Большие каникулы

Снова в пути

Здравствуйте, Иван и Юрка!

Пишу я вам это письмо, а за окном мелькают города и деревушки. Я, как всегда, на верхней полке.

Папа лежа читал газету и заснул.

Я вот сейчас смотрю на папу, а газета на его лице как живая, то поднимется, то опустится. Я слез с полки и подсел к окну. Напротив меня сидит усатый дяденька, толстый и смешной. Пошарил он в своей кошелке и вытащил из нее красное огромное яблоко, каких я еще в жизни не видел. Запах — на все купе! Потом он стал его бумажной салфеткой начищать. Взял его за хвостик и стал крутить, а сам на меня поглядывает, хитро так поглядывает, даже глаза прищурил.

Сидим мы друг против друга, молчим и улыбаемся. Потом он протянул это яблоко мне и сказал:

— Откуси, сделай милость.

Я его поблагодарил, но есть не стал. Жалко. Больно уж оно красивое.

В нашем купе едет на верхней полке (как и я) еще один гражданин (лет ему, наверное, пятьдесят). Я видел, что он записывал какие-то цифры в тетрадку. Наверно, математик или бухгалтер. Я буду звать его «математиком».

А поезд мчится. А колеса стучат. Подъезжаем к какой-то большой станции. Стоим глядим в окно. Дяденька с усами в окно высунулся.

— Взгляни-ка, — сказал он мне. — Нравится эта станция?

Я посмотрел: дома как дома, панельные, пятиэтажные. Деревьев возле домов совсем нет. Только вдали виднеются лес и река.

— Хотелось бы тебе здесь жить? — спросил меня усатый дяденька.

— Нет, — совершенно честно ответил я.

— А почему?

— Дома очень одинаковые, скучные, — сказал я.

— Я бы тоже не захотел здесь жить, — поддержал меня дяденька с усами.

В это время человек на верхней полке перестал цифры писать и тоже уставился в окно, подложив кулаки под подбородок.

Потом обратился к нам:

— Значит, не нравится вам этот пейзаж? А то что люди еще в бараках живут — это нравится? — с каким-то укором сказал «математик». — В этих домах газ, а не русская печь, которую дровами топят. В квартирах электричество, а не лучина. В этих домах большие окна, много света, и ванна есть, и теплая уборная. Давно ли ты, дед, — обратился он к моему усатому соседу, — по морозу до уборной метров пятьдесят отмеривал?

— Давно, — ответил усатый. — Только окна делаются не только для того, чтобы свет в дом поступал, но чтоб и на мир смотреть через них. Я ведь чем недоволен, дорогой мой человек, да тем, что все по шаблону здесь сделано.

Как заспорили они друг с другом, как заспорили, не унять. А я слушаю их и не пойму: кто из них прав? Говорит один, я слушаю и думаю: «Прав дяденька с усами». Говорит другой, думаю: «Прав «математик» — на верхней полке».

— В однообразии, — говорит дяденька с усами, — человек заскучать может сильно, а когда человеку скучно, работа у него из рук валится. Вот тут поди и посчитай, где больше убытка будет…

«Математик» доказывал свое:

— Сейчас не до излишеств. Блочные, там, неблочные, а квадратные метры народу нужны в первую очередь.

— Да я не спорю, — словно оправдываясь, говорил усатый дяденька. — Только хочу сказать, что из одной и той же елки можно и голый столб вытесать, и Буратино вырезать рукой умелой, и новогодний праздник веселый для детворы устроить. Это ведь смотря кому в руки елка попадет и с какой меркой к делу подходить. Вот ведь в чем дело.

— Дома все как спичечные коробки, — вмешался я.

— А ты помолчи… Рано тебе в споры взрослых встревать, — осадил меня «математик».

— Э, нет, — вступился за меня усатый дяденька, — именно ему-то больше, чем нам с вами, небезразлично. У него будущее впереди!

Горячо они спорили. Поезд уже давно отмеривал дальнее расстояние от той станции, из-за которой они сцепились. Усатый дяденька не сдавался. Тогда «математик» нагнулся с полки и спрашивает:

— Если не секрет — какая у вас профессия?

— Шеф-повар я и кондитер еще к тому же!

«Математик» расхохотался.

— А я-то думал, что имею дело с инженером-строителем, архитектором, скульптором, наконец, а вы всего-навсего шеф-повар. С вами можно говорить только про шашлык да про кулебяку.

Он это так сказал, что меня даже зло взяло: «Почему это повар не может с ним спорить?»

— А вы, кроме шашлыка, ели еще что-нибудь вкусное? — спросил усатый дяденька «математика».

— Ел, — говорит. — Деваляи ел, антрекоты ел, бланманже ел, да мало ли что я ел…

— И всегда было вкусно?

— По-разному было.

— А почему — по-разному? — донимал его усатый повар.

— Да потому, что повара халтурят и лучший кусок домой прут. Вот почему.

Шеф-повар тяжело задышал. Рукой салфетку стал мять и даже закурил.

— За такие слова, дорогой человек, можно было бы вас выкинуть в окно, как муху, да только тогда мне некому будет объяснять, как вы заблуждаетесь. Обидели вы меня очень. И не только меня. Скажу вам, что, если бы я вам приготовил любое блюдо, тогда бы вам не пришлось говорить такие оскорбительные слова.

Шеф-повар стал перечислять названия разных блюд и рассказывать, как они приготовляются; под каким соусом, с какими специями. Названия были такие, каких я в жизни не слыхал.

— Хвастаетесь, — сказал «математик».

— Нисколечко.

— Когда я готовлю блюдо, никогда не смотрю на него худо. А иной повар смотрит на сковородку, как на злую мачеху. Иной повар жарит, к примеру, отбивную, а сам на нее ворчит нехорошо: «Такая она да сякая». А ее нужно пошевеливать нежненько на сковородочке и приговаривать: «Жарься, голубушка дорогая, тебя там, в зале, хороший человек дожидается: аппетит у него неважный, а ты должна ему понравиться».

Знаешь, Иван, этот дяденька с усами как сказку рассказывал про свое поварское дело.

— Перейдем теперь к тортам, — сказал усатый повар. — На каждый торт отпускается определенное количество масла, сахара, сливок, шоколаду. Ни всяких разных разностей вкусных. Иной кондитер, который свою профессию не любит, настроит по шаблону панельных домов вместо фигурных тортов, не вложит в дело ни выдумки, ни любви, ни души… А если из этих же продуктов сделать торт — башню со звездой наверху, или лебедя, взлетающего над водой, или парусник с надутыми алыми парусами. Слыхали про алые паруса? Или Иванушку, поймавшего Жар-птицу. Скажи-ка, Андрейка, — обратился он ко мне, — красиво будет на столе?

— Еще бы… — сказал я.

— Вот где экономика зарыта, мил человек.

«Математик» криво усмехнулся и сказал:

— Из вас неплохой Дед Мороз мог бы получиться. Вон мальчишка даже рот разинул, — кивнул он в мою сторону.

— А что ж, Дед Мороз старик хороший, он радость людям приносит. Без него и праздник не праздник. Так я говорю, Андрейка?

Папа мой, наверно, давно проснулся и молча слушал этот затянувшийся спор. Он отложил в сторону газету, сел. Посмотрел на шеф-повара и сказал:

— Правильно вы говорили. Извините, не знаю вашего имени и отчества.

— Егором Платоновичем меня величают. — Повар даже чуть привстал.

— Очень приятно, Егор Платонович. Вы замечательно сейчас говорили о своей профессии. На этом месте можете смело поставить точку и считайте себя победителем.

— А я и есть победитель. — Повар повернул висящий у окна пиджак. А на лацкане пиджака красовалась золотая медаль.

— Не для хвастовства показываю. В Брюсселе на конкурсе кулинаров удостоен.

— Поздравляю, — папа пожал ему руку. — Вы и сейчас одержали замечательную победу. Гражданин на полке все равно не поймет, что крылья у лебедя — это совсем не архитектурное излишество, даже если лебедь из шоколада или сливочного масла сделан. А может быть, этот товарищ вообще не знает, для чего у лебедя крылья существуют, тогда мы ему посочувствуем, — сказал папа. — Я очень доволен, что мне посчастливилось ехать с вами в одном купе, Егор Платонович, и что ваш рассказ слышал мой Андрюшка.

Егор Платонович в такт папиным словам кивал головой и поглаживал усы.

На какой-то станции «математик» вышел из купе с двумя чемоданами. Как только закрылась за ним дверь, Егор Платонович поднялся, приоткрыл окно. В купе ворвался прохладный, свежий воздух.

Конечно же, не из-за меня разгорелся этот спор. Но, по-моему, спорили они не столько про торт «Жар-птицу» и не в кулебяке вся соль была. Подумать стоит.

А. Костров.

Р. S.

Иван! В этот конверт я вложил письмо для Марианны Францевны. Если хочешь — прочти его. От тебя секретов нет. В письме есть несколько слов и о тебе. Если это лишнее — можешь вычеркнуть, я не обижусь.

Здравствуйте, Марианна Францевна!

Я теперь живу на Украине. Приехал с папой в Москву на три дня. В поезде вспоминал дни учебы в Москве. Помню, как вы первый раз вошли к нам в класс и сказали, что теперь вы наш классный руководитель, Я первый стукнул крышкой парты, а за мной и другие зашумели крышками. Этим мы сказали, что не обрадовались вашему приходу, хотя еще совсем не знали вас, — знали только то, что вы заменили нашу Антонину Николаевну Степанову, которую все мы очень любили. Вы заметили тогда, что зачинщиком всего гвалта был я, и запомнили этот случай. Я еще подумал тогда: «Ну, держись, Костров, такое даром не проходит». Оно так и получилось. Вся наша Святая Троица (так нас в то время почти все звали) почувствовала, что приближаются «горячие» дни для нас.

Марианна Францевна, вы, наверное, сразу не догадались, что Антонину Николаевну мы все любили вовсе не потому, что она гладила нас по головке и носы нам вытирала. Она верила нам и не боялась, что кто-то из Святой Троицы способен подвести ее и ей придется за нас краснеть. Да никто в жизни такого не сделал бы. Я вот сейчас припоминаю все морщинки на её лице и походку (чуть прихрамывающую, это у нее последствия ранений на войне). Антонина Николаевна всё про нас знала: и про Егора Ромашкина, что он стихи сочиняет. Знала она и то, что отец Ларисы Казанцевой уехал на Север, посылает оттуда деньги, но не пишет писем и не собирается приезжать.

А вы, Марианна Францевна, не знаете даже, что Юрка Хлебников разбил свою глиняную копилку и совсем теперь не жадный. А то, что у Ивана Гусева год назад погиб отец в автомобильной катастрофе, тоже ведь не знаете. Наверно, я не имею права так разговаривать с учительницей. Но взрослые тоже ведь могут совершать ошибки. Знаете, о чем я подумал?.. Вдруг пройдет какое-то время, вы получше узнаете наших ребят, а они получше вас узнают и, может быть, узнают, что вы совсем-совсем другая, и тогда все вас полюбят так же, как Антонину Николаевну Степанову. Вот это было бы здорово!

Не понимаю я, почему некоторые взрослые считают, что мальчишки не могут думать серьезно? Почему взрослым кажется, что мы не доросли до всяких правильных рассуждений? А мы рассуждаем, только не всегда вслух. Потому что не все вслух рассуждать умеют, а некоторые боятся, что над ними смеяться будут. А я вот не побоялся, что вы теперь будете думать обо мне… А в общем, это не имеет никакого значения — я теперь не в Москве.

Недавно я смотрел кинокартину «Алые паруса», картина мне очень понравилась. Я и книжку прочитал. Интересная книга. «Жаль, что все это только фантазия. Так ведь не было», — сказал я в разговоре с папой. «Возможно, — сказал папа. — А почему не было?.. Ассоль ведь встретилась со своей мечтой. Об этом и сказал писатель».

У меня, Марианна Францевна, тоже есть мечты. Вы только не смейтесь, но я буду учителем. Только учителем, и никем другим. С ребятами буду всегда, чтобы их понимать.