Дядюшка-флейтист

У барыни-куколки

С адресом в руках Наташа остановилась в воротах большого каменного дома. Она походила по двору, спустилась к дворнику и узнала, что квартира № 2 — на третьем этаже, направо.

Наташа вошла в большую светлую кухню. Толстая кухарка недовольным голосом спросила:

— Опять портниха?

— Да, по рекомендации. Меня Анна Осиповна прислала.

— А, ну идите, идите, красавица. Недолго поживете…

Миленькая, нарядная горничная, в черном платье и белом плоеном[15] переднике, с белой наколкой на голове, провела Наташу по темному коридору. Они вошли в красивую, точно бонбоньерка, розовую комнату. В кресле сидела молоденькая, хорошенькая барыня, вся в шелку, в газе, в лентах и кружевах. Вся обстановка, мебель, множество безделушек на столах, на полках делали комнату похожей на игрушечную. И сама барыня — беленькая, розовая, с большими наивными глазами, с кудряшками на лбу — походила на фарфоровую куколку. Казалось, надо нажать пружинку, и барыня-куколка заговорит: «Па-па!» или «Ма-ма!».

Она едва взглянула на вошедшую и рассеянно спросила:

— Опять портниха?

— Да, по рекомендации Анны Осиповны, — ответила горничная.

Барыня рассматривала модные журналы и была очень занята.

— Это ужасно, ужасно! Можно голову потерять от огорчения!.. Я просто сна, покоя лишилась… Ни пить, ни есть не могу, — проворковал нежный голосок.

Наташа сочувственно взглянула на хозяйку, и в ее голове мелькнуло: «Бедная барыня, такая молоденькая, хорошенькая, а у нее, наверное, какое-то большое горе…»

— Вы ведь хорошо знаете моды? — спросила барыня Наташу. — Ну, так вы меня поймете. Подумайте, в прошлом году мне сшили десять платьев и четыре из них — в конце сезона… Теперь только что сезон начинается, и все надо переделывать. Это ужасно! Оказывается, рукава теперь носят не внизу широкие, а наверху… Не могу же я надеть платье с немодными рукавами!.. Что обо мне станут говорить?! Мне выйти не в чем… Я просто в отчаянии!.. Я даже заболела от огорчения… Какое платье ни возьмешь — все не годятся!..

— Рукава можно переделать, — сочувственно сказала Наташа.

— Переделать!.. Это я и сама знаю. Но где ж я найду такую материю? Теперь и не подберешь. А мой муж человек небогатый. Не может мне постоянно делать новые туалеты… Я должна старые донашивать… А их уже надеть невозможно!..

— Можно поискать по образчикам, — предложила Наташа.

Барыня-куколка посмотрела на Наташу и милостиво проговорила:

— Вы мне понравились. У вас скромный вид. А то ко мне все приходили портнихи, которые желают из себя барышень разыгрывать. Оставайтесь у меня. Мои условия такие: с девяти часов утра и до девяти вечера — двенадцать рублей в месяц. Обед с моего стола, завтрак; утром к кофе с молоком полагается булка. Кажется, условия хорошие, сыты будете, и жить у меня спокойно. Нового вы шить не будете. Нарядное шьет очень хорошая и дорогая портниха… А попроще — Анна Осиповна. Главное, перешить все рукава. И вообще — обновить мои туалеты. Вы ведь умеете шить по журналу?

— Да, умею. Я училась в приюте.

— Как вас зовут?

— Наташей.

— Поля, проводите Наташу в мою гардеробную. Я сейчас туда приду.

Гардеробная — это большая комната в конце квартиры, заставленная шкафами и сундуками. У полукруглого окна — стол, на нем швейная машинка. За шкафами помещалась кровать для портнихи.

— Вот ваша тюрьма, — сказала Поля и рассмеялась.

Вскоре вошла барыня, и с ней, казалось, ворвалось дыхание весны — с запахом фиалок и ландышей.

— Надо серьезно обсудить, как переделать мои туалеты, — сказала она своим нежным голоском.

Горничная Поля принялась вынимать из шкафов и сундуков целые вороха платьев, корсажей, юбок… От всевозможных цветов, от блеска шелка, богатства отделок, стекляруса, газа, кружев у Наташи закружилась голова. Ей стало страшно и показалось, что она никогда не разберется в этих горах туалетов.

Барыня трещала без умолку.

— Вот к этому лифу я думаю купить пан[16] в цвет или немножко темнее… Лучше будут выделяться прошивки… Вот тут на рукавах вы сделаете узенькие-узенькие складочки. Знаете, едва ухватите материю. А из-под складочек — три оборочки плиссе и, знаете, так, будто это не прошито, а само выходит. Понимаете? Здесь мы положим мех и бархат. А из-под бархата — мягкий шифон. Поняли?

Наташа ровно ничего не понимала… Ей становилось жутко. Она боялась, что не справится со всей этой работой, и молила Бога, чтобы он помог ей.

Барыня говорила два часа, без перерыва, без остановки… И чего только она не придумала — и рюши, и буфы, и оборки, и подкладки, и ленты помпадур, и отделка золотом и серебром, и кружева бристольские, и полувалансьен, и мех, и шелк, и бархат… Наташа сосредоточенно слушала, но мало что поняла и, конечно, половину забыла.

Наконец барыня замолчала. Она решила прежде всего переделать легкое черное платье, которое надо было надеть по случаю траура.

Они пошли в будуар, стали примерять черное платье. И снова разговоры, разговоры — без конца… Наконец с трудом решили, что и как надо сделать.

— Ступайте теперь завтракать, Наташа, — разрешила наконец хозяйка. От непривычки у Наташи закружилась голова и даже потемнело в глазах.

Только Наташа села завтракать, как зазвенел электрический звонок, вбежала Поля и торопливо сказала: «Идите скорее к барыне!»

— Ах, Наташа, я передумала, — озабоченным голосом заговорила куколка. Нельзя положить эти кружева на черный лиф… Это будет не в тон с мешочком. Я нашла другие. Пришейте поскорее вот это и прикиньте на мне.

Наташа кое-как пришила, примерила, перешила, опять примерила… А остывший завтрак доела уже перед самым обедом.

Ровно неделю прожила Наташа на новом месте. Она точно варилась в бурлящем котле: бросалась от рюшек к плиссе, от шелка к бархату, от кружев к аграмантам… И больше ни о чем не могла ни думать, ни говорить. Работы оказалось так много, что времени не хватало даже на еду.

Хорошенькая барыня, Елизавета Григорьевна, или Лили, как называли хозяйку муж и безумно любившая и баловавшая ее мать, была деспотичной эгоисткой. Она думала, что все должны поклоняться ей, восхищаться ею, что все кругом должно быть ей в угоду и что самое главное в жизни — выезды, вечера и красивые туалеты… Она могла часами говорить о них, часами выбирать отделки в гостином дворе, часами примерять лифы и юбки, часами обсуждать каждую мелочь. Она поклонялась туалетам, как идолам, а гардеробная в доме была для нее сокровищницей…

Малейшая неудача в шитье приводила ее в отчаяние, а то и в ярость:

— Ну что вы сделали? Это дудка, а не рукав! Как сидит? Это ужасно! Разве у меня рука худая, как щепка? У меня руки красивые, а это их портит… Вы видите, что мне надо плечи короче… Что за фигура у меня получается? Безобразная!.. Распорите, распорите, перешейте… У вас вкуса нет!..

Нежный голосок дребезжал, как расстроенная скрипка, наивные глазки метали искры, кукольное личико становилось злобным.

Однажды в будуаре-бонбоньерке произошла сцена, которая поразила Наташу; она запомнила ее навсегда…

Молоденькая хозяйка ждала свою портниху Анну Осиповну с примеркой. Но вместо портнихи появился посыльный — портниха вернула материю с письмом такого содержания:

«Простите, я не могу сейчас приехать и не смогу в ближайшее время шить. У моей сестры заболели дети, и я должна ехать к ней, помочь ухаживать за детьми».

Барыня рассердилась не на шутку:

— Больше не дам ей ничего! Знать ее не хочу! Важная причина — дети заболели!.. А мое платье так и не сшито! И главное, дети-то не ее, а сестры. Сестра — мать, и сама может ухаживать за своими детьми… Это безобразие, обман, это нечестно! Больше не дам ей работы!

Наташа похолодела от ужаса — такой бессердечностью веяло от этих криков. Только теперь она поняла, какое ледяное, бесчувственное сердце кроется под оболочкой прелестной куколки.

В другой раз подобная история произошла с Наташей. Ее позвали в столовую показать какую-то работу. В столовой сидели хозяйка и ее супруг — осанистый пожилой господин. Взглянув на Наташу, он приветливо поклонился ей и проговорил:

— А-а-а, вот она, маленькая волшебница, превращающая мою жену в сказочную принцессу!

Елизавета Григорьевна нахмурилась и сказала своему мужу что-то по-французски. Затем, когда Наташа уходила из столовой, она услышала довольно громкий разговор по-русски:

— Ну что это за шутливый тон с портнихой? Она, того гляди, зазнается.

— Разве портниха не человек? У этой девушки такие умные глаза и такое интеллигентное личико, — возразил барин.

— Самое обыкновенное, простое, вульгарное лицо… И совсем она не умна. Портниха всегда должна знать свое место. Прошу в другой раз с ней не шутить, — сердито отвечала барыня.

Да, Наташа знала свое место. Но ей было обидно слышать, что ее не считают за человека.

Елизавета Григорьевна была как будто вовсе и не злая; она дарила прислуге свои старые платья, и Наташе отдала две шелковые кофточки. Она была образованна, говорила на разных языках, пела и играла на рояле. И все же это была просто взбалмошная, капризная, избалованная барыня.

Простая, «вульгарная» Наташа, сидя в гардеробной, в своей «тюрьме», как ее называла Поля, изумлялась и ужасалась. Согнувшись над работой или постукивая машинкой, бедная, необразованная девушка томилась духовной жаждой и думала, думала… Она хотела узнать, как живут на свете другие люди, хотела читать, учиться, хотела кому-нибудь послужить, помочь, утешить… А эту барыню — молодую, богатую, здоровую — ничего не интересовало, кроме тряпок.

Елизавета Григорьевна была недовольна Наташей и часто на нее кричала:

— У вас вкуса, душенька, нет!.. Нет изящества… Ну зачем вы здесь наклеили бант? Это вульгарно… Ах, оборка не так пришита!..

Наташа мучилась, старалась угодить, пребывала в вечном волнении и страхе. Когда она примеряла платья своей хорошенькой хозяйке, руки ее дрожали, а на лбу выступал холодный пот.

— Не так! Не так!.. Ну что за рукава? Это мыльные пузыри… Зачем тут выхватили?.. Ох, и мука же с вами, Наташа! — И снова: — Нету вас вкуса… изящества… Вам бы только на кукол шить, а не на благородных дам!..

И чем больше старалась угодить Наташа, тем больше капризничала барыня.

— Она со всеми портнихами так, — не раз говорила кухарка, утешая плачущую Наташу.

А Поля невзлюбила Наташу за то, что хозяйка подарила ей две кофточки.

Наконец разразилась гроза. И, конечно, из-за очередного каприза Елизаветы Григорьевны. Однажды утром Наташа принесла на при мерку лиф.

— Это что такое? — раздраженно спросила барыня, и ее кукольные глазки широко раскрылись.

— Это бархатный корсаж.

— Разрезали шелк? — закричала хозяйка.

— Да… Вы же сами приказали…

— Я? Я приказала? Как вы смеете это говорить! Да что я, с ума сошла, что ли? Вы мне все, все испортили! Все погубили!.. — и барыня залилась слезами.

Ошеломленная, испуганная Наташа робко отвечала:

— Простите. Я переделаю. Пожалуйста, простите…

— Что, что вы переделаете? Когда вы все испортили!..

— Лиф переделаю. Скажите, как…

— Нет, я не могу с вами говорить… Мне дурно, дурно!.. Вы просто глупы! Уходите с глаз моих долой! Я больше вас не хочу держать. Вы не портниха, а сапожница!..