Большие каникулы

Человек-зверь

Здорово, ребята! Иван, ты что-то редко писать стал. Почему?

Ребята, а я на лошади научился ездить. Конь — красавец! Серый в белых яблоках, а на лодыжках у него белые «чулки». Глаза, у него похожи на фиолетовые мыльные пузыри, в которых все окружающее отражено. Зовут коня Франтом. Два раза я уже с него падал: один раз в воду, а другой — на землю. Когда на землю упал, локоть и колено разбил. Я люблю его гладить и чистить. Когда водишь скребком по его шелковистой шерсти, он даже не шелохнется, а только похрапывает и водит ушами.

Когда входишь к нему в конюшню, надо обязательно подать голос, чтобы Франт услышал и узнал, кто вошел. Бывают случаи, когда кони бьют задними ногами даже своего хозяина. У него рефлекс самозащиты. Звери обычно нападают на лошадей неожиданно, сзади. Вот почему следует подать голос.

Франт всегда радуется моему приходу. Косит глазами. Смотрит что я ему принес. Хлеб и сахар он захватывает с ладони одними губами. Губы у него мягкие, словно бархатные, и теплым дыханием из ноздрей обдает. Мне очень нравится, когда Франт жует сено: челюсти у него похрустывают, и время от времени он переступает с ноги на ногу.

Если я: захочу, он может дать мне свою ногу, только надо нагнуться и тронуть его чуть повыше колена, а другой рукой прикоснуться к лодыжке.

За это, конечно, следует угостить его сахаром или хлебом.

В конюшне девять лошадей. Я шефствую над Франтом, Вилен — над Резвым, а Семен — над Искрой. Мы помогаем конюхам разносить сено по кормушкам, чистить лошадей, убирать стойло. Делаем все это мы с удовольствием и катаемся на своих красавцах тоже с удовольствием. У нас два конюха. Николая Ивановича Турбина мы все очень любим. А вот Трофим Хамко — зверь. Как придет пьяный в конюшню, тут уж коням достанется: то вожжами, а то хворостиной ни за что начнет хлестать Зорьку или станет пинать ее под брюхо ногами и всегда ругается разными словами.

На днях он, как всегда, явился в конюшню, покачиваясь, и прямо к Зорьке направился. Хлестнул ее сыромятными вожжами по голове. Она даже на дыбы встала. Он ее еще и еще хлестать начал. Зорька бедная все голову прятала: то вздернет ее вверх, то в сторону отведет, уши прижимает. А знаешь, какая боль для лошади, если попасть вожжами по носу? У них ведь болезненный хрящик у ноздрей. Это, наверное, все равно что щиколоткой удариться об острый угол. Трофим издевался над Зорькой, а мы вошли в конюшню и всё это увидели. Мы сразу же бросились к нему и повисли на нем. Трофим отшвырнул нас. Семку он ударил так, что у него на спине рубец остался. Семка схватился за спину и стал плакать в углу конюшни. А когда Трофим на нас с Виленом замахнулся, Зорька его в это время зубами за плечо грызнула. У него даже пиджак разорвался, и кровь пошла. Трофим так заорал, да так выругался…

Тут же он кинулся в угол конюшни, выдернул деревянную перекладину от стойла и снова к Зорьке. Бить ее этим засовом собрался, а у нее в стойле жеребеночек маленький, коричневый, прижался к стенке, дрожит весь. Зорька его загородила собой и задом к входу встала. Поняла, видно, что задумал Трофим. Начала подбрасывать круп и задними ногами о перегородку бить. Жутко было глядеть. Щепки летели. Трещали доски. Трофим один раз все же ухитрился огреть ее по боку. Мы думали, что она разнесет все стойло. Изо рта ее пена хлопьями падала на солому. Мы так перепугались, что даже не знали, что нам предпринять: то ли за помощью бежать, то ли самим нападать на Трофима. А он хоть и пьяный был, но близко к Зорьке подойти не смел. Ударит — отскочит, ударит — отскочит. Мы стали просить его, чтобы он не бил Зорьку.

Семка про свою боль забыл, подбежал к конюху и стал уговаривать не трогать лошадь:

— У нее же жеребеночек. Она же не понимает, потому и укусила.

Трофим толкнул Семку ногой, да так сильно, что Семка отлетел и растянулся прямо в навозной жиже. Но тут же вскочил на ноги, нашел что-то похожее на палку и кинулся на Трофима. Трофим, почуяв опасность, прыгнул за перегородку к коню Зяблику и даже перекладину деревянную выронил из рук от страха:

— Что ты? Что ты? — заворчал Трофим: — Убьешь ведь, окаянный!

Мы с Виленом успели перехватить Семку. Отобрали у него железный прут, Семка сразу упал на солому и заплакал навзрыд. Громко плакал, аж плечи вздрагивали. Солому руками хватал и мял.

Трофим прижался к доскам, молчит, тяжело, с хрипом дышит.

На наше счастье в конюшню вбежал Николай Иванович Турбин.

— Что тут происходит? — спрашивает.

Трофим молчит. Лошадки ушами шевелят. Зорька мелкой дрожью дрожит, жеребеночка лижет. Увидела Зорька Николая Ивановича и заржала, как будто пожаловалась: «Ну за что он меня всегда так сильно бьет?..»

Мы с Виленом рассказали, что и как все произошло.

— Мальчишку ударил? Лошадь бил?! — закричал Николай Иванович. Подошел вплотную к Трофиму, глядит на него в упор.

Трофим нашарил рукой короткую доску и заревел:

— Не подходи, убью!

Николай Иванович ловко выбил у него доску из рук, подтянул Трофима, к себе за пиджак и стукнул его по скуле. Трофим вылетел в открытую дверь и упал уже на дворе. Но тут же вскочил и стал искать камень.

Николая Ивановича не так-то просто ударить. Да и сильный он очень. На сельских соревнованиях первое место занял по поднятию двухпудовой гири. Он ее выжал 78 раз. Николай Иванович прижал Трофима к стене и сказал:

— Чтоб я тебя больше не видел, возле конюшни… А за то, что мальчишку ударил, ты еще ответишь!..

— Так он же на меня с железом полез. Убить же мог… — оправдывался Трофим и как-то скис весь.

— Такую скотину, как ты, не жаль и прихлопнуть.

— Отпусти. Задушишь! — взмолился Трофим.

Отпустил его Николай Иванович. Пошел Трофим вдоль забора конюшни, покачиваясь и что-то зло ворча себе под нос. Николай Иванович подошел к Семке. Погладил по голове:

— Успокойся, Сема, больше его в конюшне не будет.

Вот такое дело произошло здесь у нас.

Трофима, наверно, из совхоза выгонят или переведут на другую работу.

Да, Юрка, я ведь, научился сам запрягать. Франта в телегу. Это не так просто, как тебе кажется.

Ну, будь: здоров! Большой привет Ивану Гусеву.

…А хочешь, я новость тебе сообщу? Думал, вытерплю, умолчу, да вот не получается. Юрка, возможно, мы с папой скоро будем в Москве! Свалюсь как снег на голову!

Да, чуть не забыл: вчера увидел нас из окна своего кабинета Георгий Степанович Дзюба и позвал к себе. Сообщил, что режиссеру всыпали за Бусинку по первое число. Дал нам почитать копию приказа. Вот какие дела.

Сейчас уже 10 часов 30 минут вечера. На чердаке надрывается кузнечик. Это ведь он коленку об коленку трет (а получается громко). Скоро засну. Спокойной ночи! Скажи Ивану, чтобы он в молчанку не играл. Что-то он очень короткие письма мне пишет. Да, главную новость чуть не умолчал: Олесю. Капралову мы приняли в нашу компанию. Я доволен. Только она часто на часы смотрит, боится занятия на скрипке пропустить. Семка обрадовался, что Олеся будет с нами, даже в ладоши захлопал. Меня это чуточку разозлило.

— Чего это ты? Уж не влюбился ли, случайно? — спросил я его.

— Нет. Но с ней хорошо, — ответил Семка.

Все. Засыпаю.

A. Костров.