Дядюшка-флейтист

Навстречу счастью

День был морозный, ясный. Снег, выпавший накануне, блестел и переливался разноцветными искрами; воздух был холодный, бодрящий. Такие дни в нашей туманной столице зимой выдаются редко.

Наташа вошла в большую, просторную комнату. Золотистый луч солнца заглянул в окно, скользнул косым столбом по полу, по мебели, по стене. Этот светлый луч, впервые блеснувший за всю мрачную зиму, показался девушке добрым предзнаменованием.

Комната представляла собой докторский кабинет. Вдоль стен стояли шкафы с книгами, с инструментами, на свободных стенах висели портреты; на столе лежали книги, газеты, какие-то бумаги. И диваны, и столы, и обои — все здесь было темное, серьезное. Посреди комнаты стоял большой письменный стол. Из-за стола поднялась женщина средних лет с докторским значком на груди. У нее были тонкие, несколько строгие черты лица; гладкая прическа дополняла строгий туалет. Серьезный прищуренный взгляд умных темных глаз устремился на Наташу. Эти внимательные глаза, наверное, привыкли заглядывать в человеческую душу.

— Сядьте, дитя мое, — сказала женщина-врач. — И потолкуем о наших важных делах, — она приветливо улыбнулась.

— Благодарю вас… Я постою… — тихо ответила Наташа.

— Садитесь, садитесь, моя хорошая, нечего стоять.

Хозяйка села сама, посадила против себя Наташу и снова пристально, прищурившись, посмотрела на нее.

— Значит, вы, голубчик мой, хотите у нас шить? Наверное, сумеете и купить, что нужно, и скроить?

— Да, сумею… Только не знаю, угожу ли? Я работаю не скоро… Потому пошла бы дешевле, — смущенно сказала девушка.

Хозяйка положила руку Наташе на плечо и ласково сказала:

— Нам угодить нетрудно. Мы все люди занятые. Наряды носим простые, скромные. Надо для дома пошить всякую всячину: и платья, и белье…

— Я могу, я постараюсь, — горячо пообещала Наташа.

— У меня тут в доме был один милый и хороший человечек — портниха Сашенька. Она нас и обшивала. Мы все ее любили. Но теперь она вышла замуж и уехала далеко. А мы без нее пообносились.

— Когда прикажете прийти? — живо спросила Наташа, и у нее почему-то радостно забилось сердце.

— Оставайтесь хоть сейчас. Буду очень рада. Мы с дочерью теперь же все и покажем.

В это время в кабинет постучали.

— Войдите, — сказала хозяйка.

В комнату, как ураган, ворвались двое молодых людей — девушка и студент.

— Мама, не была ли я права, когда говорила, что профессор Измайлов — знаток своего дела? Какую интересную лекцию о Пушкине он сегодня прочел! Как он прекрасно разобрал и осветил его произведения!..

— Мама, хочу поговорить с тобой о вчерашней операции…

— Подождите, подождите, друзья мои… Видите, я должна закончить очень важный вопрос с этой милой девушкой. Как вас зовут, деточка, я и не спросила?

— Наташа.

— А по батюшке?

— Сергеевна.

— Ну, значит так, Наталья Сергеевна… Уж вы не взыщите, я буду вас называть попросту Наташей. Пойдемте устраивать вам амбулаторный пункт… Это в Лидочкиной комнате, — хозяйка говорила мягко, спокойно, ласково улыбаясь.

— Идите за мной, Наталья Сергеевна, — крикнула девушка и побежала вперед. Она и ее брат-медик как две капли воды походили на мать: те же красивые, немного строгие черты лица, тот же умный взгляд темных глаз.

Наташу провели в комнату рядом со столовой. Это был и кабинет, заваленный книгами, и спальня — за ширмой стояла кровать.

— Здесь у окна и будете работать, Наташа. Здесь вам будет и спокойно, и светло, и не скучно. Лидочки целые дни дома не бывает, а по вечерам вас не будет — обеим удобно, — сказала хозяйка.

— Наталья Сергеевна, милочка, сшейте мне поскорее кофточку, совсем простенькую. А то я так обтрепалась, что даже на курсы не в чем ходить. Смотрите… Эта уже совсем не годится, локти — как решето, — попросила Лидочка, ласково заглядывая в лицо портнихе и, как мать, щуря глаза.

— А мне, деточка, сшейте что-нибудь теплое, для дома. Я по утрам занимаюсь в кабинете и мерзну, — сказала хозяйка.

— Сошью, с удовольствием… все, что прикажете, — с готовностью ответила Наташа.

О, как хотелось ей угодить этим людям! Что-то человечное, хорошее, светлое, как тот солнечный луч, что приветствовал девушку при входе в кабинет, ворвалось в ее усталую, измученную душу; что-то новое, чего она до сих пор не видела, казалось, ждало ее в этом доме, в этих лицах; главное — с ней обращались по-человечески, в ней признавали живую душу, личность… Наташа сразу поняла это — и сердце ее наполнилось благодарностью.

Девушка торопливо сняла мерки с хозяйки и с Лидочки.

Ей надавали массу материи. Мать и дочь не переставали шутить над своими туалетами.

Наташа торопливо принялась кроить. Ею владело одно желание — угодить им, заслужить их доверие; она будет стараться, спешить, она не прогуляет ни одной минутки, чтобы только они остались довольны. Так хотелось ей здесь прижиться, работать и на эту приветливую даму, и на веселую, ласковую девушку.

К обеду из гимназии пришел мальчик-гимназист Володя, очень скромный и тихий, тоже похожий на мать. Наташу позвали обедать в столовую.

— Идите, деточка, садитесь с нами… Вот здесь, — сказала хозяйка, указывая место.

— Позвольте мне в кухне обедать, — вспыхнула Наташа.

— Пустяки. Можно подумать, в кухне одной лучше. Не стесняйтесь. Мы в своей семье… А то вы без нас еще мало есть станете, а вас надо бы подкормить — вон вы какая худенькая и бледная, наверное, малокровная.

За обедом все делились с матерью новостями дня. Она входила в каждую мелочь жизни детей, обо всем расспрашивала, все обсуждала, как с равными, как с друзьями. Молчаливее других был старший сын, студент-медик. Он много ел, мало говорил и краснел, очевидно, стесняясь новой портнихи. Лидочка называла его «букой».

Наташа работала весь день, как говорится, не покладая рук; она очень торопилась. После обеда вся семья опять разошлась; днем никого не было дома. Вечером в комнату, где работала девушка, торопливо вошла хозяйка и испуганно воскликнула:

— То-то Степа меня упрекнул, а я и не знала!.. Вы все еще шьете, Наташа? Ну, не стыдно ли вам? Сказано — до восьми часов, а теперь уже десятый… Воображаю, как вы устали, бедняжка.

— Я торопилась… Ничего, не беспокойтесь. Я ведь привыкла…

— От дурных привычек надо отвыкать, деточка. Я этого не могу позволить. Посмотрите, на что вы похожи, совсем исхудали. Ну, складывайте скорее работу, пейте молоко и — марш по домам. И чтобы впредь этого не было!

— Я барышне кофточку хотела примерить. Они просили поскорее. Я бы им завтра рано закончила…

— Неужели уже готова? Да вы волшебница, моя девочка… Только как доктор я не позволю работать через силу. И Степа мой забунтует.

— Ничего. Я привыкла, — ответила Наташа и благодарно взглянула на хозяйку.

Девушка не шла домой, а, казалось, летела, как на крыльях. Ей хотелось сейчас же встретить дядю Колю, поделиться с ним впечатлениями этого радостного дня. Это ведь его рекомендация, его заботы, его хлопоты…

Новые чувства и мысли переживала Наташа. На прежних местах, где она жила и работала, она не встречала такого сердечного отношения, такой заботы. Кто она этим людям?.. Значит, помимо родственных связей, бывают и какие-то другие отношения между людьми, которых она себе и не представляла. Можно жалеть не только родных, но даже незнакомую портниху. «Не сон ли это, не сказка ли, не обман?» — думала Наташа.

После недели пребывания у Ольги Петровны Печаткиной бедная портниха открыла для себя много нового: она осознала, почувствовала, что она не только неудачница, сирота-портниха, но и человек… Что горничная-эстонка Ида создана не только для того, чтобы убирать комнаты, чистить платье и подавать на стол, а кухарка Паша — стряпать и мыть кухонную посуду, но что они здесь тоже прежде всего — люди. Что в этом доме уважают их человеческое достоинство, интересуются их жизнью. В горе кухарки Паши, у брата которой в деревне умерли от дифтерита два сына, приняла участие вся семья. Все жалели Пашу, расспрашивали, утешали, помогали. И ей было легче… Когда горничная Ида несколько дней ходила вялая и бледная, ее уложили в постель, лечили; сама барыня подавала ей лекарство и делала компрессы.

В воскресенье Николай Васильевич пришел в бедный уголок своей племянницы. Наташа встретила его в необыкновенно приподнятом настроении. У нее было новое выражение лица: счастливая улыбка украшала его, глаза сияли.

— Наташечка, ты прекрасно выглядишь! И порозовела, и глазки у тебя веселенькие…

— Ах, милый дядя Коля, какие люди есть на свете! Знаете, как мне хорошо!.. — и девушка начала торопливо рассказывать:

— Барыня сама заботится обо мне, чтобы и ела я вовремя, и сидела прямо, и гуляла днем… Ну что я им? Работу на два часа сократили, говорят, двенадцать часов нельзя девушке сидеть согнувшись. А везде портнихи так и работают, ведь я не барышня какая-нибудь, чтобы обо мне так заботиться. И Володя, и Лидия Григорьевна такие хорошие… Только вот барин, Степан Григорьевич, немного горды…

— Говорил я тебе, Наташечка, что ты встретишь хороших людей… Свет велик, — Николай Васильевич тоже радостно улыбался.

— А всему причина — вы, дядя Коля… все лучшее в моей жизни от вас… Вы нашли, устроили, просили…

Тетка и Липа никогда не принимали участия в таких разговорах; они жили особняком.

— А вы что-то плохо выглядите, дядя Коля… Отчего так похудели? — вдруг встревожилась Наташа и сжала руку дяди.

— Прихварываю все… Ничего, Наташечка. Это от старости. Старики все хворают. Зато теперь я спокоен, что тебе хорошо. Поправлюсь…

— Лечитесь, дядя Коля, миленький… Возьмите немного денег, у меня есть… Пожалуйста, лечитесь, — просила Наташа.

Наташе казалось, что жизнь ее началась заново. В чужую, малознакомую семью она рвалась, как на праздник, боялась пропустить хоть один день. Жизнь этих людей с каждым днем становилась ей ближе и интереснее.

Ольга Петровна, врач, работала для людей. Лидочка и Володя учились, но их тоже увлекали общественные интересы. Лидочка писала какие-то лекции, а Володя издавал в гимназии журнал «Аэролит». После того как Наташа сшила ему белье, он перестал ее дичиться. Приходя из гимназии, он заглядывал в комнату портнихи и делился с ней гимназическими новостями. Наташа живо всем интересовалась и скоро знала по фамилиям всех учеников и учителей мальчика. Иногда он читал девушке свои стихи, которые он готовил в «Аэролит». Наташа находила их превосходными, а автор был счастлив, что нашел такую внимательную слушательницу.

Степан Григорьевич был угрюмее и молчаливее других в этой семье. Он очень много занимался. Но когда по вечерам он начинал говорить с матерью, с сестрой или иногда спорить с товарищами, Наташа в соседней комнате слушала, затаив дыхание… Он говорил так горячо, так убежденно — о том, что все должны быть равны, что люди должны помогать друг другу, что любимый труд — это счастье, и о многом другом, что девушка понимала смутно, но что казалось ей справедливым и прекрасным.

Склонившись над работой, постукивая машинкой, Наташа сердцем и мыслями жила одной жизнью со всеми членами семьи. Большие глаза Наташи внимательно следили за всеми, умная головка, привыкшая думать, все запоминала… О многом хотела бы расспросить Наташа, на многие вопросы ждала ответов, но говорить не смела, не решалась.