Большие каникулы

Откровения Полкана

Привет, Юрка! Ты написал мне, что прочитал книжку о бароне Мюнхгаузене, и сообщаешь, что книжка интересная, и добавляешь: «Но ты сильней». Я тебя понял: не веришь мне. Зачем тогда просишь еще написать про Полкана и Липси? Если не веришь, зачем же я буду из кожи лезть?

Ну ладно, так уж и быть, напишу вам еще. Иван ведь тоже просит. О наших братьях меньших полезно и вам кое-что знать.

Теперь, куда бы мы ни шли, брали с собой ПШИК-1.

…Вот и в этот раз мы снова пробрались во двор к Бобриковым. Нам везло. Сережки опять не было дома. Полкан нас встретил как старых друзей. Внимательно посмотрел, что у нас в руках. Мы принесли ему вкусных вещей: мясо с косточками из борща, каши гречневой. Полкан увидел у меня в руках портфель. Подошел, обнюхал его и зарычал как-то доброжелательно. Аппарат в портфеле был включен.

На подоконнике между горшков с цветами мы снова увидели кривоножку.

В аппарате послышалось:

— Зачем они пришли?

— Это мои друзья, — сказал Полкан.

— Слышали, ребята? Мы его друзья! — ликовал Семка.

Полкану часто приходилось сидеть на цепи и сторожить дом Бобриковых. Скучно. Однообразно. Приезд соседской Липси резко изменил его жизнь.

Если Липси долго не появлялась на подоконнике, Полкан хмурился и начинал ходить по цепи от будки к калитке, оставляя часть своей шерсти в кустах бурьяна и репейника, густо разросшихся у забора.

Вилен, Семка и я спрятались, как в прошлый раз, в кустах малинника. Приготовились слушать. Вилен и Семка вплотную приблизились ко мне, чтобы слышнее было. Ждем. Полкан уселся в пыль, выставил свой алый язык между белых клыков, как флажок, и прищурился.

Брякнуло запорное кольцо на калитке. Полкан поднялся и взъерошился. Внимательно огляделся. Заметил, что пришел Серега и, не взглянув на Полкана, поднялся на приступки крыльца, отпер замок, попутно выплеснул из ведра воду прямо под крыльцо и направился к колодцу набрать свежей. Подошел к миске Полкана, вылил из нее недоеденную Полканом пищу и налил свежей воды.

Липси пролаяла:

— Эй, Сережка! А у вас в кустах мальчишки чужие сидят.

Сережка ничего не понял.

Полкан сердито зарычал:

— Не ябедничай. Нехорошо так.

Раздался голос старушки:

— Крошечка моя! Ты так хороша, другой такой на свете нет.

Липси стала крутиться между горшками с цветами, показывая Полкану свои медали. Сообщала ему, за что ей на собачьих выставках все это было вручено.

Полкан равнодушно выслушивал ее хвастовство. Семен возмущенно зашептал:

— Ну что это за медали? Одна за то, что ноги кривые, другая — за выпученные глаза, третья за то, что зубы какой-то особый наклон имеют. Что это за награды? Тьфу!

Полкан сказал, что такого добра у него была уйма.

— Что же ты не носил их? — спросила Липси.

И поведал Полкан длинную правдивую историю своих подвигов.

— Мне медали то повесят, то отберут. Сегодня дом от пожара спасу — повесят медаль. Завтра — холодец хозяйский съем или чашку разобью — отнимут медаль. Последний случай месяц назад произошел: уж тут-то наверняка медаль у меня, как говорится, в кармане была бы, но… — И рассказал он подробно, как спас младшую сестренку Бобрикова Сережки: — Ей всего три годика. И вот ее-то я от беды уберег.

Зинка глядела в колодец, хотела себя видеть в отражении воды. Сильно наклонилась над колодцем. Еще чуток — и она сковырнулась бы вниз. Полкан все это видел, бросился к колодцу и успел в последнюю минуту удержать девчонку за платье. Зинка испугалась и заорала от страха. На крик выскочил отец Сережкин. Схватил Полкана за холку и отвалтузил.

— Аж шерсть летела у меня клочьями, — говорил Полкан. — Я стал объяснять ему, что да как произошло, а он подумал, что я огрызаюсь. Отец Сереги распалился еще пуще и палку березовую об мою спину поломал. Кнутом хлестал меня уже на закуску. Но Зинку я все же удержал, в колодец не свалилась.

— И ты не укусил хозяина за это? — спросила Липси. — Я бы укусила.

— Нельзя его кусать. Он человек! Если нашего брата дворнягу не колотить, то ведь мы черт-те что наделать можем!

— И ты не жаловался в Общество охраны животных?

— Да ты что — чокнутая? Мы, дворняги, жаловаться не любим. Не такой у нас характер. Мы на себя надеемся.

— И чем же все кончилось? — спросила Липси.

— Полюбовно, — сказал Полкан. — Схватил меня Игнат Савельич да как наподдаст под зад! Я даже перевернулся через голову, как в цирке. Смех меня тогда разобрал: бьет, а ведь не знает за что… Отряхнулся я… Сел у калитки, задумался: а вдруг обратно позовут. Часа два меня никто не звал. Тогда я понял, что прогнал он меня со двора насовсем. Двинулся я куда глаза глядят.

— Ну и нравы, ну и нравы, — скулила Липси.

— Ничего, зато на свободе. Хорошо-то как! Иду по проселку, а душа радуется. Бока болят, а ноги пляшут. Куда хочу — туда и бреду. Потом, за поселком, к цыганскому табору привязался. С неделю походил за табором, и потянуло меня на родину. К своему забору потянуло. Назад дорогу нашел по запахам. Подошел к поселку. Сердце стучит, вот-вот выскочит. Иду по улице и к каждому двору принюхиваюсь, и все-то я тут знаю, и все-то мне тут дорого. Знаю, кто и что в каждом доме на обед себе приготовил: у Воронковых, к примеру, суп с клецками, у Бойко — каша пшенная, у Гапоненко — щи с мясом. Оттуда кизяком пахнет, здесь — теленком маленьким, там — квасом хлебным. Куры мне кланяются при встрече до земли. Рады моему возвращению. Иду я, а мне и петь хочется, и плясать хочется. Выкинул я ни с того ни с сего какое-то коленце на пыльной дороге и тут же поглядел по сторонам: не увидел ли кто. А то ведь подумают, что я с ума спятил или белены объелся. Потом вдруг петь стал. Сел в пыль возле дома бабки Баландиной, да как завою во всю мочь. Бабка из калитки выскочила да как запустит в меня кочергой: «Пошел вон! К покойнику завыл». Я задал дёру. Много я побродил по земле и на Сережку набрел. Он поманил меня к себе, потрепал по шее. Руки у него такие мягкие, хотя и с цыпками. Мне даже выть захотелось. Лизнул я его раз, другой. Сережка нашел у себя в карманах что-то съедобное: то ли крошки хлебные, то ли табак, но я все проглотил с удовольствием. Погладил он меня как-то по-хорошему, а нам, дворнягам, ничего больше и не надо — все простим, любую обиду за это.

Сережка приказал мне сидеть, а сам пошел в дом. Вышел он ко мне с куском хлеба и веревкой, которой привязал меня за шею (будто я теперь убегу от них). Потянул он меня к калитке, какие-то слова добрые говорил. Я упирался. Неудобно ведь, с дороги, немытый, нечесаный. Но все же я ему уступил. Вот тогда-то мне будку эту смастерили. Подстилку лоскутовую подарили. Костей мозговых много принесли. Они у меня и сейчас хранятся как память, как драгоценность. Оглядел я свое хозяйство свежим глазом. Все в порядке, где что лежало, там и лежит, где что валялось, там и валяется. Ух, устал вспоминать!

Липси тяжело вздыхала:

— Жалко мне тебя, Полканчик, несчастный ты!

Полкан вскочил на ноги.

— Я несчастный? Это ты брось! Иметь такое богатство, как у меня, и быть несчастным, это ты брось! Смотри, какая будка, какая цепь, какой ошейник крепкий! Да и профессия у меня знаменитая — сторож. В наш век без этой профессии нельзя, так что ты брось.

Полкан стоял гордый, как богатырь, красивый, весь в репьях, лохматый, и мускулы перекатывались у него на ногах и на груди. Загляденье, а не пес.

Вы не устали читать, ребята? Конечно, длинновато. Но что поделаешь? Останавливать ПШИК я не хотел, да мне и не дали бы ребята. Где еще и когда смогли бы мы узнать о том, что пережил Полкан?

Он посмотрел на нас и завилял хвостом, разметая пыль. Он что-то задумал.

— Липси, есть предложение… Не хотела бы ты поменять свои медали на мои репьи? Как ты на это смотришь, Липсушка?

Как она на это возмутилась! Затопала лапками, замельтешилась на своем подоконнике, хрипло зарычала.

— Я всегда знала, что дворняги — глупые псы.

— Ну что ты так? Плохого ты о нас мнения. А может, ты ошибаешься?

Липси сделала ему замечание:

— Не чешись при мне.

— Шавочка, поди-ка сюда, — ласково сказал Полкан.

Липси предупредила Полкана, что, если он еще раз назовет ее Шавкой или Жучкой, она больше никогда не появится на подоконнике.

— Забылся я, Липсынька. Спрыгни вниз. Посидим рядком, поговорим ладком.

Липси не согласилась. У нее режим: она должна походить по комнате, сделать несколько танцевальных движений, попрыгать со стола на диван.

— Ах, ах, — притворно вздохнул Полкан. — Я тоже хотел бы попрыгать с печки на лавку, только нет у меня ни печки, ни лавки.

— Ничем помочь не могу! — злорадно сказала Липси.

— Дорогая Липси, ты только послушай, как поет моя цепь! — Он пробежал от будки до забора и обратно. — Это же оркестр с бубенчиками.

У Липси дрогнуло сердце. Ей понравился этот металлический звон.

— А чем ты еще похвалишься?

— А посмотри на этот сыромятный ошейник!

— Крепкий, ничего не скажешь! — пролаяла Липси.

— А какая подстилка! А будка — сказочный терем. Есть ли такая еще у кого-нибудь?

— Только дыр в твоем тереме не сосчитать, — съязвила Липси.

Полкан согласно кивнул головой.

— Возможно. Но через эти дыры я любуюсь ночными звездами. Вот в эту дыру, — он вошел в будку и просунул лапу, — я любуюсь Полярной звездой. А в эту я вижу созвездие Гончих Псов. — Полкан говорил о дырах с такой же гордостью, как Липси о своих медалях. Она с интересом смотрела на сколоченную из бросовых досок убогую будку.

Липси искала причину, к чему бы придраться.

— Дыр у тебя не только в крыше, но и в стенах не сосчитать.

— Есть малость, — согласился Полкан. — Но какие дыры! Вот в эту, — он высунулся в дыру и подмигнул нам, словно сказал: «Смотрите, смотрите, что будет дальше». — В эту дыру дует северный ветер, он приносит прохладу и запахи снежных полей. А в эту ко мне приходят теплые сны, и тогда я вижу разноцветных попугаев.

— И все? Больше похвалиться тебе нечем? — пропищала Липси.

— Не говори так. А это?.. — Полкан вытащил из будки несколько обглоданных костей. — Ты видишь, что это?

— Куча обглоданных костей, и только, — пропищала Липси.

— Эх, Липси, Липси! А какие это мослы, не знаешь. Они же волшебные. С их помощью я могу в любое время вырваться на волю, как птица.

Липси с хрипом захохотала, даже затряслась, и медали ее забренькали.

— Сыграем в кости на интерес? — предложил Полкан.

— Можно, но я не умею.

— Это я научу в два счета.

— Давай учи.

— Ты на лету умеешь ловить кости?

— Да это же сущие пустяки!

Полкан потер лапу об лапу.

— Тогда дело пойдет. Бери кости не очень большие, а то тебе будет трудно подбрасывать их.

— Это мое дело, какие подбрасывать. Твое дело учить.

— Надо подбрасывать кость вверх и тут же ер ловить, чтобы она не коснулась земли; Ясно?

— И это все?

— Если поймаешь — я проиграл, а не поймаешь — ты проиграла. Видишь, как просто.

— Не тяни время. Давай играть. На что играть будем? Ты тут хвалился своей будкой, подстилкой, ошейником бесценным. Давай сразу сыграем на твою будку.

— Давай, — согласился Полкан.

— Только, чур, я первая бросать и ловить буду. Если поймаю — будка моя.