Дядюшка-флейтист

Наташа заболела

Наташа заболела. Случилось это как раз на именины Липы, когда Петровы ждали гостей.

Девочка металась в жару; ее голову нестерпимо ломило, глаза слипались, ноги подкашивались; она то прислоняла больную голову к спинкам стульев, то ложилась на диван и смотрела на всех страдающими воспаленными глазами.

— Не беда! Поправится! — говорила тетка. — Наталья, иди-ка, ляг в кухне на сундук. Там тебе будет спокойно.

— Машенька, ты бы ее малинкой попоила да прикрыла потеплее, — заикнулся было Петр Васильевич.

— Без тебя знаю, — оборвала его жена.

Наташа ушла в кухню и легла там на сундуке.

— Николай Васильевич, знайте, если вы сегодня выпьете хоть одну рюмку водки, я вас немедленно выгоню! — сказала расфранченная Марья Ивановна, выходя в кухню.

Николай Васильевич промолчал и с беспокойством взглянул на Наташу.

Наступил вечер. Собрались гости. В гостиной слышались говор, смех, музыка. Там играли в карты, угощались; Липа отчаянным сопрано пела свое «Люди добрые, внемлите…»

Марья Ивановна беспрестанно выбегала в кухню и кричала на Николая Васильевича:

— Вымыли посуду? Как вы долго возитесь! Давайте сюда… Экий тюлень! Ставьте самовар!

Она вырывала полотенце из рук Николая Васильевича и сердито перетирала стаканы и чашки.

Наташа лежала на сундуке и стонала. Музыка, пение, крики и стук отзывались в ее больной головке, как тяжелые удары молотка.

— Николай Васильевич! — окликала она, как только тетка скрывалась из кухни.

— Что, Наташенька?.. Что?.. Попить хотите?.. Да? — спрашивал тот тревожно, нагибаясь к девочке.

— Николай Васильевич, слышите?! Это Липа «Приер дивиер» играет. А кто булками обносит гостей? Ой, как голову больно! Дайте попить…

— Сейчас, Наташенька, сейчас, милая… Я вам чаю с лимоном налью… Тетя не увидит… Пейте…

Дрожащими руками он приподнимал стриженую головку и бережно поил девочку.

— Николай Васильевич, подойдите ко мне… — через несколько минут снова звала Наташа. — Я боюсь, боюсь тети Маши…

Николай Васильевич подходил, с нежной лаской нагибался к больной и гладил ее по голове.

— Не бойтесь никого… Я тут, с вами… Вас не обидят. Может, головку примочить? Да? — спрашивал он, и глаза его застилались слезами.

— Дайте мне руку, — Наташа горячими, сухими ручками ловила руку дяди и прижималась к ней пылающей щекой. — Так хорошо! — шептала она и закрывала глаза.

Что было хорошо, Николай Васильевич не знал; может быть, именно то, что ребенок впервые не чувствовал себя одиноким.

Заслышав шаги хозяйки, Николай Васильевич вставал у сундука и прикрывал собой больную.

— Самовар подайте! За хлебом сбегайте! — кричала Марья Ивановна. — Какой вы бестолковый! Чего вы по кухне мечетесь?

Николай Васильевич делал все как в чаду. Все его мысли и тревоги были обращены к маленькой девочке, беспомощной, покинутой. С беспокойством посмотрев на Наташу, он торопливо побежал в лавку за хлебом и мигом вернулся.

Нарезая хлеб, он неожиданно заметил, что большие, болезненно блестящие глаза в упор смотрят на него.

— Что, Наташенька? Не надо ли чего? — заботливо спросил он.

— Дядя Коля… — тихо позвала девочка. Она впервые его так назвала; это вырвалось у нее так ласково, от души.

С замирающим сердцем бросился Николай Васильевич на этот зов.

— Что, милая? Попить хотите?

— Дядя Коля… сядьте на сундук… Вот тут. Сядьте. Знаете, Николай Васильевич, вы не пейте водки… Пожалуйста, не пейте! Тетя Маша вас бранит и сердится. А я вас тогда боюсь… Правда, боюсь… Вы тогда страшный и гадкий…

Николай Васильевич опустил голову и долго-долго молчал. Вдруг он словно очнулся и решительно вскинул глаза на девочку.

— Даю тебе честное слово, Наташенька, не стану больше пить. Гадость она, водка-то… Поправляйся. Для тебя не стану. Вот увидишь.

Наташа улыбнулась и погладила дядю по руке.

— Я вас очень люблю. Больше, чем дядю Петю… Больше гостей, больше всех, — лепетала девочка, протягивая худенькие руки. Она охватила нагнувшегося к ней дядю за шею и закрыла утомленные глаза.

— Милая моя! Родная! Добренькая! — шептал Николай Васильевич, а крупные слезы одна за другой катились по его лицу и падали на пальто, которым была прикрыта девочка. Он гладил ее по голове, по щекам и смотрел на нее с умилением и тревогой.

Снова послышались шаги Марьи Ивановны. Николай Васильевич поспешно вскочил, взволнованный и растерянный.

— Что же вы хлеб-то не нарезали? Сами догадаться не можете! — кричала на него хозяйка.

…И вот под эти сердитые окрики, под резкие звуки фортепиано, под громкий смех гостей между этими двумя никому не нужными людьми был заключен сердечный союз. Без любви и привязанности так холодно жить. Доживая, чистая любовь согревает жизнь, как солнечные лучи весной…

Сидя около Наташи, в полузабытьи закрывшей глаза, Николай Васильевич с грустью смотрел на нее и думал, какая она маленькая и одинокая, растет без ласки отца и матери, никому не дорога, лишена детских радостей, не знает веселья… Положим, Петенька жалеет Наташу, но ведь у него есть своя дочь, да еще он боится Марью Ивановну. Наташу же некому пригреть… А какой ребенок не жаждет ласки, не льнет к доброму человеку!..

— Липочка поет «Приер дивиер»… Я буду петь… Дядя Коля… дядя… Я боюсь… Дядя Коля… Мне страшно… Спрячьте меня, — бредила Наташа.

Николай Васильевич то гладил ее по голове, поправлял подушку, подносил пить, то сжимал свою голову руками и что-то шептал. Он давал сам себе обеты не бросать и оберегать девочку на ее жизненном пути, сделать для нее что-то хорошее, что — он и сам еще не знал, но все ему казалось теперь возможным и достижимым.

Под утро гости стали расходиться. Наташа заснула. Николай Васильевич вздохнул и, поминутно посматривая на заснувшую девочку, изо всех сил стараясь не шуметь, принялся мыть и убирать посуду.