это запомним, — сказал Семка.

— Не сомневайтесь. Я тоже все запомнила.

Так мы и расстались с ней. Вечером, за ужином, я дома рассказал папе все подробно. Мама все слышала и погрозила мне:

— Суешь свой нос куда не надо.

Папа ходил по комнате, скрестив на груди руки, о чем-то думал. Остановился напротив мамы.

— Нос у него нормальный, чуть-чуть курносый. Но это не беда.

Разговор происходил при мне, и я понял, что мне следует уйти. Из другой комнаты мне было слышно, о чем они говорили. Мама очень сердилась:

— Подумать только, мы здесь живем без году неделя, а у Андрея каждый день события. А ты спокоен.

— Кто тебе сказал, что я спокоен? Ему тринадцать лет — спокойным быть нельзя. Только не жури его. Сломать характер легко.

— Андрей, войди! — послышался папин голос.

Я вошел.

— Только не говори, что не подслушивал.

— Я не подслушивал, но вы говорили так громко, и я все слышал.

Мама просила меня поутихомириться. Я не обещал, но сказал:

— А почему же втолковывают всем нам: «Не проходите мимо!» Это что же, для красного словца?

Ну пока все, ребята.

А. Костров.