Дядюшка-флейтист

Монах пришел

В одно из воскресений, во время приема родных, Наташа сидела в столовой, углубившись в чтение. Подперев голову рукой, она водила пальцем по странице и что-то шептала про себя. Кругом нее, как пчелы в улье, жужжали девочки, веселые и радостные, нетерпеливо ожидавшие родных.

— Наташа Петрова, к тебе какой-то монах пришел, — раздался чей-то громкий голос.

Девочка вскочила, изменилась в лице, прижала руки к груди и дрожащими побледневшими губами повторила:

— Монах?

— Ну да. Чего ты осовела?

— Нет… Вы шутите…

— Какая ты несносная, Петрова! Говорят тебе, пришел монах. Еще не верит… Там, в приемной… Иди ж скорее!

— Правда?! — выкрикнула Наташа и как будто захлебнулась — не то от слез, не то от смеха.

Ее лицо вспыхнуло, большие глаза заблестели и, плача и смеясь, ничего не сознавая от безумной радости, бросилась она в приемную. Все вокруг виделось ей как в тумане, она не замечала ни подруг, ни воскресных гостей…

Вдали, около двери, мелькнул милый, дорогой ей образ. Робкий, сконфуженный, стоял около двери монах. Голова у него была набок, одежда бедная. Он застенчиво переминался с ноги на ногу, не решаясь сесть.

Всхлипывая, как-то странно качая головой, прижав руки к груди, промчалась Наташа через всю приемную и, зарыдав, бросилась монаху на шею.

— Не приходили… так долго… Я все ждала… — только и вырвалось из настрадавшейся груди.

От волнения они не могли говорить и долго, обнявшись, стояли молча. Наташа плакала, по лицу монаха тоже текли слезы.

Все с удивлением смотрели на эту сцену. Девочки смеялись. Конечно, им были смешны этот кривой, некрасивый монах, такой несчастный, растерянный, и маленькая стриженая девочка, плакавшая на его груди.

К ним подошла молодая учительница и сказала:

— Салитесь, пожалуйста… Вот здесь. Петрова, успокойся и перестань плакать.

— Успокойся, Наташечка! Не плачь, милая… Это от радости, барышня… Я ей довожусь дядей… Давно не виделись… Она очень обрадовалась, — униженно раскланиваясь перед учительницей, говорил монах.

— Садитесь, пожалуйста… Очень приятно познакомиться. Петрова, дай же стул твоему дяде и вытри слезы. Надо смеяться от радости, а не плакать, — говорила Зоя Петровна.

Они сели рядом. Наташа крепко держала дядю за руку, словно боялась, что он исчезнет.

— Наташечка, милая, как ты тут живешь?

Ласковый, родной голос заставил сладко забиться маленькое сердечко. Большие глаза с укором, но и с беспредельным счастьем взглянули на монаха.

— Я был долго болен, Наташечка… Да и написать не мог.

— Я ничего не знала… Все думала о вас…

— Добренькая ты девочка… А тетя к тебе приходила?

— Нет.

— А дядя Петя?

— Никто не приходил…

— Вот какой Петенька, а обещал… Наташечка, милая, ты очень скучала?

Девочка ничего не ответила, только глубоко вздохнула.

— Кто старое помянет, тому глаз вон… Теперь я здоров и буду часто приходить к тебе.

Наташа ожила, улыбнулась, глаза ее заблестели, как звезды, щеки разгорелись.

— Где же вы были так долго, дядя Коля? — уже весело, хотя еще прерывающимся голосом спросила она.

— Я лежал в больнице, Наташечка.

— А я-то все ждала, ждала… Где же вы теперь живете?

— Живу опять в монастыре, работаю.

— А вы не… не?.. — девочка смешалась.

Монах тоже сконфузился и опустил голову:

— Я знаю, Наташечка, что ты хочешь спросить… Был грех один раз… Совестно… Больше пить не стану. Я очень по тебе тосковал. Прийти было не в чем: пальто рваное и худое… Простудился, заболел… Думал, в вине забуду свое горе…

— Не пейте, дядя Коля, водку! Не пейте, миленький! Вы тогда нехороший… Уж я не знаю, как и просить вас! Это ничего, что у вас пальто рваное. Мне ничего не надо, только вы приходите. Мне здесь хорошо! Если вы не станете пить, я всегда буду веселая и буду всегда ждать воскресенья.

— Хорошо, Наташечка, ведь я сам знаю, какая эта водка гадость. Пьяный и на человека-то не похож… Обещал тебе и не сдержал слова… Совестно!

— Как я рада, что вы пришли… Я очень скучала о вас, о дяде Пете, о тете Маше, о Липочке… Вы сходите к ним и скажите, чтобы они непременно пришли ко мне… А то я все одна да одна… У девочек всегда по воскресеньям родные бывают…

Не узнать было в этой веселой, разговорчивой девочке вечно тоскующей, молчаливой Наташи Петровой!

Какое счастье, когда можно высказать все, что думаешь, излить душу перед человеком, которого любишь! Который внимательно, участливо слушает каждое слово, которому интересна каждая мелочь твоей жизни, который всем сердцем рад помочь, утешить, защитить!..

Наташа торопилась все выспросить и все рассказать.

— Как живут дядя Петя, тетя Маша, Липочка?

— Не знаю, Наташечка. Я у них не был. Петенька два раза приходил ко мне в больницу. Обещал тебя навестить. Да, верно, нельзя… У него, сама знаешь, много работы.

— Вы сходите к ним, дядя Коля. Скажите, что я о них скучаю. Пусть придут ко мне. Как вы думаете, тетя Маша не рассердится? Она ведь и меня, и вас не любила… Говорила, что мы дармоеды, «милые родственнички», сели на шею…

— Не стоит, Наташечка, про то вспоминать… Все-таки она нас с тобой держала и кормила… Я схожу к ним. Может, и не рассердится…

— Дядя Коля, я все время думала про вас. И по ночам плакала… Тут раз во дворе флейта заиграла. Я как закричу, как брошусь к окну — думала, это вы… И испугалась, и обрадовалась. А играл какой-то мальчишка. Все девочки вскочили, закричали, столы попадали…

Девочка рассмеялась. Монах, глядя на нее, тоже засмеялся.

— Уморительная ты, Наташечка!.. Зачем же я пойду играть по дворам? Ведь это нехорошо, совестно. Ведь, положим, мы нищие, но все-таки из хорошей семьи. А по дворам ходят, видишь ли, милая, положим, тоже хорошие люди, только которым совсем не стыдно… А мне было бы стыдно… Кажется, лучше умер бы с голоду, а не пошел бы играть по дворам.

Девочка серьезно кивнула головой:

— Да, дядя Коля… Я ведь это понимаю. Оттого я и не хотела говорить, что подумала на вас. Мне тоже было совестно. Меня ведь наказали за то, что я не сказала, отчего так закричала.

— Как же это, Наташечка, наказали? Уж лучше бы сказала все откровенно, — огорчился дядя.

— Нет, нет. Я ведь знаю. Все стали бы смеяться над вами…

— Пусть смеются, Наташечка, лишь бы тебя не наказывали.

— Я не хочу, чтобы над вами смеялись!.. Знаете, дядя Коля, когда над вами смеются, мне становится больно тут и тут, — девочка указала на голову и на грудь.

— Добренькая ты моя! И чем только заслужил я твою любовь? Я — гадкий, слабый, несчастный старик… Прости меня, Наташечка, милая!..

— Вы лучше всех людей на свете! Такого доброго, хорошего больше нет на земле, — шепотом говорила Наташа и гладила руку дяди. — Вы не знаете, дядя Коля, какие есть злые девочки!.. Вот у нас в приюте Соня Малкова — всех обижает, над всеми смеется, хитрит, обманывает…

— Ты не дружи с такими, Наташечка, не бери с них примера. Будь со всеми добра и держись в сторонке.

— Я ни с кем не дружу. Меня девочки не любят…

— Не любят? Быть не может! За что же, Наташечка, милая?

— За то, что я скучная, за то, что я Сыч и Незнайка, и за то, что у меня нет гостинцев…

— Что же это значит — Сыч и Незнайка?

— У меня, дядя Коля, глаза такие, как у сыча. Все девочки это говорят.

— Какие пустяки! У тебя хорошие, умные глазки. А у сыча глаза круглые и глупые…

— А Незнайка я оттого, что всегда говорю «не знаю».

— Ты не говори так, Наташечка, тебя и не станут дразнить.

— Хорошо. Не буду говорить.

Чего бы не сделала теперь счастливая маленькая девочка!

— Я буду часто приходить к тебе. И гостинцы буду приносить… Наверное, тогда тебя тоже будут любить? — спросил монах, погладив девочку по голове.

— Да, конечно, дядя Коля! Лучше всего вы принесите халвы. У нас все девочки ужасно любят халву.

— Принесу, принесу непременно. Сегодня я тебе только булочку принес сладенькую. Мягкая, хорошая булочка.

— Знаете, дядя Коля, если вы в будущее воскресенье принесете мне халвы, то после приема я пойду в нашу спальню и, когда буду развертывать свой пакет, все девочки будут смотреть на меня… Дуня Григорьева будет целовать меня… Я всем дам понемножку.

— Конечно, Наташечка, надо делиться, только ты и себе оставь.

— Оставлю, ведь я тоже очень люблю халву.

— Тебя тут, наверное, обижают, Наташечка?

— Нет. Тут хорошо. Девочки такие смешные. Одна девочка, Анюта Мухина, богатая-пребогатая… Она поступит к графине, когда кончит приют, а у графини все вещи золотые, серебряные, а все комнаты шелковые…

— Пустяки, Наташечка, не может этого быть… Это все сказки…

— Правда, правда, дядя Коля… Анюта все это сама видела… Правда же!..

Наташа рассмеялась. Она могла теперь говорить без умолку, ее даже трудно было остановить. То она гладила дядю по рукам, то обнимала за шею, то прижималась головкой к его плечу.

В это время раздался звонок, который означал, что родным пора уходить.

— Ах, как быстро прошло время! Уже и звонят!.. — воскликнула огорченная Наташа. — Вы придете в будущее воскресенье, дядя Коля, да? Непременно? Пожалуйста! Я буду вас ждать всю неделю!.. — со слезами на глазах умоляла девочка.

— Не знаю, Наташечка… Если отпустят, приду. Далеко ведь… Я человек подневольный…

— Попроситесь… Я буду каждый день утром и вечером Бога молить, чтобы вы пришли… Придите, дядя Коля, миленький! Мне так скучно без вас!..

— Хорошо… Я постараюсь… Всеми силами… Приду, Наташечка, милая, ты не скучай!..

Монах ушел. Все родные тоже разошлись.